Чтение 70–й страницы книги ~Сердца в Атлантиде~

- Взял каждый тузом. Точно, как в хреновой "Студенческой Чаше". Мне
тревожиться нечего. - Но в свете фонарей на стоянке я разглядел, что его
улыбка подрагивает в уголках губ. Кожа у него стала совсем бледной, и его
прыщи выглядели даже хуже, чем в сентябре, когда начались занятия. - А у
тебя как?

- Меня хотят сделать деканом искусств и наук, - сказал я. - Это тебе о
чем-нибудь говорит? Ронни загоготал.

- Мудак хреновый! - Он хлопнул меня по плечу. Нахальная самоуверенность в
его глазах сменилась страхом, и он выглядел совсем мальчишкой. - Собрался
куда-то?

- Угу.

- С Кэрол?

- Угу.

- Рад за тебя. Чувиха что надо. - Такая доброжелательность со стороны
Ронни просто надрывала душу. - И если я тебя на этаже не увижу, так желаю
тебе повеселиться за благодарственной индейкой.

- И тебе того же, Ронни.

- Ну да, спасибо. - Смотрит на меня не прямо, а уголком глаза, старается
удержать улыбку на губах. - Не тут, так там попразднуем.

- Угу. Пожалуй, точнее ситуацию не определить.

Глава 24

Было жарко. Хотя мотор был выключен и печка тоже, в машине было жарко -
мы согрели ее теплом наших тел. Стекла запотели, и свет фонарей проникал
внутрь расплывчатым сиянием, точно сквозь матовое окно ванной, и гремело
радио:

Могучий Джон Маршалл со старыми песнями, Скромный и тем не менее Могучий
исполняет "Четыре времени года", и Давеллсы, и Джек Скотт, и Ричард Литтл, и
Фредди "Бум-Бум" Кэннон, и все старые-старые песни, а ее кофточка
расстегнута, а ее бюстгальтер повешен на спинку, и одна бретелька свисает -
широкая плотная бретелька (техника бюстгальтеров в те дни еще не осуществила
следующий великий прыжок вперед), и, о Господи, ее теплая кожа, ее сосок
жестко трется о мои губы, а се трусики еще на ней, но лишь относительно -
они смяты в комочек, сдвинуты вбок, и я сунул в нее один палец, потом два, а
Чак Берри поет "Джонни Б. Гуд", и "Ройал Тинз" поют "Шорты-Подшортики", и ее
рука в моей ширинке, ее пальцы дергают резинку моих подшортиков, и я ощущаю
ее запах: духов на ее шее, пота на ее висках, там, где начинаются волосы, и
я слышу ее, слышу живое пульсирование ее дыхания, бессловесные шепотки у
меня во рту, пока мы целуемся, и все это на переднем сиденье моей машины,
сдвинутом назад насколько можно, и я не думаю ни о проваленных зачетах, ни о
войне во Вьетнаме, ни об ЛБД в приветственной гирлянде цветов на Гавайях, и
вообще ни о чем, а только хочу ее, хочу ее прямо здесь, прямо сейчас, и тут
внезапно она выпрямляется и выпрямляет меня, упершись обеими ладонями мне в
грудь, и растопыренные пальцы отталкивают меня назад к рулевому колесу. Я
снова придвинулся к ней, скользнул ладонью вверх по ее бедру, а она сказала
"Пит! Нет!" резким голосом и сомкнула ноги, и колени стукнулись друг о друга
так громко, что я услышал этот стук, этот стук засова, означающий, что с
тебя довольно, нравится тебе это или нет. Мне не нравилось, но я
остановился.

Прислонился головой к запотевшему стеклу левой дверцы, тяжело дыша. Мой
член был железным цилиндром, прижатый спереди трусами так крепко, что было
больно. Не очень долго - ничто не стоит вечно. Мне кажется, это сказал
Бенджамин Дизраэли. Но эрекция угасает, а яйца остаются на взводе. Простой
факт мужской жизни.

Мы ушли с фильма - жуткая жвачка про нашенского парня с Бертом
Рейнольдсом - и вернулись на стоянку, думая об одном.., во всяком случае, я
надеялся, что об одном. Да так, пожалуй, и было, только я-то надеялся
получить немножко больше, чем получил.

Кэрол запахнула кофточку, но ее бюстгальтер все еще висел на спинке, и
выглядела она ошеломляюще желанной - ее груди рвались наружу, и в тусклом
свете можно было разглядеть темные полукружья сосков. Она уже открыла
сумочку и дрожащей рукой выуживала из нее сигареты.

- У-у-у-у... - сказала она, и голос у нес дрожал, как руки. - Я хочу
сказать, ух ты!

- В расстегнутой кофточке ты похожа на Брижит Бардо, - сказал я ей.

Она подняла голову - удивленно и, по-моему, польщенно.

- Ты правда так думаешь? Или потому, что у меня светлые волосы?

- Волосы? Бля, нет. Это потому... - Я указал на кофточку. Кэрол
посмотрела на себя и засмеялась. Однако пуговиц застегивать не стала и не
попыталась стянуть ее потуже. Но думаю, ей бы это не удалось, поскольку
кофточка сидела на ней как влитая.

