Чтение 8–й страницы книги ~Иллюзии, или приключения вынужденного мессии~

- А ты хотел летать?

- Больше всего на свете! Ничего так много для меня не значило. Я смотрел вниз на утренние облака, на то, как поднимается дым из труб, и я видел... О, я начинаю понимать. Сейчас ты скажешь: "ты никогда не относился так к гитарам". Верно?

- Ты никогда не относился так к гитарам, верно?

- Мне в голову пришла странная мысль. Дон, а как ты научился летать? Ты просто в один прекрасный день сел в трэвел эйр и полетел, хотя до этого не управлял самолетом?

- У тебя неплохая интуиция.

- И ты не сдавал экзамен на права? Нет, погоди, у тебя, должно быть, совсем нет прав, обычных прав на вождение самолета?

- Ты имеешь в виду листок бумаги, Ричард? Ты говоришь об этих правах?

- Да, именно о листке бумаги.

Он не стал лезть в карман или доставать бумажник, он просто разжал пальцы правой руки. На ладони лежали его летные права, как будто он держал их в руке и ждал, что я попрошу его показать их. Они не были ни потерты, ни согнуты, и я подумал, что десять секунд назад они вообще не существовали.

Но я взял их и внимательно рассмотрел. Это было официальное удостоверение пилота с печатью департамента транспорта. Дональд Уильям Шимода, проживающий в штате Индиана, свидетельствовался в том, что он является гражданским пилотом и имеет право на вождение одно и двухмоторных самолетов и планеров.

- А права на вождение гидросамолетов и вертолетов тебе не нужны?

- Если они мне понадобятся, они у меня будут, - сказал он так таинственно, что я расхохотался прежде, чем он. Дворник, подметающий тротуар, посмотрел на нас и тоже улыбнулся.

- А как насчет меня? - спросил я. - я хочу удостоверение пилота международных авиалиний.

- Тебе придется самому подделывать свои права, - сказал он.

17.

На радиошоу Джеффа Сайкса я увидел Дональда Шимоду таким, каким раньше не видел ни разу. Шоу началось в 21.00 и шло до полуночи. Транслировалось оно из комнатушки, заставленной проигрывателями, магнитофонами и пультами и заваленной катушками и рекламными пленками.

Сайкс открыл шоу и спросил у Дональда, нет ли ничего противозаконного в том, что мы летаем по стране на старинных самолетах и катаем пассажиров.

Было бы естественно ответить: нет, в этом нет ничего противозаконного, поскольку наши самолеты проверяются так же тщательно, как любой реактивный лайнер. Они надежнее и прочнее большинства цельнометаллических самолетов, и все, что нам требуется для полетов, - это летные права и разрешения фермеров. Но Шимода выбрал другой ответ.

- Никто не может помешать нам сделать то, что мы хотим, Джефф, - сказал он.

Это, конечно, абсолютно верно, но в этом ответе отсутствовал всякий такт, необходимый в разговоре с людьми, сидящими у своих радиоприемников и интересующимися, кто и с какой целью летает вокруг их городов на этих старых бипланах. Минуту спустя на пульте сайкса замигала лампочка.

- Нас вызывает абонент номер один, - сказал Сайкс. - говорите, мадам.

- Я в эфире?

- Да, мадам, вы в эфире. Наш гость - летчик Дональд Шимода. Говорите.

- Я хочу сказать этому парню, что не все делают, что хотят, и что кое-кому приходится работать, чтобы себя прокормить и нести на себе большую ответственность, чем этим карнавальным летунам.

- Те, кто работают, чтобы себя прокормить, делают то, что им больше всего хочется делать, - сказал Шимода, - так же, как и те, кто играет, чтобы себя прокормить.

- В писании сказано, что в поте лица своего зарабатываем мы свой хлеб насущный и в скорби едим мы его...

- Мы свободны поступать и так, если мы этого захотим.

- Делайте свое дело! Мне надоело слушать, как такие, как вы, твердят: делайте свое дело, делайте свое дело! Вы сбиваете людей с толку, и если так пойдет дальше, то они разрушат этот мир. Посмотрите, что творится с растениями, реками, океанами!

Она дала ему возможность для пятидесяти разных ответов. Он отверг их все.

- То, что мир разрушается, - это о'кэй, - сказал он. - мы можем создать тысячу миллионов других миров и выбрать из них любой. Пока людям нужны будут для жизни планеты, планеты у них будут.

Навряд ли он рассчитывал успокоить женщину своим ответом. Я смотрел на Шимоду с удивлением. Он говорил со своей точки зрения перспектив множества жизней, с точки зрения знаний, которыми мог обладать только учитель. Слушатели же, естественно, предполагали, что дискуссия касается лишь реальности действительного мира, начинающегося рождением и заканчивающегося смертью. Он знал это... Почему он этого не учел?

