Павел делает над собой усилие, выпрямляется и, глядя куда-то в сторону,
негромко говорит:
- Пока не прогнала меня...
- Вы заходили на стройку? Подходили к котловану?
- Да...
- Ну, и...
- И она мне ничего не хотела сказать... она только плакала... Очень... И
просила забыть ее...
- Куда вы пошли потом?
- Не знаю... А котлован был очень глубокий... Я сказал ей: "Осторожно. Тут
можно разбиться насмерть". А она мне говорит: "Ну и хорошо. Лучше так..."
Я ее увел...
- Куда вы пошли потом?
- Я же вам говорю, не знаю. Какие-то улицы. Я плохо знаю Москву. Потом она
меня прогнала.
Я качаю головой.
- Она не могла покончить с собой, Павел. Ты же знаешь. Лучше сказать
правду.
Он отвечает ровным, безжизненным голосом:
- Я говорю правду.
И меня больше всего убеждает в этом его голос, он сейчас поразительно
похож на голос Ольги Гавриловны, когда она говорила о сыне, когда думала,
что его уже нет в живых.
- Ты считаешь, она могла покончить с собой, ты так считаешь? - спрашиваю я.
Павел все еще стоит у стола, отвернувшись от меня, и глухо, еле разборчиво
произносит:
- Я поэтому приехал... Я получил от нее письмо...
Он медленно поворачивается, секунду молча, испытующе смотрит мне в глаза
и, в конце концов, видимо решившись, торопливо вытаскивает из внутреннего
кармана пиджака потертый большой кожаный бумажник с тусклой металлической
монограммой и, достав оттуда надорванный конверт с письмом, протягивает
его мне:
- Вот. Прочтите.
- Хорошо. Спасибо тебе. - Я беру конверт и кладу его перед собой на стол.
- Но сначала попробуй подробнейшим образом описать мне тот вечер, от
начала и до конца. Ты должен помочь мне, Павел. Ты обязан мне помочь,
понимаешь?
- Я помогу... Я понимаю... - Он снова отворачивается. - Помогу, говорю же
вам... Она для меня была... Она верила мне... что не пропащий я... У меня
руки все могут. И я же тогда за своих вступился, когда их меньше было. Я
же не знал... Ну, а потом вот побег... Я просил: "Пустите... отец
помирает... я за три дня триста потом отсижу". Не положено, говорят...
Его словно прорвало. Слишком много накопилось, слишком долго он молчал и
при этом не чувствовал себя виноватым, ни в чем, ни на одну минуту. Он и
сейчас бы ничего мне не рассказал, но он потрясен смертью Веры, это я
вижу, это искренне.
Волнуясь, Павел продолжает:
- ...А я же не мог ждать, когда будет положено... Ну, и, конечно,
поймали... Вот и побег... Понимаете вы?..
- Понимаю...
И еще я догадываюсь, чей бумажник у Павла, чья там монограмма. Память об
отце. Его это бумажник.
- А Вера... она... - запинаясь, говорит Павел. - Когда я ее узнал, я
понял, какие бывают люди... Я не верил, что такие сейчас бывают... ну, как
сказать?.. Кристальные, вот... Если бы она была со мной... Я не знаю, что
бы я смог сделать... для людей... И для нее... А ада... так вот
поступила...
Голос его окончательно прерывается, и он умолкает.
- Как ты думаешь, почему она так поступила? - спрашиваю я строго и
деловито.
- Не знаю. Честно вам говорю.
- Так... Ну, вот что, Павел, - говорю я. - Во-первых, я тебя прошу, дай
мне на время это письмо. Кстати, у тебя еще Верины письма есть?
- Есть...
- Все дашь. Ладно? Под честное слово. Я тебе их верну.
- Ладно. Дам.
- А теперь самое главное. Ты понимаешь, я приехал к тебе не случайно. Но
сейчас я верю тебе. Ты не мог поднять руку на Веру.
- Да что вы, в самом деле?!
Павел вскидывает голову и яростно смотрит на меня.
- Ладно. Я сказал, что верю тебе. А это означает, что я теперь снова не
знаю, что с ней случилось. И ты не знаешь.
- Не знаю...
- А надо знать. Обязаны знать. И сейчас у нас с тобой одна цель. Ты
согласен?
- Согласен.
- Тогда опиши мне тот последний вечер, с самого начала. Вспомни все
детали, все подробности. И садись ты, ради бога! Ну, что ты все время
стоишь? И давай закурим.
Мне уже ясно: версия лопнула, вторая уже или третья. С треском лопнула. Я
пришел к исходной точке, и все надо начинать сначала.
Я вздыхаю и протягиваю Павлу сигареты. Потом устало говорю:
- Ну, давай рассказывай...