- Дальше по улице от нас был кинотеатр, когда я была девочкой, -
"Эшеровский Ампир". Теперь его снесли, но когда мы были детьми - Бобби, и
Салл-Джон, и я, - там словно бы все время крутили ее фильмы. По-моему, "И
Бог создал женщину" шел там тысячу лет.

Я расхохотался и взял с приборной доски свои сигареты.

- В автокино Гейт-Фоллса его всегда показывали третьим художественным
фильмом в вечерней программе по пятницам и субботам.

- Ты его видел?

- Смеешься? Да мне не разрешали даже носа туда совать, кроме как на
диснеевские программы. По-моему, "Тонку" с Салом Минео я видел по меньшей
мере семь раз.

- Я не вернусь в университет, - сказала она, закуривая. Сказала она это
так спокойно, что сперва мне почудилось, что мы все еще говорим о старых
фильмах или о полночи в Калькутте, то есть вообще о чем-то, что убедило бы
наши тела вновь уснуть - представление окончено. А потом до меня дошло.

- Ты.., ты сказала?..

- Я сказала, что не вернусь после каникул. И дома праздновать День
Благодарения радость будет небольшая, но какого черта!

- Твой отец?

Она покачала головой и сделала затяжку. Тлеющий кончик сигареты
отбрасывал на ее лицо оранжевые блики среди полумесяцев серой тени. Она
казалась много старше. Все еще красивой, но много старше. Пол Анка пел
"Диану", я выключил приемник.

- Мой отец тут ни при чем. Я возвращаюсь в Харвич. Ты помнишь, я
упомянула Рионду, мамину подругу?

Я вроде бы что-то такое помнил, а потому кивнул.

- Снимок, который я тебе показывала, сделала Рионда. Ну, тот, где я с
Бобби и Эс-Джеем. По ее словам... - Кэрол посмотрела вниз на свою юбку, все
еще задранную чуть не до пояса, и начала перебирать ее в пальцах. Никогда
нельзя предсказать заранее, из-за чего люди смущаются. Иногда это
физиологические отправления, иногда - сексуальные завихрения родственников,
иногда это просто позирование. А иногда, естественно, это пьянство.

- Скажем так: в семье Герберов проблемы с алкоголем есть не только у
моего папочки. Он научил маму закладывать за воротник, а она была прилежной
ученицей. Долгое время она воздерживалась - по-моему, посещала собрания
"Анонимных алкоголиков", - но, по словам Рионды, она снова начала. А потому
я возвращаюсь домой. Не знаю, сумею ли помочь ей или нет, но попытаюсь. И не
только ради мамы, но и брата. Рионда говорит. Йен не знает, на каком он
свете. Ну да этого он никогда не знал. - Она улыбнулась.

- Кэрол, а может, это не такая уж хорошая идея. Махнуть рукой на свое
образование...

Она сердито вздернула голову.

- Ах, тебя заботит мое образование? Знаешь, что говорят про дерьмовые
"черви", в которые дуются на третьем этаже Чсмберлена? Что все до единого
там вылетят из университета к Рождеству, включая и тебя. Пенни Ланг говорит,
что к весеннему семестру там никого не останется, кроме вашего говенного
старосты.

- Ну, - сказал я, - это уж преувеличение. Нат останется. И еще Стоукли
Джонс. Если только как-нибудь вечером не сломает шею, спускаясь по лестнице.

- Ты говоришь так, будто это смешно.

- Вовсе не смешно, - сказал я. Да, это было совсем не смешно.

- Тогда почему ты не бросишь?

Теперь начал злиться я. Она меня оттолкнула и сжала колени, сказала мне,
что уезжает, когда мне уже не просто хотелось ее видеть, а необходимо было
ее видеть.., она бросила меня черт знает в какое дерьмо, и - здрасьте! - все
дело, оказывается, во мне. Все дело, оказывается, в картах.

- Я НЕ ЗНАЮ, почему я не бросаю, - сказал я. - А почему ты не можешь
найти кого-то еще, кто позаботился бы о твоей матери? Почему эта ее подруга,
ну, Рованда...

- Рионда.

- ..не может о ней позаботиться? Я хочу сказать, разве твоя вина, что
твоя мать пьяница?

- Моя мать не пьяница! Не смей называть ее так!

- Но ведь с ней что-то неладно, если ты из-за нее хочешь бросить
университет. Если это настолько серьезно, значит, что-то очень неладно.

- Рионда работает, и ей надо заботиться о собственной матери, - сказала
Кэрол. Ее гнев угас. Она говорила устало, безнадежно. Я помнил смеющуюся
девушку, которая стояла рядом со мной и смотрела, как ветер гонит по
асфальту обрывки призыва голосовать за Голдуотера, но эта была будто совсем
другая.

- Моя мать - это моя мать. Заботиться о ней некому, кроме меня и Йена, а
Йен и в школе-то еле-еле справляется. И ведь в запасе у меня Коннектикутский
университет.

- Тебе нужна информация? - спросил я ее. Голос у меня дрожал, хрипел. -
Так я дам тебе информацию, нужна она тебе или нет. Идет? Ты разбиваешь мне
сердце. Вот тебе ИНФОРМАЦИЯ. Ты разбиваешь мое дерьмовое сердце.

- Да нет, - сказала она. - Сердца же очень крепки. Пит. Чаще всего они не
разбиваются. Чаще всего они только чуть проминаются.