здание времен конструктивизма тридцатых годов, с уклонными разворотами на
этажи, вразнобой гудевшими моторами перегоняемых машин, с шумом, плеском
воды на мойке, возле которой вытянулись очередью прибывшие "Победы", - он
увидел в закутке курилки человек семь шоферов заступающей смены.
переговаривались - как всегда, отдыхали перед линией.
стекла.
заглядывал внутрь ее, казалось - не участвовал в разговорах; круглое,
плохо выбритое лицо было угрюмым.
подряд, а Михеева еще и ударил ладонью по плечу. - Как, Илюшенька,
настроение? Что ты видишь в донышке моей шапчонки?
испытывающим ожиданием. Михеев резко вскинул глаза на Константина, сомкнул
пухлые губы, и Константин так же неожиданно для себя сказал оживленно:
оторвал мою пыжиковую, а я его - заячью. Пришлось ее поставить на комод,
как клобук мыслителя. Показываю соседям по квартире. Ажиотаж. Крики "ура".
Выломали дверь. Был запрос из Исторического музея. Не успеваю снимать
телефонную трубку. Что делать, братцы?
ушей, полуприкрытые волосами, заалели, ярко видимые под солнцем.
- произнес Константин, сел между Михеевым и пожилым шофером Федором
Плещеем, удобно развалившимся на скамье.
деньги! - отозвался Плещей и скосил на Михеева глаза, ясные, независимые.
- Ну, выдай-ка, Илюха, последнее сообщение. Стоит ли масло покупать в
магазинах и лекарстве в аптеках? Ну? Откровенно! С плеча лупани! Ты хорошо
обстановку в стране понимаешь.
белеющими висками - от фигуры его, от умного и как бы неотесанного лица
веяло самоуверенностью человека, знающего себе цену.
нестеснительной прямоты, особенно густого баса, звучавшего иногда на все
этажи гаража, сумел прочно и независимо поставить себя в парке.
отравили его... эти самые? Или разве одну картошку можно? Расскажи-ка! Что
говорил мне - сообщи всем. Полезно для высокой бдительности. Мы, брат,
разных пассажиров возим. Ухо надо пристрелять. Ну, нажми на акселератор -
и рубани за жизнь! И все станет ясным!
шофер Акимов, сдержанно обращаясь к Плещею.
потом на молча раскуривавшего сигарету Константина.
"молниях" меховой куртке, стоял, прислонясь к бочке, с серьезной
задумчивостью покусывая спичку. Сказал:
вставил дурашливо Сенечка Легостаев.
выбивал щегольскими полуботинками чечетку и в перерывах отпивал из бутылки
- подкреплялся перед линией. Младенчески розовый лицом Сенечка выглядел
старше своих лет из-за вставных передних зубов, делавших его лицо наглым и
отчаянным.
ухмылкой выказывая стальные зубы, спросил:
и механик по машинам шастали, опрашивали насчет стоянок и всяких
происшествий?
разговора с начальством.
Легостаев. - И конечно, Илюшу. С самого утра бегал тут Куняев. Но тебя-то
наверняка повышают, Костя! И Илюшу - как чикагского детектива. Дадут пару
"кольтов". Пиф-паф! Налет на аптеки!
министерский портфель. Но только вместе с Илюшей. Отдельно не согласен.
Константин. - Так! Значит, меня и его. Обоих..."
помогает. А у меня, знаешь, дети масло едят. У меня четверо пацанов. С
аппетитом.
чего я понадобился?" И уже смутно слышал, что говорили рядом, но,
успокаивая себя, по-прежнему сидел, невозмутимо развалясь на скамье между
Михеевым и Плещеем, цедил дымок сигареты.
Константин. - Парень он - гвоздь. Молоток.
он масло жрет, аж затылок трясется на третьей скорости.
встал, напружив шею. - А ты, Легостай, молчи! Знаю, как пассажиров под
мухой с бабами знакомишь! С простигосподями... Чего ощерился? - Обернулся
к Плещею: - Говорить с вами нельзя, Федор Иванович! Странно вы как-то
разговариваете!
алеющие уши.
с ним, размахивая бутылкой, стал что-то объяснять, снизив голос.
которые не понимают шуток, - ну и что? Я с ним одну комнату снимаю. Во
Внукове. Честное слово, он обижается.
плечом в плечо Константина. - Молоток, да не тот. Не обтешется никак.
Трепло! - Он постучал пальцем по скамье. - А? В Москве, говорит, мальчиков
в родильных домах умерщвляют. Врачи, мол, и все такое. Все знает. Спасу
нет. Орел - вороньи перья. Так, Костя, или не так?
миролюбиво Сенечка Легостаев, подходя. - Больно он злится на ваши слова...
Переживает. Ну его в гудок!
Мещанскую темнотищу из него выколачивать надо! - без стеснения грудным
басом загремел Плещей. - В затишках говорить не умею. Не мышь я, Сенечка,
чтоб под хвост шуршать!
Повышают, видать, студентов!
была тишина с запахом пыли и засохших чернил, с таинственным шуршанием
бумаг на столах. Здесь шоферы невольно снижали до шепота крепкие голоса -
всех овеивало непривычной официальной устойчивостью, стук пресс-папье
казался секретным и значительным, как и поставленная печать на справке.
дернул зазвеневшую стеклом дверь, начальник отдела кадров Куняев в старом,
из английского сукна кителе сидел за простым двухтумбовым столом (на
плечах серели невыгоревшие полосы от погон), листал папку, разглаживал
листы, скуластое лицо было неподвижным, прямые пепельные волосы
свешивались на лоб.
облезлый сейф. - Кажется, вы интересовались мной, если я не ошибаюсь!
смягчаясь одними серыми сумрачными глазами. - Все шутки шутите, это даже
хорошо. Как работается? Садитесь.
кожаной перчатке - мертво, неудобно уперлась в край стола.
Корабельников, - сказал Куняев, кивнув куда-то в угол комнаты.
столиком в нише, сухощавого молодого человека в темном костюме; пальто и
шляпа висели на гвоздике, вбитом в стену шкафа. Человек этот, читавший
какую-то бумагу, приветливо ответил взглядом, - мягкая улыбка засветилась
на его лице, - сейчас же подошел и сильно, дружелюбно потряс руку
Константина тонкой и гибкой рукой.
Березин Федор
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Березин Федор
Сертаков Виталий