рар, если Вы разрешите издать их книгой".
лирики послал ее. Перед тем как послать, он ее перечитал и поразился, до
чего же это незрело, беспомощно и попросту никчемно. Однако послал, и
трагедию напечатали, о чем редактор сожалел потом всю жизнь. Публика
возмущалась и, не верила своим глазам. Не мог этот напыщенный вздор вый-
ти из-под пера такого мастера, как Мартин Иден. Утверждали, что вовсе не
он это написал, либо журнал напечатал грубейшую подделку, либо Мартин
Иден по примеру Дюма-отца, на вершине успеха поручает подмастерьям пи-
сать за него. Когда же Мартин объяснил, что трагедия эта - ранний опыт,
сочинена в пору его литературного младенчества, но журнал отчаянно ее
домогался, журнал подняли на смех, и редактор был сменен. Отдельным из-
данием трагедию так и не выпустили, хотя договор был заключен и аванс
Мартин положил себе в карман.
в добрые триста долларов, предложил Мартину написать для них двадцать
очерков, каждый по тысяче долларов. Пусть Мартин за счет "Еженедельника"
разъезжает по стране и пишет о чем ему заблагорассудится. Большую часть
телеграммы составлял перечень возможных тем - доказательство, сколь ши-
рокий выбор предоставляется Мартину. Единственное ограничение - очерки
должны быть посвящены внутренним проблемам Соединенных Штатов. Мартин
ответил телеграммой за счет получателя, что принять их предложение не
может, о чем очень сожалеет.
евал общее признание. Позже его выпустили отдельным роскошным изданием,
с большими полями и прекрасным оформлением, оно произвело фурор и было
мигом распродано. Критики единодушно предсказывали, что он займет место
рядом с двумя классическими произведениями двух великих писателе - с
"Духом в бутылке" Стивенсона и "Шагреневой кожей" Бальзака.
не без подозрительности. Смелые, чуждые условностей, эти рассказы броса-
ли дерзкий вызов буржуазной морали и предрассудкам; не когда Париж стал
сходить с ума по маленьким шедеврам, мгновенно переведенным на французс-
кий, американская и английская читающая публика тоже загорелась, сборник
пошел нарасхват, и Мартин заставил патриархальное издательство
"Синглтри, Дарнли и Ко" заплатить ему за третье издание по двадцать пять
процентов с экземпляра, а за четвертое - по тридцать. В эти два тома
вошли все его рассказы, которые напечатаны были раньше или печатались
теперь в приложениях. "Колокольный звон" в "страшные" рассказы составили
один сборник, а во второй вошли "Приключение", "Выпивка", "Вино жизни",
"Водоворот", "Толчея" и еще четыре рассказа. Издательство "Мередит-Лоу-
эл" составило сборник из всех его эссе и этюдов, а издательству "Макс-
миллан" достались "Голоса моря" и "Стихи о любви", причем последние вы-
ходили приложением к "Спутнику женщины" и Мартин получил за них баснос-
ловный гонорар.
белой шхуны и тростникового дворца было уже рукой подать. Что ж, во вся-
ком случае, он опроверг утверждение Бриссендена, будто ничего стоящего
журналы вовек не напечатают. Его, успех наглядно показал, что Бриссенден
ошибался. И однако почему-то думалось, что в конечном счете прав Брис-
сенден. Успех ему принес прежде всего "Позор солнца", а не все ос-
тальное, что он написал. Остальное попало в печать по чистой случайнос-
ти. Ведь сначала журналы отвергли все подряд. Но вокруг "Позора солнца"
разгорелись споры, и он оказался на виду. Если бы не "Позор солнца", он
остался бы в безвестности, и в безвестности остался бы "Позор солнца",
если бы чудом не попал в самую точку. Издательство "Синглтри, Дарнли и
К+" само считало, что произошло чудо. Первое издание выпустили тиражом в
полторы тысячи экземпляров и сомневались, удастся ли его распродать.
Опытные издатели, они больше всех были поражены успехом книги. Для них
это и вправду было чудо. Они так и не оправились от удивления, и в каж-
дом их письме Мартин ощущал почтительный трепет, вызванный тем загадоч-
ным событием. Найти объяснение они не пытались. Не было этому объясне-
ния. Такой уж вышел случай, противоречащий всему их опыту.
книги раскупали и осыпали его золотом буржуа, а по тому немногому, что
знал он о буржуа, ему не ясно было, как они могли оценить по достоинству
или хотя бы понять то, что он пишет. Подлинная красота и сила его книг
ничего не значили для сотен тысяч, которые раскупали и шумно восхваляли
автора. Все вдруг помешались на нем, на дерзком смельчаке, который штур-
мом взял Парнас, пока боги вздремнули. Сотни тысяч читают его и шумно
восхваляют, в своем дремучем невежестве ничего, не смысля в его книгах,
как, ничего не смысля, подняли шум вокруг "Эфемериды" Бриссендена и ра-
зорвали ее в клочья... Эта волчья стая ластится: к нему, а могла вы
впиться в него клыками. Ластиться или впиться клыками - это дело случая,
одно ясно и несомненно: "Эфемерида" несравнимо выше всего, что написал
он, Мартин. Несравнимо выше всего, на что он способен. Такая поэма рож-
дается однажды в несколько столетий, а значит, восхищению толпы грош це-
на, ведь та же самая толпа вываляла в грязи "Эфемериду". Мартин глубоко,
удовлетворенно вздохнул. Хорошо, что последняя рукопись продана и скоро
со всем этим будет покончено.
