Чтение 70–й страницы книги ~Щит и меч~

голосе, что он достаточно осведомлен о лагерной системе. Все, о чем здесь
столь любезно рассказал оберштурмбанфюрер, известно любому эсэсману. А его
интересует количество кандидатур, которые господин оберштурмбанфюрер может
предложить абверу.

- О, - живо воскликнул Клейн, - я не предложу вам ни одного
экземпляра, увольте! Это на вашу ответственность. - И заметил ехидно: - Я
слишком бюрократ. Картотека в вашем распоряжении. Но предупреждаю:все на
вашу ответственность. Тут я умываю руки. - И сделал такое движение
холеными руками, будто стряхивает с них брызги воды.

Унтерштурмфюрер Рейс, по-видимому, проникся симпатией к Иоганну;
возможно, возникла она потому, что они были сверстниками, а его здесь
окружали люди только старших возрастов. Даже солдаты охраны все были
пожилые. С молочно-розовым лицом, с волосами, торчащими ежиком, с нелепыми
широкими бачками на узких щеках, Рейс вел себя особенно трогательно,
когда, забыв, что он старше Иоганна по званию, заботливо помогал ему
надеть черную клеенчатую пелерину, пропитанную каким-то вонючим
дезинфицирующим составом.

Клейн приказал Рейсу сопровождать абверовцев по лагерю, но Дитрих,
опасаясь схватить инфекцию, отправился в канцелярию изучать картотеку
заключенных.

Было холодное, свежее утро. Сосны с оранжевыми стволами, покрытые
тонкой пленкой инея, блестят иглами хвои. Трава тоже в инее, и песок на
дорожках скрипит под ногами, как снег в стужу. Пахнет смолой, льдом и
горьковато-жухлой травой. Небо прозрачное, солнечное, прохладное, как вода
со льдом. И только в низине, где расположен лагерь, лежал промозглый,
похожий по цвету на бельмо, непроглядный туман.

Рейс заехал за Иоганном на мотоцикле. Иоганн сел в коляску, вытянул
ноги, накрылся клеенчатым фартуком. Рейс сказал приветливо:

- Я бы с гораздо большим удовольствием отвез тебя в город. И мы бы
повеселились. Здесь такая же скучища, как в школе святого апостола Павла.

- Ты что, учился там?

- Отец хотел, чтобы я стал пастором.

Иоганн покосился на эсэсовскую фуражку Рейса с бархатным черным
околышем и жестяной эмблемой черепа со скрещенными костями, заметил:

- Эта штука не очент-то походит на распятие.

Рейс усмехнулся:

- Мой отец до первой мировой войны был миссионером в Африке. Попадал
из "манлихера" в подброшенную пуговицу.

- Он что ж, стрелял только в пуговицы?

- Когда негры вели себя прилично, только в пуговицы.

- Понятно, - сказал Иоганн. И спросил: - Ты давно здесь?

- Сразу после Треблинки. Это тоже экспериментальный лагерь, но
назначение его всегда было толко ликвидационное, уничтожали главным
образом евреев. - Пожаловался: - Очень опасная была служба. Понимаешь, там
впервые стали применять пар, а потом в трехкамерном отсеке - газ. У меня
почти всегда болела голова: угарный газ, смешанный с паром, долго не
улетучивался. У меня даже был там приступ астмы.

- И поэтому тебя перевели сюда?

- Через некоторое время. Дело в том, что к нам приехал из своей
резиденции в Кракове генерал-губернатор Ганс Франк и остался очень
недоволен администрацией лагеря. Он нащел, что недопустимо занижена
пропускная способность. Перед отъездом он собрал всех офицеров и сказал:
"Что нам делать с евреями? Вы думаете, что мы поселим их в Остланде? К
чему вся эта болтовня? Короче говоря, ликвидируйте их собственными
средствами. Генералгубернаторство должно быть так же свободно от евреев,
как и рейх".

- А причем здесь ты?

- Ну как же, руководство "гитлерюгенда" направило меня в школу
Адольфа Гитлера. Я окончил специальное отделение - изучал работу
контрразведок среди населения. А в Треблинке, после того как лагерь
посетил Франк, у меня уже не было условий для такой работы.

- Почему?

- Ну, что ты, не понимаешь? Блокшрайберы только успевали составить
список прибывших в очередной партии, как их тут же приходилось заносить в
список выбывших. И я пожаловался штурмбанфюреру, что меня используют не
поназначению.