В ТОТ СТРАШНЫЙ ВЕЧЕР...
Ночь. Вагон потряхивает, кидает из стороны в сторону. Душно. Снизу
доносится чей-то храп. Кто-то из пассажиров стонет, бормочет во сне. По
темному вагону изредка бегут лучи железнодорожных фонарей, мимо которых
проносится поезд. Слышны далекие гудки. Стучат колеса, монотонно,
однообразно и напряженно, как пульс. Пульс дороги, пульс поезда...
Конечно, поезд и живет, только когда бежит, несется, он создан для этого.
Но иногда пульс его вдруг начинает частить или вдруг звенит высоко и
натужно. Это когда поезд бежит по мосту. А то вдруг замедляет бег,
замирает пульс, жалобные гудки несутся в темноте за окном, а потом вдруг
появляются огни; много огней. Поезд тихо останавливается, слышны голоса
людей, суета, топот ног. Какие-то звонки. Станция.
Ребята уговорили меня ехать поездом. Что стоит? Одна ведь ночь. Самолет в
такое время года может и подвести. Капризы погоды. Ну, и капризы высшей
техники тоже. А в поезде, мол, и тепло, и удобно, спи себе знай. Проснулся
- Москва, обязательно она, какие бы метели ни бушевали на земле. Все это
так, все это верно, кроме одного пустякового обстоятельства - я разучился
спать в поезде. Ну совершенно разучился.
К тому же и мысли мои отнюдь не способствуют мирному засыпанию. Даже
наоборот. Из-за одних таких мыслей можно наверняка лишиться сна. Хотя
вообще-то, когда я устаю, я могу заснуть даже стоя, как жираф, и тоже,
наверное, как он, без всяких сновидений.
Но сейчас сон упорно не идет ко мне. Лежу на спине, с открытыми глазами,
заложив руки под голову. Тощая, как блин, подушка, которую я, ворочаясь с
боку на бок, постепенно смял в комок, все равно не помогает лежать удобно.
А главное, сна нет и в помине. В голове кружатся, кружатся мысли...
Итак, Павел подробно описал мне тот последний вечер. Мы даже составили с
ним некую схему. Сведения об этом вечере как бы распадаются на три ряда. Я
так их и расположил для себя.
Первый ряд - событийный. Как встретились, где шли, куда заходили.
Разобраться и понять этот ряд оказалось не просто, ибо Павел плохо знает
Москву и совсем не знает те места, где в тот вечер оказался. Все же мне
удалось выяснить ряд весьма интересных обстоятельств.
Павел с Верой бродили по городу часа два, она отказалась поужинать в кафе
или пойти в кино, как предлагал Павел. Вера сказала, что ей надо зайти в
одно место, и Павел вызвался ее проводить. Они сели в метро и ехали, с
пересадкой, довольно долго. Потом еще шли пешком. Это оказался район ВДНХ.
Они пришли в гостиницу "Колос". Вера разрешила Павлу подождать ее внизу, в
вестибюле. Она вернулась минут через десять. Павел заметил время.
Вернулась с каким-то свертком. И они снова отправились в путь.
Теперь Вере надо было заехать в другое место и отдать этот сверток.
Следующую, вторую часть пути Павел запомнил плохо. Было опять метро, и
новая пересадка с путаными переходами и эскалаторами, затем троллейбус, а
остаток пути они прошли пешком. И снова Павел ждет, теперь уже у подъезда
какого-то дома. Ждет почти час. Вера наконец приходит, и дальше они бредут
по улицам уже без особой цели. Попадают на стройку, стоят над котлованом,
потом идут дальше.
Кстати, отрезок пути от того дома до стройки, пройденный пешком, мы и
попытались изобразить в виде схемы. У Павла оказалась превосходная
зрительная память. Несмотря на то что был вечер, что он изрядно волновался
и рядом была Вера, Павел многое по пути запомнил. Повороты, отдельные
здания, вывески и другие ориентиры.
Ну, а вскоре после того, как они ушли со стройки, у ближайшей трамвайной
остановки Вера простилась с Павлом. Никакие просьбы проводить ее домой не
подействовали. И Павел уехал... Прямо на вокзал.
Таков первый ряд полученных мною сведений, ряд, так сказать, событийный.
Второй ряд можно назвать психологическим. Он не менее важен, чем первый. А
возможно, и важнее.
Когда Павел по приезде в Москву позвонил Вере, она обрадовалась его
звонку, очень обрадовалась, Павел в этом уверен. Потом они встретились.
Вера была чем-то подавлена, она плохо выглядела. На встревоженные вопросы
Сертаков Виталий
Корнев Павел
Флинт Эрик
Орлов Алекс
Никитин Юрий
Шилова Юлия