шел ли он на какое-то деловое свидание или только затем, чтобы пригла-
сить Мартина на обед, осталось неясно. Хотя Мартин склонялся ко второму
предположению. Так или иначе он получил приглашение на обед, и пригласил
его мистер Морз, отец Руфи, который отказал ему от дома и разорвал по-
молвку.
мистера Морза, спрашивая себя, легко ли далось этому господину такое
унижение. И приглашения не отклонил. Просто неопределенно обещал как-ни-
будь заглянуть и спросил о семье, особенно о миссис Морз и Руфи. Не зап-
нулся, вполне естественно произнес ее имя, хотя втайне удивился, что не
ощутил внутреннего трепета, не застучало чаще сердце, не обдало жаркой
волной. Он получал много приглашений на обеды и кое-какие принимал. Люди
просили знакомых представить их ему, чтобы пригласить его к себе. И этот
пустяк по-прежнему изумлял его и превращался в нечто значительное. Его
пригласил обедать Бернард Хиггинботем, и Мартин изумился больше прежне-
го. Припомнились дни, когда он отчаянно голодал и никто не приглашал его
на обед. Тогда-то он очень нуждался в обедах, а их не было, и его одоле-
вали слабость и дурнота, и он худел просто-напросто от голода. Вот ведь
нелепость. Когда ему позарез надо было пообедать, никто ему этого не
предлагал, а теперь, когда он может заплатить за сто тысяч обедов, и
притом теряет аппетит, обеды сыплются на него со всех сторон. Но почему?
Несправедливо это и не по заслугам. Он тот же, что был. Все, что он на-
писал, в ту пору было уже написано, работа была уже сделана. Супруги
Морз считали его бездельником и лодырем и через Руфь настаивали, чтобы
он пошел служить в какую-нибудь контору. А ведь они знали, что он пишет.
Руфь давала им рукопись за рукописью. И они читали. Читали все то, из-за
чего имя его сейчас повторяют все газеты, и как раз потому, что имя его
повторяют асе газеты, Морзы и пригласили его на обед. Одно несомненно:
сам Мартин, и его писания Мор-зам всегда были глубоко безразличны. Зна-
чит, и сейчас он нужен им не сам по себе, не ради того, что он написал,
но ради его славы, оттого, что он стал знаменитостью, а еще - почему бы
и нет - оттого, что у него есть примерно сотня тысяч долларов. Именно
так буржуазное общество и оценивает человека, и чего иного от этой пуб-
лики ждать? Но он горд. Он презирает подобную оценку. Пусть его ценят за
него самого или за его книги, в конце концов, они и есть выражение его
самого. Так ценит его Лиззи. Для нее и его работа не в счет. Она ценит
его, его самого. Так ценит его и Джимми, давний знакомец, и все прежние
приятели. В дни, когда он был с ними, они не раз это доказывали; доказа-
ли это и на воскресном гулянье в Шелл-Маунд-парке. Плевать им на его пи-
сания. Любят они и готовы отстоять в драке просто Мартина Идена, своего
парня, парня что надо.
как бы он ни был ей дорог, буржуазная мера ценностей для нее дороже. Она
восстала против его писательства, и прежде всего, видимо, потому, что
оно не приносило денег. Этой меркой она мерила его "Стихи о любви". Она
тоже настаивала, чтобы он поступил на службу. Правда, у нее это звучало
более изящно - "добиться положения в обществе", но смысл был тот же, и у
него в голове засело старое наименование. Он читал ей все, что выходило
из-под его пера, - стихи, рассказы, эссе, "Уики-Уики", "Позор солнца",
решительно все. И она каждый раз упорно настаивала: надо идти служить,
идти, работать... Боже милостивый! Да разве он не работал, отнимая часы
у сна, не щадя себя, все ради того чтобы стать достойным ее!
был здоров телом и в здравом уме, он ел досыта, спал вволю, и однако
этот пустяк стал его навязчивой идеей. Моя работа была уже сделана, сло-
ва эти преследовали его. Он сидел напротив Бернарда Хиггинботема за тя-
желовесным воскресным обедом над Хиггинботемовой лавкой и еле сдерживал-
ся, чтобы не заорать:
доставил мне голодать; не желал пускать на порог, клял меня на чем свет
стоят, потому что я не шел служить. А я уже завершил свою работу, все
было уже написано. Вот сейчас я говорю - и ты не смеешь меня перебить,
ловишь каждое мое слово, почтительно выслушиваешь все, что бы я ни ска-
зал. Твоя партия насквозь прогнила, в ней полно жуликов, говорю я, а ты,
чем бы разъяриться, бекаешь и мекаешь и соглашаешься - да, мол, в моих
словах много правды. А почему? Потому что я знаменит, потому что у меня
Мережковский Дмитрий
Орловский Гай Юлий
Василенко Иван
Андреев Николай
Перумов Ник
Никитин Юрий