Чтение 70–й страницы книги ~VIS VITALIS~

5
- В дверях стоял наездник молодой
- Его глаза как молнии сверкали...
Опять лезут в голову пошлые строки! Сборища в подъездах, блатные
песенки послевоенных лет... Неисправим автор, неисправим в своей
несерьезности и легковесности!.. А в дверях стоял помолодевший и
посвежевший Шульц, за ним толпа кудлатых молодых людей, кто с
гитарой, кто с принадлежностями ученого - колпаком, зонтиком,
чернильницей... Даже глобус откуда-то сперли, тащили на плечах -
огромный, старинный, окованный серебренным меридианом; он медленно
вращался от толчков, проплывали океаны и континенты, и наш северный
огромный зверь - с крошечной головкой, распластался на полмира,
уткнувшись слепым взглядом в Аляску, повернувшись к Европе толстой
задницей... Сверкали смелые глаза, мелькали кудри, слышались колючие
споры, кому первому вслед за мэтром, кому вторым...
- Есть такая линия! - громогласно провозгласил Шульц, здоровенький,
отчищенный от паутины и копоти средневековья. - Нечего стлаться под
пришельца, у нас свой путь! Не будем ждать милостей от чужих, сами
полетим!
Марк был глубоко потрясен воскресением Шульца, которого недавно
видел в полном маразме. Он вспомнил первую встречу, настороживший
его взгляд индейца... "Еще раз обманулся! Бандитская рожа... Боливар
не вынесет... Ханжа, пройдоха, прохвост..." И был, конечно, неправ,
упрощая сложную натуру алхимика и мистика, ничуть не изменившего
своим воззрениям, но вступившего на тропу прямого действия.
Оттолкнув нескольких приспешников Ипполита, мальчики вынесли Шульца
на помост.
- Мы оседлаем Институт, вот наша ракета.
Ипполит, протянув к Шульцу когтистые пальцы, начал выделывать
фигурные пассы и выкрикивать непристойности. Колдовство могло
обернуться серьезными неприятностями, но Шульц был готов к
сопротивлению. Он вытащил из штанин небольшую штучку с голубиную
головку величиной и рьяно закрутил ее на веревочке длиной метр или
полтора. Игрушка с жужжанием описывала круги, некоторые уже заметили
вокруг высокого чела Шульца неясное свечение...
Раздался вскрик, стон и звук падения тела: Ипполит покачнулся и
шмякнулся оземь. Кто-то якобы видел, как штучка саданула директора
по виску, но большинство с пеной у рта доказывало, что все дело в
истинном поле, которое источал Шульц, пытаясь выправить неверное
поле Ипполита. Горбатого могила исправит... Подбежали медики,
которых в Институте было великое множество, осмотрели директора,
удостоверили ненасильственную смерть от неожиданного разрыва сердца
и оттащили за кафедру, так, что только тощие ноги слегка будоражили
общую картину. И вот уже все жадно внимают новому вождю. Шульц
вещает:
- Мы полетим к свободе, к свету... Нужно сделать две вещи, очень
простых - вставить мотор, туда, где он и был раньше, и откопать тело
корабля, чтобы при подъеме не было сотрясений в городе. Мало ли,
вдруг кто-то захочет остаться...
- Никто, никто! - толпа вскричала хором. Но в этом вопле недоставало
нескольких голосов, в том числе слабого голоса Марка, который никуда
лететь не собирался.
- Никаких пришельцев! Искажение идеи! Мы - недостающие частички
мирового разума!
Тем временем к Марку подскочили молодые клевреты, стали хлопать по
спине, совать в рот папироски, подносить к ноздрям зажигалки...
Потащили на помост в числе еще нескольких, усадили в президиум.
Шульц не забыл никого, кто с уважением слушал его басни - решил
возвысить.
- Случай опять подшутил надо мной - теперь я в почете.
Он сидел скованный и несчастный. И вдруг просветлел, улыбнулся -
"Аркадия бы сюда с его зубоскальством, он бы сумел прилить к этому
сиропу каплю веселящего дегтя!.."
Так вот откуда эти отсеки, переборки, сталь да медь - ракета!
Секретный прибор, забытый после очередного разоружения, со снятыми
двигателями и зарядами, освоенный кучкой бездельников,
удовлетворяющих свой интерес за государственный счет. Теремок
оказался лошадиным черепом.
Понемногу все прокричались, и разошлись, почти успокоившись - какая
разница, куда лететь, только бы оставаться на месте.

