Чтение 70–й страницы книги ~Ким~

головой, и глаза его блеснули. -- Сначала я поговорила с
бенгальцем, потом с людьми из соседней деревни. Сахибам дадут
пищи, сколько им потребуется... и люди не спросят с них денег.
Добычу всю уже разделили. Бабу говорит сахибам лживые речи.
Почему он не уйдет от них?

-- Потому что у него большое доброе сердце.

-- Нет такого бенгальца, чье сердце было бы больше сухого
грецкого ореха. Но не об этом речь... Теперь насчет грецких
орехов. После услуги дается награда. Я говорю, что вся деревня
твоя.

-- В том-то и горе,-- начал Ким.-- Вот сейчас только я
обдумывал, как осуществить некоторые желания моего сердца,
которые...-- но не стоит перечислять комплименты, подходящие
для такого случая. Он глубоко вздохнул.-- Но мой учитель,
побуждаемый видением...

-- Ха! Что могут видеть старые глаза, кроме полной чашки
для сбора милостыни?

-- ...уходит из этой деревни назад, на Равнины.

-- Попроси его остаться.

Ким покачал головой.

-- Я знаю своего святого и ярость его, когда ему
противоречат,-- ответил он выразительно.-- Его проклятия
сотрясают горы.

-- Жаль, что они не спасли его от удара по голове. Я
слышала, что ты именно тот человек с сердцем тигра, который
отколотил сахиба. Дай ему еще немного отдохнуть. Останься!

-- Женщина гор,-- сказал Ким с суровостью, которой все же
не удалось сделать жесткими черты его юного овального лица,--
такие предметы слишком высоки для твоего понимания.

-- Боги да смилуются над нами! С каких это пор мужчины и
женщины стали отличаться от мужчин и женщин?

-- Жрец всегда жрец. Он говорит, что пойдет сей же час. Я
его чела и пойду с ним. Нам нужна пища на дорогу. Он почетный
гость во всех деревнях, но,-- Ким улыбнулся мальчишеской
улыбкой,-- пища здесь хорошая. Дай мне немного.

-- А что, если не дам? Я главная женщина этой деревни.

-- Тогда я прокляну тебя... чуть-чуть... не очень сильно,
но так, что ты это запомнишь,-- он не мог не улыбнуться.

-- Ты уже проклял меня опущенными ресницами и вздернутым
подбородком. Проклятие? Что для меня слова?!- она сжала руки на
груди...-- Но я не хочу, чтобы ты ушел в гневе и дурно думал
обо мне, собирающей коровий навоз и траву в Шемлегхе, но
все-таки не простой женщине.

-- Если я о чем и думаю,-- сказал Ким,-- так это только о
том, что мне не хочется уходить отсюда, ибо я очень устал, а
также о том, что нам нужна пища. Вот мешок.

Женщина сердито схватила мешок.

-- Глупа я была,-- сказала она.-- Кто твоя женщина на
Равнинах? Светлая она или смуглая? Когда-то я была светлая. Ты
смеешься? Когда-то -- давно это было, но можешь поверить моим
словам -- один сахиб смотрел на меня благосклонно. Когда-то,
давным-давно, я носила европейское платье в миссионерском доме,
вон там.-- Она показала в сторону Котгарха.-- Когда-то,
давным-давно, я была кирлистиянкой и говорила по-английски, как
говорят сахибы. Да. Мой сахиб говорил, что вернется и женится
на мне... Он уехал,-- я ухаживала за ним, когда он был болен,--
но он не вернулся. Тогда я поняла, что боги кирлистиян лгут, и
вернулась к своему народу... С тех пор я и в глаза не видела ни
одного сахиба. (Не смейся надо мной -- наваждение прошло,
маленький жрец!) Твое лицо, твоя походка и твой говор напомнили
мне о моем сахибе, хотя ты всего только бродячий нищий,
которому я подаю милостыню. Проклинать меня? Ты не можешь ни
проклинать, ни благословлять!-- Она подбоченилась и рассмеялась
горьким смехом.-- Боги твои -- ложь, слова твои -- ложь, дела
твои -- ложь. Нет богов под небесами. Я знаю это... Но я на
мгновение подумала, что вернулся мой сахиб, а он был моим
богом. Да, когда-то я играла на фортепиано в миссионерском доме
в Котгархе. Теперь я подаю милостыню жрецам-язычникам.-- Она
произнесла последнее слово по-английски и завязала набитый
доверху мешок.

-- Я жду тебя, чела,-- промолвил лама, опираясь на дверной
косяк.

Женщина окинула глазами высокую фигуру. -- Ему идти! Да он
и полмили не пройдет. Куда могут идти старые кости?

