сама, уже не на другой створке диптиха, а воссоединенная с несчастным
султаном. Не осуждающая - плачь же, как женщина, - но испуганная,
протягивающая к нему руку. Это тоже было запоздалое раскаяние, это было
прощение, плодами которого я уже не мог воспользоваться. Я потерял ее, и
картина только усилила боль потери.
покойная мамочка, моя облапошенная родительница, моя дуреха.
Шивы. Посвященный ей храм Калигхата (Калькутта), дал название бенгальской
столице (ред.).
свободная рубаха до колен.
Махатмой Ганди. Далиты ("задавленные") - общественное движение среди
неприкасаемых.
17
всевластный - клекочущий в смехе, угнездившийся в поднебесном висячем саду,
богатый сверх безумных мечтаний любого богача, Авраам Зогойби в восемьдесят
четыре года тянулся к бессмертию, длинноперстый, как утренняя заря. Всегда
боявшийся безвременной смерти, он дожил до глубокой старости; Аурора умерла
первая. Его здоровье улучшалось с годами. Он по-прежнему прихрамывал и
испытывал трудности с дыханием, но сердце его билось сильнее, чем когда-либо
после Лонавлы, взгляд стал зорче, слух острее. Он смаковал пищу, словно
пробовал все впервые, и в бизнесе его нюх был безошибочен. Подтянутый,
бодрый духом, крепкий физически, активный сексуально, он уже обрел свойства
божества, уже высоко взмыл над людской массой и, разумеется, над утесом
Закона. Не для него извилистые словопрения, установленные процедуры,
бумажная волокита. Ныне, после падения Ауроры, он возжелал отвергнуть смерть
как таковую. Порой, оседлав высочайшую иглу в огромной яркой подушечке
южного Бомбея, он дивился своей судьбе, переполнялся чувством, смотрел вниз
на освещенное луной море и словно бы видел под его переливчатой маской
разбитое тело жены посреди угрюмых крабьих перебежек, звяканья раковин и
ярких ножевых рыбьих взмахов - целый буфет разобранных по сортам столовых
принадлежностей, режущих на ломтики ее гибельное море. Не для меня, - решал
он. - Я только начал жить.
волшебного кольца, второй половинкой которого была своевольная юная
красавица. Он страшился за эту хрупкую прелесть, столь уязвимую перед лицом
земных, морских и человеческих мерзостей. Как давно это было! Две дочери и
жена умерли, третья дочь отправилась к Иисусу, а старомолодой сын - в ад.
Как давно блистала его красота, которая сделала его любовным заговорщиком!
Как давно неосвященные обеты обрели законность благодаря силе их желания,
подобно тому, как спрессованный тяжкими эрами уголь превращается в
светоносный алмаз! Но она отвернулась от него, его возлюбленная, она не
выполнила свою половину сделки, а он потерял себя в своей половине. Во всем,
что было мирского, что было от земли и природы вещей, искал он возмещения за
утрату возвышенного, преображающего, бесконечного, чего он вкусил в любви.
Теперь, когда она ушла, оставив весь мир в его руках, он кутался в его
великолепие, как в золотой плащ. Назревают войны - он выйдет из них
победителем. Виднеются новые берега - он возьмет их приступом. Он не
повторит ее судьбу.
гроба и обдумывал пути будущих обретений. Из трех опор жизни, какими
являются Бог, семья и деньги, у него была только одна, а нуждался он как
минимум в двух. Минни пришла проститься с матерью, но выглядела что-то
слишком уж радостной. Благочестивые радуются смерти, - думал Авраам, - для
них это врата в чертог Божьей славы. А на самом деле там пустая каморка.
Бессмертие - здесь, на земле, и за деньги его не купишь. Бессмертие - в
династии. Мне нужен мой блудный сын.
x x x
подушку в доме Рамана Филдинга, я впервые понял, насколько возросла мощь
моего отца. "Знаешь, кто такой есть твой папаша в его небоскребе?" -спросил
меня как-то Мандук прежде, чем разразиться бешеной тирадой об антииндусских
роботах и всем таком прочем. Найденная под подушкой записка заставила меня
задуматься о том, сколько еще всего скрыто от глаз: здесь, в святая святых
подпольного мира, небрежно продемонстрировав длину своих рук, Авраам дал мне
понять, что будет страшным противником в предстоящей войне миров, войне
подполья с надкрышьем, священного с безбожным, Бога с Маммоной, прошлого с
будущим, канавы с небом - в смертельной схватке полюсов власти, во время
которой я, Надья Вадья, Бомбей и сама Индия окажемся стиснутыми и
беспомощными, как пылинки меж двумя слоями краски.