6
Среди общей суматохи Марку стало вдруг ясно - "твоя суета была от
страха!". Боялся пропустить свой поезд, остаться вдали от тех, кто
делает соль солью, просидеть всю жизнь в кювете, на обочине,
копошиться, жить как все - серо, скучно... Страшился не догнать, не
влиться в ряды, не внести свой вклад - сгинуть, профукать жизнь!.. И
в конце концов, несмотря на все усилия, выпал из последнего вагона,
в котором катил к горизонту.
Теперь он спокойно наблюдал, как удаляется от него прямоугольник,
проекция поезда на бесконечность.
- Вы ведь жаждали за все ответить, - насмешливо сказал ему Аркадий,
- теперь ты сам себе корабль, действуй, выбирай путь.
В шестнадцать Марк где-то вычитал, что человек, как корабль,
выбирает путь в "бурном море жизни". Он поежился от сусальной
позолоты. "Впрочем, все искренно было!" Он вспомнил свой восторг
перед общей картиной, которую разворачивал Мартин.
- Просто я оказался недостоин: слабый, сомневающийся, а главное -
погрязший в себе, приверженный к неясностям - я не такой, каким
хотел себя видеть. Я вынужден вас всех разочаровать - мать,
Мартина... даже этого Шульца, даже его!
- Ну-у... - покачал бы головой Аркадий, - не слишком ли рьяно
выгребаешь, парень, теперь в другую сторону?..

Глава вторая

1
Скоро новый директор напомнил о себе. Марк в те дни заканчивал дела,
писал отчеты, просматривал старые тетради. Уходить, так без
хвостов... На пути к директору его дважды останавливали, проверяли
пропуск. Со всех сторон раздавался грохот, ворчание механизмов -
устанавливали двигатель, проверяли прочность старого корпуса.
Шульц встретил его - острый, колючий, тощий, в глазах обычное
безумие:
- Летим?
- Куда?
- Как? - Шульц поднял брови, он уже отвык от возражений.
- Я ухожу.
Шульц помолчал, сжимая и разжимая костлявые пальцы, потом сдержанно
сказал:
- Я вас не держу. Но мы учтем...
- Где я слышал это "мы учтем"?.. - думал Марк, возвращаясь домой, на
этот раз насовсем - процедура изъятия заняла полчаса.
2
Что делать, как жить? Третьего вопроса не было, он всегда знал, что
виноват сам. Вечерами выходил, шел к реке. Там на розовом и
желтоватом снегу расхаживали вороны и галки, в сотый раз
просматривая борозды, которые просвечивали сквозь тонкий зернистый
покров. Снег незаметно и быстро испарялся, не успевая таять,
проступала голая земля, вся из холмов и морщин, за морщины цеплялись
дома. Проступившие из-под снега ритмы успокаивали Марка, но,
возвращаясь к себе, он снова чувствовал растерянность и пустоту -
иллюзия устойчивой действительности исчезла, открылась голая правда
невесомости. "Вот и летишь наяву..." - он мрачно посмеивался над
собой, наследство Аркадия, - мечтал, а оказалось страшно.
Проснуться-то некуда!"
Оторван от всех, он с каждым днем становился все чувствительней к
малейшим дуновениям - к ветру, дождю, полету листьев, взглядам
зверей, колыханию занавесок, вечернему буйному небу... Он стал
открыт, болезненно слаб, незащищен, не готов к жизни: старую
оболочку, пусть тяжелую и жесткую, но надежную, кто-то безжалостно
содрал с него, а новой не было, и вот он колеблется, дрожит,
резонирует на каждый звук, шепот, видит и слышит то, что всегда
пропускал мимо ушей и глаз... И совсем не хочет, чтобы все было так
- обнажено и страшно, мечтает спрятаться, но больше не может
обманывать себя.
Он механически делает какие-то дела, чтобы выжить, прокормиться, а в
остальное время прячется среди пустых стен, лежит, не замечая
времени. Раньше пять минут без дела - он бесился, изнывал от тоски,
стучал в раздражении ногами, кусал ногти, ломал пальцы... - теперь
он замирает на часы: ему достаточно шорохов за окном, игры пятен на
занавеске, постукивания об стекло веток вымахавшей на высоту
березы...
Постепенно страха в нем становилось все меньше, словно умер, а
впереди оказалось новое пространство, в котором он все тот же - и
другой: не знает, сохранил ли жизнь. Если следовать философу, то не