Чтение 70–й страницы книги ~Козел отпущения~

-- Согласен, -- сказал я, -- все так. Но это не мешает мне любить ваших
родных. Не спрашивайте -- почему. Я не могу ответить.

-- Если я питаю к ним слабость, -- сказал он, -- это можно понять.
Как-никак, они -- моя семья. Но у вас нет для этого никаких оснований. Вы
знакомы с ними всего неделю. Просто вы неисправимо сентиментальны, в этом
все дело.

-- Возможно.

-- Вы видите себя спасителем?

-- Нет, глупцом.

-- Это, по крайней мере, честно. А что, по-вашему, произойдет теперь?

-- Не знаю. Это вам решать.

Он почесал голову рукояткой пистолета. Я мог бы напасть на него в этот
момент, но что бы это дало?

-- Именно, -- сказал он. -- Что произойдет в Сен-Жиле, решать мне. Могу
осуществить вашу программу, если захочу. Или перечеркнуть ее. В зависимости
от настроения. А как насчет вас? Пойдем в лес и выкопаем могилу? Сжечь
машину мне нетрудно. Искать вас никто не станет. Вы просто исчезнете. Раньше
это случалось с людьми.

-- Если вы так решили, -- сказал я, -- приступайте. Я в ваших руках.
Разве что вы предпочтете бросить меня в колодец.

Я не видел его, но чувствовал, что он улыбается.

-- Вы и это раскопали? -- спросил он. -- Из вас бы вышел неплохой
сыщик. Я думал, пересуды окончились много лет назад. Вас, вероятно, это
возмутило.

-- Я не был возмущен, -- ответил я, -- меня удивил ваш мотив.

-- Мой мотив? -- повторил он. -- Конечно, он вас удивил. На вашу землю
с тысяча шестьдесят шестого года не ступала нога захватчика. То-то все вы,
англичане, так довольны собой, так перед всеми пыжитесь. Может быть, мы
порой бываем жестоки, но, слава Богу, лицемерами нас не назовешь.
Придуманного вами Дюваля вы тоже любите?

Я немного подумал. Пожалуй, -- слишком сильное слово.

-- Мне его жаль, -- сказал я. -- По всему, что я о нем слышал, он был
хороший человек.

-- Не всякому слуху верь, -- сказал он. -- Дюваль был честолюбец и
карьерист. Как все ему подобные. Втерся в доверие к моему отцу... с видами
на будущее. Главным его козырем была Бланш, но я не дал ему пойти с этой
карты. Не очень-то это красиво, знаете, жить дома со всеми удобствами и
сотрудничать с врагом, лишь бы спасти свою шкуру.

У меня не было на это ответа. Вражда между ними была их вражда и война
-- их война. Я знал только, что вражда и война привели к страданию и смерти.

-- Что толку, -- сказал я, -- обсуждать Дюваля или ваших родных? У меня
о них свое представление. Что бы вы ни сказали, вы не измените его. Если вы
намерены убить меня, как я намеревался убить вас, не тяните. Я готов.

-- Я не уверен, что хочу вас убивать, -- сказал он. -- В конце концов,
если мы провели их один раз, почему бы нам снова не разыграть комедию? Мне
ничего не стоит связаться с вами, назначить где-нибудь встречу и исчезнуть
на неделю или на месяц, оставив вас взамен. Как вы на это смотрите? Конечно,
я могу тем временем свести на нет все, что вы попытались предпринять. Что с
того? Это даже придаст пикантность вашему пребыванию в Сен-Жиле.

Ненависть сковала мне губы, а он, приняв мое молчание за согласие,
продолжал:

-- Вы вряд ли встретились с моей Белой. Не хватило бы времени, да и
возможности, полагаю, не представилось. У нее в Вилларе небольшой
антикварный магазин, и я зову ее Бела потому, что она воображает, будто она
-- потомок венгерских королей. Готовит -- как ангел, и это не единственное
ее достоинство. Я езжу к ней время от времени, когда меня очень уж одолевает
скука. Естественно, если мы с вами придем к соглашению, она будет частью
сделки. Вы не пожалеете о встрече с ней, это я вам обещаю.

Я все еще не отвечал.

-- Что до меня, -- продолжал он, -- если вам удастся обмануть Белу, как
и всех остальных, это только прибавит остроты моей следующей встрече с ней.

Я встал с кресла. Он тоже встал, направив на меня дуло пистолета.

-- Давайте кончать. -- проговорил я. -- Мне вам сказать больше нечего.

-- А мне есть что, -- ответил он. -- Вы не заметили, что не задали мне
ни одного вопроса. Разве вы не хотите знать, что я сделал за эту неделю?

Мне это было неинтересно. Он позвонил из Девиля. Я предполагал, что он
провел всю неделю там. Спрятаться в Девиле можно было не хуже, чем в любом
другом городке.

-- Нет, -- ответил я. -- По правде говоря, мне это безразлично. Это
меня не касается.

-- Еще как касается, -- возразил он. -- Имеет к вам самое прямое
отношение.

-- Каким образом?

-- Сядьте на минуту, -- сказал он, -- и я все вам объясню.

Он щелкнул зажигалкой, и в свете пламени я ее узнал. А затем увидел,
что и пиджак на нем тоже мой. Но не тот, который был на мне в Ле-Мане.