- Вы считаете, что все о'кэй, - продолжала женщина, - что в мире, окружающем вас, нет ни зла, ни греха? Это вас не беспокоит?

- Не за что беспокоиться, мадам. Мы видим лишь крохотную частицу целого, которую мы называем жизнью, и эта частица - фальшивка. Все находится в равновесии, без собственного на то согласия никто не страдает и никто не умирает. Никто не делает того, что ему делать не хочется. Вне того, что делает нас счастливыми и вне того, что делает нас несчастными, не существует ни добра, ни зла.

Это также не успокоило леди на том конце телефонного кабеля, но она взяла себя в руки и спокойно спросила:

- Откуда вы все это знаете? Почему вы уверены в том, что все, что вы говорите - правда?

- Я не знаю, правда ли это, - сказал он. - я верю в то, что это правда, потому что мне нравится в это верить.

Я закрыл глаза. Он мог бы сказать, что он испытал все это, и что это истина... Исцеления, чудеса, вся его жизнь подтверждала правдивость его слов. Но он не сказал этого. Почему?

- Каждый, кто когда-нибудь был кем-то, каждый, кто когда-нибудь был счастлив, каждый, кто когда бы то ни было получил дар жизни в этом мире, был божественно эгоистичной душой, живущей только для себя. Исключений нет.

Следующим позвонил мужчина.

- Эгоистичной душой! Мистер, а вы знаете, кто такой антихрист?

На секунду Шимода улыбнулся, и откинулся на спинку стула. Мне показалось, что он чуть ли не лично знаком с собеседником.

- Может быть, вы сами скажете мне, кто он такой? - сказал он.

- Христос говорил, что мы должны жить для своих собратьев. Антихрист говорит: будьте эгоистами, живите для себя, пусть остальные идут к черту в ад...

- Или к богу в рай, или еще куда-нибудь, куда бы им ни захотелось пойти.

- Вы опасный тип, вы знаете об этом, мистер? Что, если бы все вас послушались и стали бы делать то, что им захочется? Что бы тогда случилось?

- Я думаю, что тогда земля, пожалуй, была бы самой счастливой планетой в этой части галактики.

- Мистер, я не уверен в том, что мне хотелось бы, чтобы мои дети вас слушали.

- А вы спрашивали своих детей, что они хотят сделать сами?

- Если мы все свободны делать то, что мы хотим делать, тогда я свободен прийти к вам на поле со своим ружьем и разможжить вашу дурацкую голову.

- Конечно, вы свободны это сделать.

Раздался резкий звук брошенной трубки. Где-то в городе был по крайней мере один рассерженный человек. Остальные люди, недовольные нами, звонили в это время на студию. На пульте мигали все лампочки.

Все могло быть иначе. Он мог бы сказать то же самое, но по-другому, никого не разозлив. Мной овладело чувство, подобное тому, которое я испытал в Трое, когда толпа окружила его. На его месте я бы отсюда улетел, и чем скорее, тем лучше. Книга не помогла мне.

"Для того,

Чтобы жить свободно и счастливо, ты

Должен пожертвовать скукой.

Это всегда легкая жертва."

Джефф Сайкс рассказывал всем о том, кто мы такие, и о том, что наши самолеты стоят на государственном поле n 41, принадлежащем Джону Томасу, и о том, что мы ночуем у наших машин.

Я почти физически ощущал ненависть, исходящую из людей, испуганных за нравственность своих детей, за будущее американского образа жизни, и это меня отнюдь не радовало. До конца шоу оставалось всего лишь полчаса, но все шло только к худшему.

- Вы знаете, мистер, - сказал следующий абонент, - я думаю, что вы обманщик.

- Конечно же, я обманщик, - ответил дон. - в этом мире мы все притворяемся другими личностями, которыми на самом деле не являемся. Мы не живые тела, мы не атомы, не молекулы, мы - вечные и неразрушимые идеи сути, вне зависимости от того, что бы мы сами о себе ни думали...

Если бы мне не понравились его слова, он первый бы напомнил мне о том, что я могу уйти, и он первый бы посмеялся над моими страхами перед толпой, ожидающей нас с факелами в руках в предвкушении суда линча.

19.

"Не бойтесь расставаний,

Прощание неизбежно

Перед тем,

Как вы сможете встретиться

Опять.

И следующая встреча

Спустя минуты

Или жизни непременна

Для тех, кто является

Друзьями."

На следующий день, пока мы были в поле одни, он подошел ко мне.

- Помнишь, что ты сказал, когда выяснил, что моя проблема заключается в том, что никто не будет слушать меня, сколько бы чудес я ни сотворил?

- Нет.

- А ты помнишь, когда это было, Ричард?

