Глава 23
синиц, обсели яблони в саду. Громко щебетали, прыгали по коричневым веткам.
Сороки обнахалились, лезли аж под ноги, ворошили кучи навоза.
стояли лужи. Невыпаханный снег дотаивал в углах.
временно разделило - ни пройти, ни проехать. Только редкие смельчаки в
легких челноках рисковали проталкиваться среди льдин. Пахло оттаявшим
навозом, старой соломой, свежестью. Пахли налившиеся почки яблонь, топольки
- весна!
пальцы - за кушак. В небе ныряли, кружась, белые голуби. Парень с вышки
махал платком на шесте, подымая стаю. Голубое, влажно-промытое небо
отражалось у Ивана в глазах, тоже голубых, как протаявший лед на Волхове.
что Оленка Борецкая - ничего девка! Жениться нать, как ни верти. Матка уж
который год бранит. Иришка Пенкова тоже хороша - обе заневестились. Враз не
женился, теперь набалован девками, вроде и неохота в хомут. Годок еще
подождать, что ли? Оленка Борецкая все на Григория заглядывалась. Еще тогда.
Эх, Митя, Митя, за что голову сложил! Уйди тогда с Шелони они с Василием -
сейчас бы вместе ворочали! Иван повел плечами: сила - девать некуда!
Плотничана отгородились ледоходом. Кузьмин-то, гад! Вместе с Митей к королю
ездили, теперь на брюхе перед князем Московским - как время ломает мужиков!
А солнце печет! А птицы с ума посходили! Коня взять, проездиться, что ли!
Белые голуби в небе набирали высоту. Сложив руки трубой, набрав воздуху
полную грудь, Иван загоготал. Услышали, взмыли выше.
глазах синий волховский лед, - узнал: Гриша Тучин! Не видел, как и зашел.
той поры, с Шелони, как выручил от москвичей, и сошлись они! - подумалось
Ивану.
ни че!
ждать, все - чтобы мигом было. Забытые голуби кругами плавали над теремом.
Борецкой, а тоже иному не уступят. Просторно, окна широко рублены, в
окончинах - иноземное стекло. Солнце по вощеному полу золотыми столбами аж
до углов дотянулось.
мед, чарки черненого серебра, закуски, сласти. Тоська, бесстыдница, готова
при госте на колени вскочить.
то сам плывешь, не то ветром несет".
Али ледоход пережидает?
запрещена!
дела посадничьи, да тысяцкого, да торговый суд на Городце одним судом
наместничьим решать, это по какой грамоте пришло?
весело-бешеные, вздохнул.
пальцами с хрустом стиснула яблоко, белый сок потек на столешницу. Настал
черед Ивану потупиться. Сказал:
бы от топора-то...
исказившей строгое продолговатое лицо.
хмельного меду, и оба потянулись к яблокам. Широкая горячая лапа Ивана на
миг прикрыла узкую руку Григория.
***
посадник, отрезанный половодьем от вечевой палаты и вечевых дел, не вдруг
решился на него, а призадумался сначала. Вспоминали сходные события за
триста лет: погром Мирошкиничей, бегство Борисовой чади, споры Онцифора
Лукина. А все не подходило к случаю, все было то, да не то!
Одни так, другие другояк хотели. Собирались тогда, целовали крест заодно
быть, укрепные грамоты составляли. Уж кто бежал потом, переступив такую
грамоту и свою же клятву, тот был отметник, того казнили, расточали,
изгоняли из града.
решили отдаться силе, поклониться князеву суду - за века не было такого. И
вот - произошло. И на то, чтобы покарать отступников, заставить воротиться
под руку новгородскую, - не было закона. Грамоты не подписывали. Креста не
целовали. А от суда посадничья отреклись.
открещивался от всяких дел городских. Деньги давал - самого не троньте
только! А тут прискакал. И его задело.
бывать и на людях. Больше ведал свои поместья. Теперь лишь заворчал, как
Паозерье отобрал у него великий князь. Словно медведь, что выживают из
берлоги.
нужны! Слыхал, городищенские совсем суд забрали, перед посадником не
отвечают, к наместнику идут. С того теперь вон чего плотничана выдумали.
чернобородый мужик - кровь с молоком. Тот только без шутки, без присловья.
примолвил:
по оврагам. Ивана Офонасова не добыть сейчас - за рекой. Да и не нужно, один
он, заклюют славляне. Степенной тысяцкий тут, чего еще надоть?
любит?
Богдана встречу!
доживет мужик! Подошли Селезневы, Матвей с Яковом. Эти за брата казненного
на все готовы. Иван Савелков с Тучиным. Семеро житьих, самые верные, с
Ефимом Ревшиным во главе. Из прусских прискакал Иван Есипович Горошков,
Онфимьин сын. Онфимья не отступилась, подруга!
дела такого не своротить. Пенков медлил, да и давеча вилял. Уж когда Богдан
с Онаньичем приступил к нему, согласился - сломился ли!
московский!
тогда, говорят, по его слову головы лишился!