-- Теперь поняли? -- спросил он. -- Я вел честную игру, как и вы. Если
вы заняли мое место, -- хотя откуда мне было знать наверняка, все это было
авантюрой, -- как мог я не занять ваше хотя бы из спортивного интереса? Я
отправился в Лондон. В вашу квартиру. И прилетел только сегодня.

Я изумленно глядел на него, вернее, не на него, а на его силуэт. Когда
за эту неделю я вспоминал о нем, он представлялся мне фантомом, кем-то, кого
больше не существует, призраком, тенью. И если бы я вздумал облечь призрак
плотью, я поместил бы его в Париж, на юг, в Италию или Испанию, куда угодно,
только не в мою собственную жизнь, не в мой собственный мир.

-- Вы жили в моей квартире? -- спросил я. -- Вы пользовались моими
вещами?

Его двуличность, его вопиющая наглость, его посягательство на мои права
ошеломили меня. Я не верил своим ушам. Неужели не нашлось никого, кто бы ему
помешал?!

-- Почему бы и нет? -- сказал он. -- Вы ведь так же поступили в
Сен-Жиле. Я оставил вам свою семью. Вы распорядились с ними так, как вы мне
рассказали. Иначе, чем распорядился бы я, но на этот риск я шел. Вряд ли вы
вправе обвинять меня в том, что я играл не по правилам.

Я пытался думать. Пытался представить себе место действия. Привратник в
вестибюле дома кивнет и пожелает доброго утра или доброго вечера. Женщина,
убиравшая у меня в квартире, никогда не приходит раньше половины
одиннадцатого, когда меня уже нет дома. Вечером, если я не ухожу ужинать к
друзьям, я готовлю себе сам. Большинство знакомых считает, что я еще не
вернулся из отпуска. Вряд ли мне станут звонить или писать. В полном
замешательстве я все же старался найти какое-нибудь доказательство того, что
он лжет.

-- Откуда вы узнали, куда надо ехать? -- спросил я. -- Как вам это
удалось?

-- Бедный мой дурачок, -- ответил он, -- в чемодане были ваша визитная
карточка, ваша записная книжка и чековая книжка, ваши ключи, ваш паспорт --
все, что могло мне понадобиться, было там. Я даже сумел изменить число
переезда через Ла-Манш - - на пароме оказалось свободное место. Подменить
вашу скромную, склонную к уединению особу оказалось проще простого. Я
получил огромное удовольствие. Ваша квартира -- идеальный приют для
человека, жаждущего отдохнуть. После шума и суматохи Сен-Жиля я чувствовал
себя в раю. Я перерыл ваши ящики, перечитал ваши письма, расшифровал ваши
заметки для лекций, взял деньги по вашим чекам, -- к счастью, вашу
довольно-таки неразборчивую подпись оказалось нетрудно подделать. Я провел
пять дней в полном и абсолютном безделье -- то самое, что мне было нужно.

Наконец-то я осознал комизм и справедливость ситуации. Я играл
человеческой жизнью, он -- нет. Я приложил силы, чтобы изменить отношения в
его семье, он всего лишь бездельничал и наслаждался досугом. Я совал нос в
его дела, он -- только в мои бумаги и вещи. Затем я вспомнил, что известие о
кончине Франсуазы, в тот же день помещенное в газетах, застало его в Девиле.
Значит, он все же вернулся.

-- Если вам так понравилась уединенная жизнь в Лондоне, -- спросил я,
-- почему вы возвратились во Францию?

Я чувствовал, что он не сводит с меня глаз. Ответил он не сразу, и
когда, наконец, заговорил, в голосе его было замешательство.

-- Вот тут я виноват перед вами, -- сказал он, -- хотя не больше, чем
вы передо мной, ведь то, как вы изменили контракт, могло ввести меня в очень
большие убытки. Дело в том... -- Он остановился, подбирая слова. -- ...Дело
в том, что пяти дней в Лондоне оказалось для меня достаточно. Я не мог
больше вести вашу скучную, добродетельную жизнь. Со временем кто-нибудь
приехал бы, пришли бы письма от друзей, мне позвонили бы из университета, и
хотя никогда раньше я не ставил под сомнение ни свою способность сыграть
чужую роль, ни владение английским -- во время войны у меня было достаточно
практики и в том, и в другом, -- мне не хватало, как я обнаружил, вашей
потрясающей самоуверенности. Поскольку я был намерен воспользоваться вашим
именем, самым простым было изменить ваш образ жизни. Это, сказать по правде,
я и осуществил.

Я ничего не понимал. Я не мог уследить за его мыслью. О чем он говорит?

-- Что вы имеете в виду? -- спросил я. -- Как вы могли изменить мой
образ жизни?

Я слышал, как он вздохнул в темноте.

-- Возможно, я нанесу вам удар, -- сказал он, -- так же, как для меня
было ударом узнать о переменах в Сен-Жиле. Первым делом я написал в
университет и отказался от места. Затем сказал домовладельцу, что намерен
уехать за границу и квартира мне больше не нужна, и, поскольку в Лондоне
свободных квартир так же мало, как в Париже, он был только рад, что я --
вернее, вы -- съехал без промедления. Мебель вашу я велел продать с торгов.
И, наконец, узнав в банке, сколько денег у вас на счету, я получил по чеку
ровно такую сумму. Как вы помните, там была пара сотен фунтов. Не состояние,
но вполне достаточно, чтобы обеспечить меня месяца на два, пока что-нибудь