- Да, припоминаю. Ты вдруг показался мне ужасно одиноким. Но я не помню, что именно я тогда сказал.

- Ты сказал, что если я завишу от того, как люди относятся к моим словам, значит, и мое счастье зависит от других людей. В этой жизни я должен был научиться вот чему: н е и м е е т р о в н о н и к а к о г о з н ач е н и я, о б щ а ю с ь я с л ю д ь м и и л и н е т. Я выбрал эту жизнь для того, чтобы поделиться с кем-нибудь своими знаниями о том, как устроен мир, но мог бы выбрать ее для того, чтобы вообще ничего не говорить. Суть не нуждается в том, чтобы я кому-то об'яснил, как она действует.

- Дон, это же очевидно. Я и сам мог тебе это сказать.

- Мерси. Я нахожу идею, ради которой прожил эту жизнь, постигнув которую, я закончил работу всей своей жизни, а он говорит мне: "Дон, это же очевидно".

Он смеялся, но его лицо было печально. На этот раз я не знал, почему.

"Степень

Твоего невежества

Заключается в глубине твоей веры

В несправедливость и трагичность.

То, что червяк

Называет концом света,

Учитель называет

Бабочкой."

Единственным предупреждением мне в тот день были слова из книги. Еще секунду назад, стоя на верхнем крыле флита и заливая в бак бензин, я наблюдал обычную толпу людей, стоящих в ожидании своей очереди на полет. Его самолет подрулил к ним и остановился рядом в вихре ветра от пропеллера. В следующий момент я услышал звук, похожий на взрыв проткнутой шины, и вслед за этим толпа взорвалась и разбежалась в разные стороны. Шины трэвел эйр оставались нетронутыми, мотор продолжал лениво стучать, но в обшивке кабины пилота зияла дыра в фут шириной, а сам Шимода сидел, уронив голову на грудь, прижатый к противоположной стенке, неподвижный как труп.

Мне хватило несколько тысячных долей секунды, чтобы понять, что в Дональда Шимоду стреляли, еще одной тысячной, чтобы бросить канистру с бензином, спрыгнуть на землю и со всех ног пуститься к его самолету. Все это было похоже на киносценарий, на любительский спектакль. Какой-то мужчина с ружьем в руках пробежал вместе со всеми так близко от меня, что я смог бы достать его. Теперь я вспоминаю, что тогда почти не обратил на него внимания. Я не был в ярости, или в шоке, или в ужасе. Единственное, что было для меня важно, это как можно скорее добраться до кабины трэвел эйра и поговорить с моим другом.

Он выглядел так, как будто рядом с ним взорвалась бомба. Левая часть его тела была сплошным месивом из разорванной кожи, ткани, мяса и крови, мокрой алой массой.

Его голова склонилась к рычагу газа, к правому нижнему углу приборной доски, и я подумал о том, что если бы он пристегнулся ремнем, то тогда бы его так вперед не швырнуло.

- Дон, с тобой все о'кэй? - идиотские слова.

Он открыл глаза и улыбнулся. По его лицу текла кровь.

- Ричард, на что это похоже?

Когда я услышал это, я почувствовал огромное облегчение. Если он мог говорить, значит он мог и думать, значит, с ним все будет в порядке

- Точно не скажу, приятель. Похоже, что у тебя возникли какие-то трудности.

Он не шевелился, и я опять испугался, не столько ранам и крови, сколько его неподвижности.

- Я не думал, что у тебя есть враги.

- У меня их нет. Это был... Друг. Лучше не иметь... Ненависть приносит в жизнь... Неприятности... Он убил меня...

Кресло и боковые панели кабины были перепачканы кровью. Сам самолет почти не пострадал, но очистить кабину было бы нелегко.

- Дон, это должно было случиться?

- Нет, - тихо произнес он, едва дыша, - но мне кажется... Что эта драма мне нравится.

- Ну что же ты?! Исцели себя! Смотри, сколько людей вокруг, они ждут полетов!

Но пока я так шутил, мой друг Дональд Шимода, несмотря на все свои знания и понимание реальности, упал головой на рычаг газа и умер.

В ушах у меня шумело. Весь мир как бы прогнулся, и я сполз с края разорванного фюзеляжа в красную мокрую траву. Тяжесть книги, лежащей в моем кармане, опрокинула меня на бок, и в тот момент, когда я коснулся земли, она выпала и раскрылась. Ветер медленно перелистывал ее страницы.

Я поднял книгу. Неужели все кончается именно так, подумал я, неужели все, что говорил мой учитель - пустые слова? Неужели он не смог спасти себя от первого же нападения этого сумасшедшего?

Мне пришлось трижды прочитать слова на открытой странице, прежде чем их смысл дошел до меня.

