отличается от методов других детективов - как вымышленных,
так и настоящих. Кое-кто даже высказывал предположение, что
у вас просто нет метода.
Отец Браун помолчал, потом слегка шевельнулся - или
просто подвинулся к печке - и сказал:
- Простите... Да... Нет метода... Боюсь, что у них нет
разума...
- Я имел в виду строго научный метод, - продолжал его
собеседник. - Эдгар По в превосходных диалогах пояснил
метод Дюпена, всю прелесть его железной логики. Доктору
Уотсону приходилось выслушивать от Холмса весьма точные
разъяснения с упоминанием мельчайших деталей. Но вы, отец
Браун, кажется, никому не открыли вашей тайны. Мне
говорили, что вы отказались читать в Америке лекции на эту
тему.
- Да, - ответил священник, хмуро глядя на печку, -
отказался.
- Ваш отказ вызвал массу толков! - подхватил Чейс. -
Кое-кто у нас говорил, что ваш метод нельзя объяснить,
потому что он больше, чем метод. Говорили, что вашу тайну
нельзя раскрыть, так как она - оккультная.
- Какая она? - переспросил отец Браун довольно хмуро.
- Ну, непонятна для непосвященных, - пояснил Чейс. -
Надо вам сказать, у нас в Штатах как следует поломали голову
над убийством Галлупа и Штейна, и над убийством старика
Мертона, и над двойным преступлением Дэлмона. А вы всегда
попадали в самую гущу и раскрывали тайну, но никому не
говорили, откуда вам все известно. Естественно, многие
решили, что вы, так сказать, все знаете не глядя. Карлотта
Браунсон иллюстрировала эпизодами из вашей деятельности свою
лекцию о формах мышления. А "Общество сестер-духовидиц" в
Индианополисе...
Отец Браун все еще глядел на печку, наконец он сказал
громко, но так, словно его никто не слышал:
- Ох! К чему это?!
- Этому горю не поможешь! - добродушно улыбнулся мистер
Чейс. - У наших духовидиц хватка железная. По-моему,
хотите покончить с болтовней - откройте вашу тайну.
Отец Браун шумно вздохнул. Он уронил голову на руки,
словно ему стало трудно думать. Потом подняв голову и глухо
сказал:
- Хорошо! Я открою тайну.
Он обвел потемневшими глазами темнеющий дворик - от
багровых глаз печки до древней стены, над которой все ярче
блистали ослепительные южные звезды.
- Тайна... - начал он и замолчал, точно не мог
продолжать. Потом собрался с силами и сказал: - Понимаете,
всех этих людей убил я сам.
- Что? - сдавленным голосом спросил Чейс.
- Я сам убил всех этих людей, - кротко повторил отец
Браун. - Вот я и знал, как все было.
Грэндисон Чейс выпрямился во весь свой огромный рост,
словно подброшенный медленным взрывом. Не сводя глаз с
собеседника, он еще раз спросил недоверчиво:
- Что?
- Я тщательно подготовил каждое преступление, - продолжал
отец Браун. - Я упорно думал над тем, как можно совершить
его, - в каком состоянии должен быть человек, чтобы его
совершить. И когда я знал, что чувствую точно так же, как
чувствовал убийца, мне становилось ясно, кто он.
Чейс прерывисто вздохнул.
- Ну и напугали вы меня! - сказал он. - Я на минуту
поверил, что вы действительно их поубивали. Я так и увидел
жирные заголовки во всех наших газетах: <Сыщик в сутане -
убийца. Сотни жертв отца Брауна". Что ж, это хороший
образ... Вы хотите сказать, что каждый раз пытались
восстановить психологию...
Отец Браун сильно ударил по печке своей короткой трубкой,
которую только что собирался набить. Лицо его искривилось,
а это бывало с ним очень редко.
- Нет, нет, нет! - сказал он чуть ли не гневно. -
Никакой это не образ. Вот что получается, когда заговоришь
о серьезных вещах... Просто хоть не говори! Стоит завести
речь о какой-нибудь нравственной истине, и вам сейчас же
скажут, что вы выражаетесь образно. Один человек -
настоящий, двуногий - сказал мне как-то: "Я верю в святого
духа лишь в духовном смысле". Я его, конечно, спросил: "А
как же еще в него верить?" - а он решил, что я сказал ему,
будто надо верить только в эволюцию, или в этическое
единомыслие, или еще в какую-то чушь. Еще раз повторяю - я
видел, как я сам, как мое "я" совершало все эти убийства.