- Тебя что же, заставляли принимать участие в казнях?

- Да что ты! Там у нас заключенного приговаривали к казни в самых
редчайших случаях.

- Ну, а как же...

- Ну, это же были не казни, - перебил Рейс, - если ты имеешь в виду
ликвидации. Казнь - это официально обставленная карательная акция. А
это...

- Что это?

- Ну, это просто устранение неполноценной части населения
освобождаемых территорий. - Добавил поспешно: - У нас была даже
специальная инструкция, в которой указывалось, что вся процедура
ликвидации должна производиться так, чтобы объекты не могли рассматривать
ее как акцию возмездия. Поэтому, когда их направляли в газовые камеры, они
думали, что идут в гигиенические душевые или госпитальные блоки. Там даже
вывешивали флаг с красным крестом. Часть заключенных ликвидировали под
видом измерения их роста. Выстрел производился в прорезь измерительной
планки, как раз над затылком, и объект даже не успевал понять, что с ним
происходит, не испытывал боли.

- А ты откуда знаешь?

- Наши врачи говорили, что пуля, попадающая в мозжечок, вызывает
такое же болевое ощущение, как удаление зуба без анестезии, только еще
более короткое. А отравляющее действие газа осознается в течение пяти
минут, потом сознание притупляется, и объект только механическим
сокращением мышц реагирует на дальнейшее умерщвление.

- Да ты, я вижу, в своем деле профессор.

- Мы все это обязаны знать: ведь если не знаешь, все-таки действует
на психику, когда изо дня в день одно и то же...

- А когда знаешь на психику не действует?

- Тех, кто раскисал, списывали на фронт или забирало гестапо.

- А ты ни разу не раскисал?

- Я много молился, даже ночами.

- И помогало?

- Я старался думать, что это просто бойня, а они все не люди, а
животные.

- Ты молодец, здорово придумал...

- Конечно! И я, знаешь ли, научился не запоминать их лица. Это очень
важно - научиться ничего не помнить.

- А если вдруг вспомнишь?

- Ну зачем же?!

- А если тебе когда-нибудь напомнят?

- Кто? Кто напомнит? - неприязненно спросил Рейс и даже притормозил
мотоцикл. - Тех никого больше не будет. А мы даже сейчас об этом не
разговариваем, как будто ничего такого нет и не было.

- Ты считаешь, война уже кончилась?

- Ты что? - смущенно спросил Рейс. - Ты что?

- Ничего, - миролюбиво сказал Иоганн. - Просто я считаю, что война
еще не кончилась. И когда-нибудь она кончится.

- Ну да, - согласился, успокаиваясь Рейс. - Возьмем Москву, и все
человечество ляжет у наших ног.

- И у твоих?

- И у моих тоже.

- Ноги у тебя подходящие. Просто отличные ноги. С такими ногами
бегать хорошо.

Иоганн говорил сквозь зубы, не забывая улыбаться при этом. И надо же
было затеять такой разговор, когда все его существо и без того корчилось.
Не растравлять себя он должен, а собраться в железный комок, подготовиться
к встрече с советскими людьми, чтобы стойко, с равнодушным видом пройти
мимо них так, словно они для него не существуют.

Низина лежала в холодном дыму тумана.

Под колесами мотоцикла скрипел песок, щелкала щебенка. Отвесные
стенки карьера с выжженным по склонам кустарником были черны. Силуэты
деревянных вышек, ячеистая проволочная ограда в несколько рядов. На серых
столбах белеют крупные изоляторы - значит, через проволоку пропущен ток
высокого напряжения.

Показались каменные низкие постройки с высокими кирпичными трубами.

- Крематорий?

- Нет, это печи для обжигания керамических плит, - охотно пояснил
Рейс. Помедлил. - Но их тоже используют... Иногда...

Проехали одни, затем другие ворота, густо оплетенные колючей
проволокой, по краям бетонные колпаки, разрезанные пулеметными
амбразурами. Мотоцикл оставили у входа в комендатуру - барачного типа
одноэтажное деревянное здание, без фундамента поставленное на бревна.

По кирпичному тротуару вышли на пустынный аппельплац. Песчанач почва
здесь была плотно утоптана, а пот и кровь с разбитых ног послужили вяжущим
материалом для песка, превратили его в подобие асфальта.

Остальная площадь лагеря была разделена проволокой на клетки загонов,
в каждом из них стояло по два низких барака, до ската крыши которых