рассказать... об Андрее Дмитриче. Но прежде вы объясните мне одну вещь...
Ведь когда вы уезжали из Анзерского посада, вы обещались, что выйдете за
него?
думалось по дороге, что надо как-то со стороны подойти. Но ведь со стороны,
как вам кажется, у меня ничего бы не вышло? - у Маши дрогнули губы. - Вы не
подумайте, что мне Андрей Дмитрич сказал. Но я знаю, что отказались. Правда?
Петровна. Мне непременно нужно узнать. И вы, когда поймете зачем, не станете
на меня сердиться. -
мной, начиная с нашего первого свидания в Лопахине, на берегу Тесьмы. Но,
кажется, себе самой не могла бы я с большей откровенностью рассказать то,
что случилось в Анзерском посаде, когда, приготовившись после долгих
сомнений ответить на его письмо решительным "нет", я невольно ответила "да".
сдвинулись, губы приняли упрямое выражение. Можно было подумать, что она
решает трудную задачу и сердится на себя за то, что никак не может решить.
Этой задачей была я, я с моими сомнениями и колебаниями в том, что ей
казалось таким поразительно ясным.
это мгновение: и острое чувство той особенной пустоты, которая может быть
заполнена одним - присутствием любимого человека, и невозможность остановить
подступившие слезы.
выговорила я наконец. - Должно быть, понял, что я его не стою.
вы знаете? - Я отрицательно покачала головой. - Нет? Так, стало быть, вы
сами решили? Что же вы молчите? - Она крепко взяла меня за руки. - Андрей
Дмитрич любит вас, - громко, как будто боясь, что я не услышу, сказала она.
- И не только любит, он жить не может без вас! Ни о ком на свете он даже
подумать не в силах, как только о вас. Он вас обожает, Татьяна Петровна! Как
он к вашим письмам кидается, когда бы вы знали! Да он бы давно с ума сошел,
если бы не работа. Помните тропинку от Анзерки к оврагам? Как выдастся
свободная минута, он сейчас же на эту тропинку - и ходит, ходит! Потому что
вы с ним по этой тропинке гуляли. Я вам писать хотела и принималась тысячу
раз. Да разве об этом напишешь?
светло от луны, мы говорили шепотом, и вдруг я увидела близко перед собой ее
серые, грустные глаза.
бы вам...
лучше мне уехать из Анзерского посада? У меня здоровье стало плохое. Но,
во-первых, райздрав не отпустит. А во-вторых, мне кажется, что Андрей
Дмитрич сам вскоре переедет в Москву.
нас! Один раз его уже хотели перебросить в Москву, правда, не настаивали, а
просто так, предложили. Он отказался. И мне потом объяснил, что ему не
хочется идти в наркомат. Но все равно его надолго не оставят у нас.
Анзерский посад слишком маленькая работа для такого человека, как он.
разбудить ее; мне показалось, что она уснула. Чьи-то незнакомые шаги
послышались в коридоре, не похожие на бесшумные, осторожные шаги моего
соседа, и мне подумалось, что нужно бы посмотреть: может, воры? Но я
разбудила бы Машу, если бы встала.
заплетенная косичка смешно торчала над ухом, и нежное лицо, с которого
быстро сбегало напряженное выражение, при свете луны казалось еще нежнее.
"Ничего, все еще впереди, - неясно подумалось мне. - И Маша еще будет
счастлива. А на кухне воры".
кран, должно быть пробовал, не идет ли вода. Потом все стихло, и я так и не
встала.
голубым полотном, так что невозможно было вообразить, что это прежние, грубо
оштукатуренные стены, эта песня "Не плачь, подруженька", то приближавшаяся,
то удалявшаяся, - трактористы с деревенскими девушками гуляли в степи. И то,
что внизу, у подъезда, кто-то ласково сказал: "Ну, серденько, до завтра", -
и женщина засмеялась и ответила певуче: "До завтра!" И то, что у меня
онемела закинутая под голову рука, но я не опускала ее, а только шевелила
пальцами, чтобы прогнать онемение. Не знаю, сколько времени я пролежала,
стараясь не спугнуть все возраставшее ощущение счастья...
деятель, - вдруг, как будто и не спала, сказала Маша. - А образование? Вы
знаете, как он немецкий язык изучил? Он по-немецки говорит, вот как мы с
вами... с тобой по-русски.
полуслова, что я так и покатилась со смеху.
так?
что мы только что разговаривали.
устала.
моржи, и, открыв глаза, я не сразу поняла, что кто-то действительно плещется
за стеной - в коридоре или на кухне. Я лежала прислушиваясь. Невозможно было
вообразить, что это Маслов фыркает, бьет себя ладонью по голому телу и
фальшивым басом поет: "Дивний терем стоит... " Но кто же еще? Вдруг романс
оборвался, и без всякого перехода раздалось такое сердитое фырканье, что я
невольно вскочила с постели. Маша открыла глаза.
рухнет хрупкий дом Совхозстроя.
какой-нибудь зверь забрался и не может уйти.
кухни слышался гулкий звук, точно кто-то хлопал в ладоши.
раздался новый могучий рев, от которого у меня буквально подкосились ноги.
кухню.
засовывал, а потом вытаскивал из крана мизинец, очевидно надеясь этим
странным способом выманить воду. Кран хрипел, но вода не шла.
ее, накинулся на меня.
мумия Маслов уговорил меня переночевать. "У меня прохладно, у меня то да се,
нам нужно поговорить, важное дело". Обещал водкой угостить, а сам куда-то
уехал! Я пришел, как дурак, и не спал всю ночь! Окна хлопают, кто-то
скребется. Хотел умыться - и вот, пожалуйста! Вода не идет!
грозно спросил он. - Вот это лучше всего. Может быть, вам угодно пригласить
сюда и всех остальных обитателей этого дома? Необыкновенное зрелище! Спешите
видеть! Человек намылился, а вода не идет!
смеющуюся, испуганную, в моем ярком полосатом халатике, который был ей очень
к лицу. Он попятился и застыл с открытым ртом, в который сразу же натекло
мыло.
очень смирный, и ждал, пока согреется чайник. Вода пошла, и заметно было,