Разумеется, я не убивал моих жертв физически - но ведь дело
не в том, их мог убить и кирпич. Я думал и думал, как
человек доходит до такого состояния, пока не начинал
чувствовать, что сам дошел до него, не хватает последнего
толчка. Это мне посоветовал один друг - хорошее духовное
упражнение. Кажется, он его нашел у Льва Тринадцатого,
которого я всегда почитал.
- Боюсь, - недоверчиво сказал американец, глядя на
священника, как на дикого зверя, - что вам придется еще
многое объяснить мне, прежде чем я пойму, о чем вы говорите.
Наука сыска...
Отец Браун нетерпеливо щелкнул пальцами.
- Вот оно! - воскликнул он. - Вот где наши пути
расходятся. Наука - великая вещь, если это наука.
Настоящая наука - одна из величайших вещей в мире. Но какой
смысл придают этому слову в девяти случаях из десяти, когда
говорят, что сыск - наука, криминология - наука? Они хотят
сказать, что человека можно изучать снаружи, как огромное
насекомое. По их мнению, это беспристрастно, а это просто
бесчеловечно Они глядят на человека издали, как на
ископаемое, они разглядывают "преступный череп", как рог у
носорога. Когда такой ученый говорит о "типе", он имеет в
виду не себя, а своего соседа - обычно бедного Конечно,
иногда полезно взглянуть со стороны, но это - не наука, для
этого как раз нужно забыть то немногое, что мы знаем. В
друге нужно увидеть незнакомца и подивиться хорошо знакомым
вещам. Можно сказать, что у людей - короткий выступ посреди
лица или что мы впадаем в беспамятство раз в сутки. Но то,
что вы назвали моей тайной, - совсем, совсем другое. Я не
изучаю человека снаружи. Я пытаюсь проникнуть внутрь. Это
гораздо больше, правда? - Я - внутри человека. Я поселяюсь
в нем, у меня его руки, его ноги, но я жду до тех пор,
покуда я не начну думать его думы, терзаться его страстями,
пылать его ненавистью, покуда не взгляну на мир его налитыми
кровью глазами и не найду, как он, самого короткого и
прямого пути к луже крови. Я жду, пока не стану убийцей.
- О! - произнес мистер Чейс, мрачно глядя на него. - И
это вы называете духовным упражнением?
- Да, - ответил Браун. - Именно это. - Он помолчал,
потом заговорил снова. - Это такое упражнение, что лучше бы
мне о нем не рассказывать. Но, понимаете, не могу же я вас
так отпустить. Вы еще скажете там, у себя, что я умею
колдовать или занимаюсь телепатией. Я плохо объяснил, но
все это сущая правда. Человек никогда не будет хорошим,
пока не поймет, какой он плохой или каким плохим он мог бы
стать, пока он не поймет, как мало права у него ухмыляться и
толковать о "преступниках", словно это обезьяны где-нибудь в
дальнем лесу, пока он не перестанет так гнусно обманывать
себя, так глупо болтать о "низшем типе" и "порочном черепе";
пока он не выжмет из своей души последней капли фарисейского
елея, пока надеется загнать преступника и накрыть его
сачком, как насекомое.
Фламбо подошел ближе, наполнил большой бокал испанским
вином и поставил его перед своим другом; точно такой же
бокал стоял перед американцем. Потом Фламбо заговорил -
впервые за весь вечер:
- Отец Браун, кажется, привез с собой много новых тайн.
Мы вчера как раз говорили о них. За то время, что мы с ним
не встречались, ему пришлось столкнуться с занятными людьми.
- Да, я слышал об этих историях! - сказал Чейс,
задумчиво поднимая бокал. - Но у меня нет к ним ключа.
Может быть, вы мне кое-что разъясните? Может быть, вы
расскажете, как вы проникали в душу преступника?
Отец Браун тоже поднял бокал, и в мерцании огня вино
стало прозрачным, как кроваво-алый витраж с изображением
мученика. Алое пламя приковало его взор: он не мог отвести
от него глаз, словно в чаше плескалась, как море, кровь всех
людей на свете, а его душа, как пловец, смиренно углублялась
во тьму чудовищных помыслов, глубже самых страшных чудищ, на
Каменистый Артем
Афанасьев Роман
Никитин Юрий
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Вронский Константин