Чтение 70–й страницы книги ~Сто полей~

помощью тросиков и коленчатых валов. В позапрошлом году у карусели размер
ветвей был десять шагов, а диаметр ствола - шесть.

Не знаю, много ли в этот раз украли, но думаю, что истинная причина
крылась в самой конструкции. Со времени восшествия на престол государя
Меенуна каждый год делают дерево выше на одну мерку и шире на одну мерку.
Из-за этого нарушились пропорции, и механизм, вращающий ветви, оказался
слишком слаб. И мне жалко будет, если все дело сегодня кончится тем, что
найдут проворовавшихся чиновников, и не обратят внимание на недостатки
конструкции.

- Вы смотрели чертежи старых деревьев? - заинтересовался Арфарра.

Даттам кивнул и начал новый чертеж, и тут эти двое сели друг к дружке
и стали толковать, отставив еду и девушек, так что хозяйка заведения даже
обиделась: ну, в самом деле, разве люди приходят в ее заведение
потолковать о шатунах и кривошипах?. А третий юноша, Харсома, сидел рядом
и потягивал через соломинку вино, и так зевал, что Арфарра с упреком
воскликнул:

- Харсома, да вы хоть понимаете, о чем мы говорим?

- Вполне понимаю, - сказал Харсома, - вы говорите, что для того,
чтобы предотвратить подобные происшествия, нужно бороться не с
казнокрадством чиновников, а с коренными недостатками самого механизма.

Даттам с опаской на него посмотрел, а Харсома улыбнулся и продолжал:

- А знаете ли, господин Даттам, почему при первой династии Золотое
Дерево было таким низким?

Даттам не знал, и Харсома объяснил:

- Дело в том, что при первой династии Государев День справляли
по-другому. В деревне выбирали людей, и те съезжались в столицу для
обсуждения действий властей. Эти же люди привозили деньги, добровольно
собранные народом для праздника, и хотя народ наш щедр, выстроенное на
добровольные взносы Дерево было слишком мало, чтобы упасть под собственной
тяжестью.

Тут одна из девушек села Арфарре на колени, запрокинула головку и
хихикнула:

- Не тронь, - укушу.

Харсома посмотрел на девушку, усмехнулся и добавил:

- Так выпьем же за государя Миена, который из скромности отменил
обычай, дабы не отягощать народ лишними тратами.

Арфарра процедил сквозь зубы:

- Правильно сделал государь Миен. Они зачем съезжались -
жаловаться... Жаловаться и сейчас можно, доносные ящики на каждом шагу...
Народ должен не жаловаться, а принимать законы...

И спихнул девицу с колен. Парень рядом обиделся:

- Слушай, костяная ножка, ты колдун или "розовенький"? Ты чего
казенную девушку обижаешь? Вот я сейчас стражу кликну!

Парень, конечно, хотел их напугать. Все закричали, поднялась свалка.
Арфарра брезгливо усмехнулся, говорит Даттаму: держись за меня. Махнул
рукавом - из печенья полез белый дым, лавка взлетела под потолок...

Даттам очнулся, - над ним небо в серебряную сетку, на деревьях -
золотые яблоки, - небесный дворец!

Спутник, Харсома, сказал Арфарре с досадой:

- И для таких-то фокусов я вас пускаю к тайным книгам!

Даттам часто встречался с новыми друзьями. Харсома был троюродный
племянник вдовствующей государыни, инспектор по налогам. Как описать?
Незлобив, незаметен.... Совершенный чиновник подобен истине: нельзя
говорить об истине, но лишь благодаря истине возможна речь.

Арфарра был сыном мелкого сельского чиновника, и после экзаменов
хотел стать монахом в храме Шакуника.

Монахи-шакуники тогда не могли рассчитывать на карьеру при дворе.
Шакуник пришел в империю вместе с варварами, и при государе Амаре знатные
люди переполнили храм деньгами и землями, взятыми со всей ойкумены. Когда
государь Иршахчан возобновил древние законы и вернул захваченные земли
народу, отменив "твое" и "мое", храм был, увы, на стороне тех, кто проявил
непочтительность к государю. Государь указал, что храмовые земли
принадлежат ему, как воплощению Шакуника, разорил храмовые мастерские и
пощадил только сокровищницу.

- А чем занимаются монахи сейчас? - спросил как-то Даттам.

- Осмысляют сущее и существующее, - ответил Арфарра.

А Харсома прибавил:

- Деньги дают в рост.