Тут Ким, и так уже расстроенный слабостью ламы и
предвидевший, каким тяжелым будет мешок, совершенно вышел из
себя.

-- Тебе-то какое дело, зловещая женщина, как он пойдет?
Что ты хочешь накаркать?

-- Мне дела нет... А вот тебя это касается, жрец с лицом
сахиба. Или ты понесешь его на своих плечах?

-- Я иду на Равнины. Никто не должен мешать моему
возвращению. Я боролся с душой своей, пока не обессилел.
Неразумное тело истощено, а мы далеко от Равнин.

-- Смотри!-- просто сказала она и отступила в сторону,
чтобы Ким мог убедиться в своей полнейшей беспомощности.--
Проклинай меня! Быть может, это придаст ему силы. Сделай
талисман! Призывай своего великого бога! Ты -- жрец,-- она
повернулась и ушла.

Лама, пошатываясь, присел на корточки, продолжая держаться
за дверной косяк. Если ударить старика, он не сможет оправиться
в одну ночь, как юноша. Слабость пригнула его к земле, но глаза
его, цепляющиеся за Кима, светились жизнью и мольбой.

-- Ничего, ничего,-- говорил Ким.-- Здешний разреженный
воздух расслабляет тебя. Мы скоро пойдем. Это горная болезнь. У
меня тоже немного болит живот...-- Он встал на колени и
принялся утешать ламу первыми пришедшими на ум словами.

Тут вернулась женщина: она держалась еще более прямо, чем
обычно.

-- От твоих богов толку мало, а? Попробуй воспользоваться
услугами моих. Я -- Женщина Шемлегха.-- Она хрипло крикнула, и
на крик ее из коровьего загона вышли двое ее мужей и трое
других мужчин, тащивших доли-- грубые горные носилки, которыми
пользуются для переноски больных или для торжественных
визитов.-- Эти скоты,-- она даже не удостоила их взглядом,--
твои, покуда они будут нужны тебе.

-- Но мы не пойдем по дороге, ведущей в Симлу. Мы не хотим
приближаться к сахибам,-- крикнул первый муж.

-- Они не убегут, как убежали те, и не будут красть вещи.
Двое, правда, слабоваты. Становитесь к заднему шесту, Сону и
Тари.-- Они торопливо повиновались.-- Опустите носилки и
поднимите святого человека. Я буду присматривать за деревней и
вашими верными женами, пока вы не вернетесь.

-- А когда это будет?

-- Спросите жрецов. Не докучайте мне! Мешок с пищей
положите в ноги. Так лучше сохранится равновесие.

-- О святой человек, твои Горы добрее наших Равнин! --
воскликнул Ким с облегчением, в то время как лама, пошатываясь,
двинулся к носилкам.-- Это поистине царское ложе,-- место
почетное и удобное. И мы обязаны им...

-- Зловещей женщине. Твои благословения нужны мне столько
же, сколько твои проклятия. Это мой приказ, а не твой.
Поднимайте носилки -- и в путь! Слушай! Есть у тебя деньги на
дорогу?

Она позвала Кима в свою хижину и нагнулась над потертой
английской шкатулкой для денег, стоявшей под ее кроватью.

-- Мне ничего не нужно,-- Ким рассердился, хотя, казалось,
должен был испытывать благодарность.-- Я уже перегружен
милостями.

Она взглянула на него со странной улыбкой и положила руку
ему на плечо.

-- Так хоть спасибо скажи. Я противна лицом и рождена в
Горах, но, как ты говоришь, приобрела заслугу. Но показать ли
тебе, как благодарят сахибы?-- и твердый взгляд ее смягчился.

-- Я просто бродячий жрец,-- сказал Ким, и глаза его
ответно блеснули.-- Тебе не нужны ни благословения мои, ни
проклятия.

-- Нет. Но подожди одно мгновение,-- ты в десять шагов
сможешь догнать доли... Будь ты сахибом... ты сделал бы... Но
показать ли тебе, что именно?

-- А что, если я догадаюсь?-- сказал Ким и, обняв ее за
талию, поцеловал в щеку, прибавив по-английски:-- Очень вам
благодарен, дорогая.

Поцелуи почти неизвестны азиатам, поэтому она отпрянула с
испуганным лицом и широко раскрытыми глазами.

-- В следующий раз,--продолжал Ким,--неслишком доверяйтесь
языческим жрецам... Теперь я скажу: до свидания,-- он
по-английски протянул руку для рукопожатия. Она машинально
взяла ее.-- До свидания, дорогая.

-- До свидания и... и...-- она одно за другим припоминала