Чтение 70–й страницы книги ~Аукцион~

улицу, а мир, поэтому всякая попытка поговорить друг с
другом, отложив в сторону оружие, угодна богу, который
создал людей для жизни, а не для смерти. Диалог через
баррикады угоден прогрессу - с этого я и начинаю нашу
встречу.

В трех местах зала хлопнули; подсаженные, подумал
Степанов, зря он это затеял, что-то есть в этом жалкое;
царила напряженность, - она ощущалась гнетуще и постоянно.

- Дим, - Годфри обернулся к Степанову. - Я хочу, чтобы
вы сами рассказали о себе собравшимся.

- Лучше бы с вашей помощью.

- Прекрасно. Где вы учили английский?

- В институте востоковедения.

- А каким был ваш основной язык?

- Афганский. Пушту.

В зале прошел шепот.

- Сколько вам лет?

- Я старый. Пятьдесят три.

- Вы женаты?

- Формально да, но живем мы раздельно...

- Это разрешено в России?

- А в Англии разрешено по утрам умываться?

Годфри рассмеялся:

- О'кей, о'кей, я не хотел обидеть вашу страну моим
вопросом, у нас смутные представления о том, что у вас
разрешено, а что нет. У вас есть дети?

- Да. Двое.

- Вы дружите?

- Я считаю, что дружим, но более точно ответили бы они;
отцы чаще заблуждаются.

Годфри резко повернулся к залу.

- Леди и джентльмены сейчас мои милые помощницы раздадут
вам листки для вопросов. Пожалуйста, напишите свое имя,
адрес, профессию. Мои помощницы затем соберут листки, я
буду их зачитывать. - Он снова повернулся к Степанову. -
Дим, вы писатель. Какова тематика ваших книг?

- Разная.

- Вы пишете документальную прозу или привержены вымыслу,
беллетристике?

- И так и эдак.

- Вы пишете о политике?

- О ней тоже. Мир крайне политизирован; люди, слава
богу, стали интересоваться политикой, мне это нравится, хоть
какая-то гарантия от возможного безумства.

- "Слава богу"? - переспросил Годфри. - Пожалуйста не
обижайтесь на вопрос, простите мою неподготовленность, но
разве в России возможно публичное употребление двух этих
слов? Я имею в виду "слава богу".

- Если бы ваши издатели публиковали больше нашей
литературы вы бы не задали мне этого вопроса. Это
аналогично тому если бы я спросил вас, разрешено ли в
английском языке употребление слов "революция" и "товарищ".

- О том, кто кого больше публикует видимо мы станем
говорить позже когда придут вопросы из зала. Пока что я
узурпатор вечера так что вам придется давать более сжатые,
однозначные ответы Я прочитал в американской литературной
энциклопедии, что вы писали книги о политиках шпионах и
сыщиках. Это правда?

- Абсолютная.

- Вы это делали по заданию?

- Писатель подобен собаке. И тот и другая не любят
ошейника.

- Вас направили сюда рассказать в нашем сегодняшнем шоу о
культурных программах в Советском Союзе. Как совместить эти
темы в творчестве: политика, шпионаж, культура?

- У вас опубликованы документы про то, что американский
разведчик Даллес поставил перед нацистским шпионом Вольфом
главное условие для начала сепаратных переговоров в
Швейцарии - возвращение картин из музеев Италии. Темы, как
видите, увязаны: политика, шпионаж, война, культура.

- Не кажется ли вам, что увлечение военной темой в
литературе ведет к милитаризации общества?

- Литература, которая прославляет войну, не может
считаться литературой. Подобного рода продукция
действительно подталкивает общество к милитаризации. Однако
наша литература о войне воспитывает ненависть к ней,
показывает ее ужас. Тот, который, к счастью, вам
неизвестен.

- Не скажите. Мы пережили ужас нацистских бомбардировок.

- Но не пережили оккупации, массовых расстрелов и
душегубок.

- Простите? - Годфри подался к Степанову. - Не понял.

- Душегубки - это машины, в которых людей убивали
отработанным газом. Испытания проводил эсэсовец Рауф,
ставший помощником Пиночета через два часа после фашистского
путча в Сантьяго.

- Вы хорошо помните войну?

- Не так, как солдаты, но помню.

- Когда вы впервые заинтересовались проблемой войны и
культуры?

- Вообще-то в сорок втором. Я был тогда еще совсем
мальчишкой.

- Почему именно тогда?

- Потому что в сорок втором мы выбросили гитлеровцев из
Ясной Поляны... Это музей Льва Толстого. Под Тулой. В
комнате Толстого нацисты держали лошадей.

- Вы не допускаете мысли, что здесь больше пропаганды,
чем факта?

- Не допускаю.

- Потому, что вы, безусловно, верите советским средствам
массовой информации?

- Потому, что я был в Ясной Поляне в сорок пятом.
Осенью. И еще потому, что летом сорок пятого видел Дрезден,
руины разрушенной галереи.

- Как вы попали в Германию в сорок пятом?

- С солдатами.

- Воевали?

- Нет. Я убежал на фронт, искал отца.

- Ваш отец жив?

- Нет.

- Погиб на фронте?

- Нет. Он умер после войны.

- В каком он был звании?

- Полковник Красной Армии.

- А мать?

- Она учитель истории. Жива, здорова, старенькая.

- Дим, простите мой вопрос, он может показаться вам
странным, но я все же хочу его задать. Кого вы больше
любите: отца или мать?

Чертово шоу, подумал Степанов, хоть бы курить позволили,
тоже мне, демократия. У нас запретов много, но и у них
хватает; дорого б я сейчас дал за одну затяжку; ну, как мне
ответить ему?! Правильно он предлагал репетировать, зря я
отказался; нельзя ответить, что, мол, люблю одинаково обоих,
так дети отвечают: "И папу, и маму". Как объяснить им мою
вину перед отцом, перед его последней любовью? Не его грех,
а их с мамой была беда, что они такие разные. Сначала
влюбляются, про разность характеров начинают думать потом,
когда праздник кончился и начались будни. А я не смог
простить его последнюю любовь, не смог понять, какая она
высокая была и честная; два старых уже человека нашли Друг
друга. Старых, спросил он себя. Ему тогда было пятьдесят
три, столько, сколько тебе сейчас. Отец позволил подумать о
себе самом только после того, как я кончил институт, женился
и отошел от него; до этого он - даже когда жил в холодной
комнатушке с дровяным отоплением у бабы Маши - всегда
поначалу думал обо мне, а уже потом о себе... Сыновняя
ревность? Нет. Эгоизм, скорее. Хотя ревность и эгоизм -
две стороны одной медали. Но ты ведь не можешь забыть
обиду, которую пережил во время отцовского шестидесятилетия,
когда не ты был подле него, а его жена, а ведь вас с ним
связывало - в трудные годы - такое горе, которое сейчас
невозможно и представить себе; и ты был честен по отношению
к старику, бился за него из последних сил, не задумываясь
над тем, что тебя ждет за это, а он сидел рядом с чужой
женщиной на своем юбилее и не позвал тебя быть рядом...
Своя мама всегда кажется самой красивой и умной, даже если
она и повинна в том, что жизнь в семье не сложилась, таково
уж человеческое естество. Нет, возразил он себе, дело тут в
отношениях, которые сложились между отцом и детьми. Я