оторванные от человечества группки людей оказываются беззащитными перед
лицом всемирной цивилизации. Если они не вымрут в первые же месяцы от оспы
или гриппа, даже элементарный насморк может оказаться для них смертельным.
Целые народы, отколовшиеся от цивилизации, погибали. Если были уничтожены
многочисленные тасманийцы, если мы можем проследить горькую судьбу лесных
племен Южной Америки или Филиппин, то лигонский уникум - исторический
нонсенс - исчезнет с лица земли мгновенно, как мотылек-однодневка. И что
бы ни делали охваченные научным энтузиазмом наши лигонские коллеги, какие
бы грозные бумаги ни подписывало правительство этой страны, максимум, что
они дадут, - годовую отсрочку гибели микроскопического социума.
появится владелец какого-нибудь ярмарочного зоопарка. И снова повторится
печальная и уже известная картинка. Последний представитель народца будет
кривляться в голом виде в балагане под яркой вывеской "Обнаженный дикарь.
Чрезвычайно опасен! Женщинам вход воспрещен". Было это, все было...
Оксфорду, где он был моим аспирантом, надувал свои и без того круглые щеки
и утверждал, что именно в Лигоне эти бедняги обретут счастье. По-моему,
ему свойственно заблуждение, характерное для наших бывших колониальных
народов. Он распространяет собственную судьбу на судьбы малых племен.
Однако забывает при этом, что антагонистами лигонцев либо индусов
выступали англичане - могучая цивилизованная империя, которая не только
брала у колоний, но и немало давала им. Сегодня лигонское правительство
заботится о том, чтобы дать образование десяткам тысяч молодых людей,
забывая, что избытком адвокатов не создает рабочих мест и в результате
лишь плодит недовольство.
своих младших братьев, не решив еще толком своей судьбы. Если раньше, лет
сто назад, в подобном случае из Лигона приезжал прыщавый и измученный
амебной дизентерией двадцатилетний мистер Джонс в сопровождении иссохшего
от скуки и сознания собственного величия англиканского миссионера, то
теперь можно ожидать, что армейского майора сменит чиновник из Танги в
сопровождении буддийского наставника. А результат будет тем же. Плачевным.
ученого, но простительная для старого склеротика, каковым я, к сожалению,
становлюсь.
ветер. Польская молодая леди с видом послушной ученицы что-то писала в
блокноте. Она уже готовилась выступать с докладами на партийных собраниях
в своем родном университете, а может, строчила статью для популярного
журнала. Какое несчастье эти популярные журналы! Скольких способных
молодых ученых они развратили легким куском хлеба! Из палатки доносился
храп русского толстяка. Я с ужасом подумал, что вынужден буду делить с ним
палатку и не смогу толком выспаться. Видно, становлюсь стар для
экспедиций. Я уже с тоской думал о ванной в гостинице Танги. Эту
экспедицию надо было завершать. Все равно настоящих полевых исследований
мы провести не сможем. Для этого нужны месяцы работы, жизни среди дикарей.
Мы выступаем здесь в роли зевак, пришедших поглядеть на аутодафе. Жизнь
осужденного нам все равно не откроется. Оставить дикарей в покое - вот
единственное спасение. Забыть. В конце концов, их система верований
повторяет те, что сложились в этих местах тысячи лет назад, уровень их
материальной культуры настолько низок и банален, что можно изучать его на
Филиппинах или в Малайе. Ничего нового...
одному. Я вдруг понял, что давно и сильно устал. Я езжу по этим
конгрессам, летаю в самолетах и сижу в президиумах не потому, что мне
этого хочется, а потому, что не знаю иного занятия, не могу отказать
инерции, цепляюсь за видимость жизни, которая давно уже кончилась. Я в
какой-то степени такой же оторванный от мира дикарь, как и жалкие
обитатели пещеры.
путь мне преградили густые заросли бамбука. Несколько секунд я простоял,
тупо глядя на стену зеленых ветвей, на чуть колышащиеся под вечерним
ветерком узкие листья, не совсем соображая, что я делаю и почему здесь
стою. И тут я понял, что в кустах кто-то есть. Я пригляделся. Темное
человеческое тело мелькнуло в полутьме и растворилось среди ветвей. Я
понял, что не только мы изучаем дикарей, но и дикари проявляют желание
изучить нас.