третьим заездом". Сорок дней прошло с тех пор, как в мое отсутствие, под
гром пушечного салюта, похоронили мать. Сорок дней - и вот оно здесь, это
волшебным образом доставленное и донельзя банальное послание, эта увядшая
оливковая ветвь. "Не пойду, разумеется", -подумал я с предсказуемой злостью.
Но столь же предсказуемо и тайком от Мандука я отправился.
между ногами густо стоящих взрослых. Вот, думал я, кто мы друг для друга,
разделенные границей поколений. Понимают ли звери джунглей, какова подлинная
природа деревьев, меж которыми проходит их повседневное существование? В
родительском лесу, среди его мощных стволов мы прячемся и играем; но какие
деревья здоровые, а какие больные, в чьих кронах живут добрые, а в чьих злые
духи - этого нам знать не дано. Не знаем мы и самой великой тайны: что
когда-нибудь мы станем такими же древесными, как они сейчас. А деревья, чью
листву мы поедаем, чью кору грызем, с грустью вспоминают, что раньше они
были зверями, карабкались, как белки, и прыгали, как олени, пока однажды не
остановились, призадумавшись, и не вросли ногами в землю, не пустили корни и
не покрыли зеленью свои качающиеся головы. Они помнят это как факт; но живую
реальность их фаунских лет, чувственный опыт хаотической свободы память их
восстановить не в силах. Они помнят это как шелест в их собственной листве.
"Я не знаю отца, - думал я у паддока перед третьим заездом. - Мы чужие друг
другу. Он не узнает меня, когда увидит, и слепо пройдет мимо".
прошептал: "Мне нужен твой ответ, чтобы перейти к дальнейшему". Мужчина в
белом костюме и белой панаме вошел в людской лес и скрылся из виду. Дети
кричали и возились у моих ног. Вот он я, готовый ли, нет ли...
моей УМЫ на поясе. Эти наушники когда-то украшали ее милую голову. "Вечно
мял мне ленту. Выкинула его в урну". Значит, еще одна ложь; еще одна игра в
прятки. Я видел, как она от меня убегала, как лавировала в людской чаще с
пронзительным кроличьим визгом. Что бы я обнаружил, наткнись я на нее? Я
надел наушники, удлинив их по размеру моей головы. Там была кнопка play. Не
хочу играть, подумал я. Не люблю такие игры.
ядом.
инопланетян и подверглись там несказанным пыткам и мучительным экспериментам
- лишению сна, операциям без анестезии, беспрерывному щекотанию подмышек,
перечным клизмам, продолжительному прослушиванию китайской оперы? Скажу вам,
что, кончив слушать кассету, вставленную в "уокмен" Умы, я чувствовал себя
так, словно вырвался из лап такого вот неземного чудища. Мне представилось
некое подобие хамелеона, холоднокровная ящерица из космических далей,
способная принимать облик человека, мужчины или женщины по своему желанию, с
одной, совершенно определенной целью - творить как можно больше бед, потому
что беды составляют ее главный рацион - рис, чечевицу, ее хлеб насущный.
Ссора, разрыв, несчастье, катастрофа, горе - вот излюбленные кушанья в ее
меню. Она явилась среди нас как сеятельница тревог, как раздувательница
войны, видящая во мне (какой же дурак! какой безмозглый осел!) плодородную
почву для своих чумных семян. Мир, спокойствие, радость были для нее
бесплодной пустыней - ибо, не собрав зловонного своего урожая, она умерла бы
с голоду. Она питалась нашими раздорами и крепла на наших неурядицах.
концов не устояла. Без сомнения, для УМЫ тут был своего рода спортивный
интерес: этой великой хищнице больше всего хотелось поймать самую неуловимую
дичь. Ее слова, что бы она ни сказала, на мою мать не подействовали бы. Зная
это, она воспользовалась моими словами - моими злыми, ужасными,
подсказанными похотью непристойностями. Да, она все их записала, не
погнушалась; и как хитро она завлекла меня в эту ловушку, заставив меня
произносить роковые фразы в полной уверенности, что это нужно ей, что это ее
возбуждает! Я не оправдываю себя. Слова были мои, произнес их я. Кто
поумней, прикусил бы язык. Полный любви к ней, помня о враждебности матери,
я говорил сперва гневно, потом - желая утвердить верховенство половой любви
Шилова Юлия
Нортон Андрэ
Лукин Евгений
Русанов Владислав
Зыков Виталий
Каменистый Артем