"Все,

Написанное

В этой

Книге,

Может

Оказаться

Неправдой."

Э п и л о г

Осенью я летел на юг, к теплу. Хороших полей оставалось все меньше, зато облака все росли. Людям всегда нравилось летать на моем биплане, и в эти дни многие из них оставались вечером поговорить и перекусить у моего костра.

Время от времени некоторые из тех, кому это не слишком надоедало, говорили мне, что после этих бесед они начинали чувствовать себя лучше, и на следующий день люди начинали поглядывать на меня со странным любопытством. Не раз я улетал раньше, чем собирался это сделать. Никаких чудес не происходило, хотя флит стал летать лучше, чем когда бы то ни было, и тратить меньше горючего. Он перестал разбрызгивать масло, и жуки больше не разбивались о пропеллер и лобовое стекло. Дело было, несомненно, в холодном воздухе, не могли же они, в самом деле, научиться увертываться от моего самолета.

И все же в тот летний день, когда Шимода был убит, для меня что-то кончилось. Это был финал, в который я не мог поверить, который я не мог понять: он так врезался в мою память, что я пережил его тысячу раз снова, будто надеясь что-то изменить. Чему я должен был научиться в тот день?

Однажды поздним октябрьским вечером после того, как я улетел от испугавшей меня толпы в миссисипи, я приземлился в маленьком пустом поле.

В который раз перед тем, как заснуть, я опять думал, почему он умер. На это не было никаких причин. Если бы то, что он говорил, было правдой...

Мне не с кем было поговорить так, как мы говорили с ним, не у кого учиться, некого подкалывать и атаковать своими иллюзиями, чтобы натренировать тем самым свой мозг. Я сам? Да, но во мне не было и половины шарма Шимоды, который учил меня, периодически сбивая с ног своим духовным каратэ.

Думая об этом, я заснул, а заснув, увидел сон.

Он стоял на коленях в траве спиной ко мне, заделывая дыру в кабине трэвел эйра в том месте, куда попала разрывная пуля. У ног его валялась банка с масляным аэролаком и рулон первосортной авиаткани. Я сознавал, что это лишь сон, но в то же время я знал, что все это реально.

- Д о н!

Он медленно встал и повернулся ко мне, улыбаясь моему горю и моей радости.

- Привет, - сказал он.

Из-за слез я ничего не видел. Смерти не было. Смерти вообще никогда не было, и этот человек был моим другом.

- Дональд!... Т ы ж и в! Что ты там делаешь?

Я подбежал и обнял его. Он был реален. Я чувствовал наощупь кожу его летной куртки, плоть его рук.

- Привет, - сказал он, - если ты не возражаешь, я сейчас заделаю эту дыру.

Я был так счастлив видеть его, что уже ничего не казалось мне невозможным.

- Лаком и тканью? - спросил я. - ты пытаешься ее залатать лаком и тканью?.. Брось, с м о т р и, в с е у ж е п р е к р а с н о с д е л а н о, - и с этими словами я провел своей рукой над окровавленной обшивкой, и когда я убрал руку, дыры уже не было. От носа до хвоста самолет был обтянут новенькой, блестящей, как зеркало, тканью.

- Так бот как ты это теперь делаешь! - сказал он, и в его глазах я прочитал гордость за своего тупого ученика, который наконец-то превратился в успевающего ментального механика.

Я не счел это странным, во сне мне это казалось обычным делом.

Рядом с его самолетом горел костер, над огнем висела сковородка.

- Ты что-то готовишь, Дон? Знаешь, я ни разу не видел, чтобы ты что-нибудь готовил. Что у тебя сегодня на завтрак?

- Оладьи, - сказал он само собой разумеющимся тоном. - последнее, чему я хочу научить тебя в этой твоей жизни, - это приготовлению оладьев.

Он отрезал два куска своим карманным ножом и один из них подал мне. До сих пор я чувствую во рту этот вкус... Вкус опилок и застарелого библиотечного клейстера, зажаренных на свином масле.

- Ну как? - спросил он.

- Дон...

- Месть призрака, - улыбнулся он. - я сделал их из замазки.

Он бросил свой кусок обратно в сковородку.

- И все это для того, чтобы напомнить тебе, что если ты когда-нибудь захочешь поставить кого-то на путь истинный, делай это при помощи своих знаний, а не посредством оладьев, о'кэй?

- Н_е_т! Полюби меня, полюби мои оладьи, дон! Это для меня вопрос жизни и смерти!

- Хорошо, но я гарантирую тебе, что твой первый же ужин с кем угодно тут же станет последним, если ты будешь угощать его своими оладьями.

Мы расхохотались и тут же замолчали. Я смотрел на него, не говоря ни слова.

- Дон, с тобой все в порядке?

- А ты считаешь меня мертвым, а, Ричард?