и старался не думать о том, что в спину мне может вонзиться дротик.
висящей на веревке простыне, прохлопала крыльями какая-то ночная птица.
думать о том, что дома лежит неоконченная работа, которую надо кончить, и
обязательно через месяц, потом почему-то представила себе, что мама сейчас
уже встала и гремит на кухне посудой. Сейчас зашумит кофемолка... Где я?
Тут закашлял кто-то совсем рядом. Я удивилась и вернулась сюда, в
лигонские горы. А ведь этим дикарям, если они знают, что мы прилетели,
ничего не стоит пройти две мили и залезть в палатку. Сейчас откинется
полог и там покажется злобная физиономия. Странно, подумала я, не отрывая
взгляда от полога, почему-то никогда мне еще в моих экспедициях не
приходила в голову такая мысль. Неужели нервы расшатались? Или в этих
дикарях была особая враждебность, особая дикость, которую чувствуешь кожей
и которую нельзя объяснить. Как будто эти дикари были первобытнее, чем
возможно для человека, будто они пришли откуда-то из такого далекого
прошлого, когда человека еще и быть не могло...
сделать ни одного лишнего движения, оделась и подползла к выходу.
Лес казался черной стеной, непроницаемой и непроходимой.
дремал, сидя у почти потухшего костра. Странный дребезжащий звук привлек
мое внимание. Я с минуту прислушивалась к нему и только потом сообразила,
что он доносился от палатки, где спали Никольсон и Вспольный. Кто-то из
них храпел. И тут же я поняла, кто, так как Никольсон, завернувшись в
одеяло, спал у костра. Сбежал, бедный профессор. Это мирное зрелище сразу
разогнало все мои рассветные сумеречные страхи. В конце концов ничего
страшного и не могло произойти. Мы на три дня вылетели в горы для того,
чтобы поглядеть на первобытное племя. Живем мы под охраной красивого
майора. Еще дней через пять я уже буду во Вроцлаве, поднимусь на третий
этаж старого дома на улице Мернича, и мой пес Доцент ахнет за дверью,
угадав на лестнице мои шаги.
досыпать или зажечь фонарь и приняться за статью для "Дооколо свята"
времени, да и не было ничего достаточно увлекательного и сенсационного.
шевельнулся. Ага, подумала я, еще один встревоженный антрополог. Но это
был не антрополог. На поляну выполз директор Матур. Настроение у меня -
реакция на испуг и печальные мысли - было озорное. Мне вдруг захотелось
окликнуть его и спросить, не одолжит ли он мне пистолет поохотиться на
слонов.
время настолько перепуганный, что я решила: не стоит добавлять ему тревог.
Меня он не заметил - я сидела неподвижно. На полусогнутых ногах он
направился к лесу. Я подумала: он отправляется в кусты по нужде и при этом
жутко боится змей и тигров.
и ничего, конечно, не увидел. Я собралась уже вернуться в палатку, но тут
увидела еще одного бодрствующего. Им оказался майор Кумтатон. Армейские
палатки стояли по другую сторону поляны, и я увидела майора, когда он уже
подошел к костру.
жестом, спросил что-то шепотом по-лигонски. Солдат отрицательно покачал
головой. Майор отошел от костра и секунду-две стоял, задумавшись. Потом
вдруг направился к той палатке, в которой жил Матур, откинул полог,
заглянул внутрь. Ага, подумала я, значит, он что-то подозревает. Майор
вернулся к солдату, они тихо поговорили, и майор отправился к лесу, а
солдат, будто и не дремал, начал расхаживать вокруг костра, оглядывая
палатки. Я поняла, что он сейчас увидит меня и тоже в чем-нибудь
заподозрит. Так что я тихонько заползла обратно и легла. Я не стала
зажигать фонарь и писать статью. И не спала. Меня мучила одна мысль: ведь
как только я догадалась, что майор отправляется в лес за Матуром, мне надо
было остановить его и предупредить, что у Матура есть пистолет. Ведь майор
об этом не знает.
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Березин Федор
Андреев Николай
Самойлова Елена
Маккэфри Энн