Увы! И сказать постыдно, и умолчать нельзя. Казалось бы: уничтожили в
империи торговцев, отменили корыстолюбие, ни один частный человек не смеет
завести себе мастерскую. И что же? Иные храмы обратили сокровищницы в
ссудные кассы, стали вести себя хуже торговцев. Даже те впадают в соблазн,
которым вера предписывает презирать мирское. А Шакуник - варварский бог,
бог грабежа и богатства. Монахи говорят: Шакуник предшествует субъекту и
объекту, действию и состоянию, различает вещи друг от друга, придает им
смысл и форму, и нет в мире ничего, что было бы чуждо ему - золото,
серебро, камни... И копят, и приумножают, а золото - проклятая вещь:
сколько ни съешь, все мало. А Арфарра всего этого тогда не замечал.

Государь Иршахчан, как известно, поощрял изобретателей, особенно
искателей золота и вечности. Бесчестные люди, однако, наживались на
страсти Основателя, толпами стекались в столицу. При испытаниях все шло
хорошо: и золото из меди вываривалось, и новые водоотливные колеса
вертелись...

Однако если общиннику будет в два раза легче поливать, разве он
станет в два раза больше сеять? Нет, он будет в два раза меньше работать.

И вот, когда последние проявления непочтительности были истреблены,
инспектор Шайшорда подал доклад. "Нынче в государстве мир, механизмы же
родятся от войны и корысти отдельных лиц, а рождают народную леность...".
В результате доклада государь изволил запретить недобросовестные
изобретения.

После этого некоторые книги попали в государеву сокровищницу, как и
все редкостное. Однако Даттам и Арфарра, по ходатайству Харсомы, имели
доступ в Небесный Сад. Ходили туда каждый день: книги - плод проклятый:
сколько ни ешь - все голоден.

Трое друзей были совершенно неразлучны. Ели вместе, спали вместе,
вместе ходили в веселые переулки. Даттаму как-то раз понравилась барышня
Харсомы, тот немедленно уступил ему барышню, и еще два месяца платил за
домик, где она жила. Вообще у Харсомы денег было удивительно много,
гораздо больше, чем полагалось дальнему родственнику императора.

Как-то Харсома показал Даттаму бумагу о делах, творящихся в
Варнарайне. Сообщалось, что некто Хариз, доверенное лицо наследника, даром
велел цеху кузнецов отделать его новый загородный дворец, угрожая в
противном случае снизить расценки и довести цех до полной нищеты. А спустя
два месяца тот же Хариз подал заявление о том, что-де баржа, груженная
светильниками для столицы, утопла. Кузнецам из-за этого не выплатили денег
за светильники, а между тем светильники и не думали утопать, - они были
тайно выгружены в одном из поместий наследника, а баржу затопили пустую,
чтобы скрыть казнокрадство. Назывались также имена девиц, которых Хариз
держал у себе на подушке, стращая их арестом семьи.

Даттам изумился:

- Как это к тебе попало?

Харсома махнул рукой:

- На жалобном столбе висело... Это правда, что тут написано?

- Да откуда же я знаю? - изумился Даттам, - хоть писал-то кто?

- Да дядя твой, голова твоя соленая! Что он за человек? Это правда,
что он поссорился с Харизом из-за взятки? Сам - умелец все пять пальцев в
масле держать... Что это за история с ушками треножника?

Но Даттам об ушках треножника ничего не знал.

Его интересовали лишь механизмы - числа, обросшие плотью. Любил он их
за то, что, если что-то не так, - можно было разобрать на части и
переложить по-правильному. А мир механизмом не был, и потому Даттама не
занимал. Черна ли, бела ли душа правителя - Даттаму, увы, было все равно.
Он думал так: черной ли, белой краской выкрашу я модель, - разве изменит
это свойства и связи?

- Да не знаю я ничего, - пробормотал Даттам.

- Ну, - сказал с досадой Харсома, - ты, Датти, право, не человек, а
канарейка, - если тебя не кормить, так с голоду у корма умрешь! Это правда
хоть, что дядя твой очень влиятелен среди черни? Чуть ли, говорят, не
пророк?

- Да что такое пророк?

- Если человек лжет другим, а сам про себя все знает, его называют
обманщиком, - пояснил Харсома, - а если он лжет другим и верит в свою ложь
сам, его называют пророком.

Даттам после этого останавливался у жалобных столбов доклада нигде не
видел.

Даттам сделал механический гравировальный станок и по рекомендации
Харсомы принес его одному человеку. Это оказался тот самый императорский
конюший Арравет, который вместе с Рехеттой лазил по заброшенным шахтам.

Арравет обрадовался.

Конюший Арравет тоже был в некотором роде колдуном: дом, где он жил,
в земляном кадастре значился частью государева парка. А приглядишься:
высятся стены там, где по описи пустошь для выездки лошадей, резные перила