Чтение 8–й страницы книги ~Завтрак для чемпионов~

Эта новость не причинила бы Гарри Лесабру особого ущерба, если бы он не
был тайным травести. По выходным дням он любил наряжаться в женское платье,
и к тому же самое пестрое. Гарри с женой опускали шторы, и Гарри превращался
в райскую птицу.

Этой тайны никто, кроме жены Гарри, не знал.

Но когда Двейн стал дразнить его тем, как он одевался на службе, да еще
упомянул про сектор сексуальных преступников в исправительной колонии для
взрослых в Шепердстауне, Гарри сразу заподозрил, что его тайна выплыла
наружу. А тайна эта вовсе была не такой уж смешной и безобидной; Гарри мог
быть арестован за свои развлечения по выходным дням. На него могли наложить
штраф до трех тысяч долларов и посадить на строгий режим в секторе
сексуальных преступников исправительной колонии для взрослых в Шепердстауне.

Из-за этого бедный Гарри провел в жутком настроении и День ветеранов, и
всю неделю после него. Но Двейну было еще хуже.

Вот что случилось в последнюю ночь этого уик-энда с Двейном. Вредные
вещества в его мозгу вытурили его из постели. Они заставили его одеться в
такой спешке, словно случилось что-то, срочно требовавшее его вмешательства.
Было это на рассвете. День ветеранов окончился в полночь, с последним ударом
часов.

Скверные вещества в организме Двейна заставили его выхватить из-под
подушки револьвер тридцать восьмого калибра и сунуть его себе в рот.
Револьвером назывался инструмент, единственным назначением которого было
делать дырки в человеческих существах. Вид у него был такой:

В той части планеты, где жил Двейн, любой человек, захотевший иметь такую
штучку, мог купить ее в местной скобяной лавке. У всех полицейских были
револьверы. И у всех преступников тоже. И у людей, живших рядом с ними.

Преступники направляли револьвер на человека и говорили: "Отдай мне все
деньги". И те, как правило, отдавали. А полицейские направляли револьверы на
преступников и говорили: "Стой!" - или что-нибудь еще, смотря по
обстоятельствам, и преступники, как правило, подчинялись. А иногда не
подчинялись. Иногда жена так злилась на мужа, что вдруг пробивала в нем
дырку. А иногда муж так злился на жену, что пробивал дырку в ней. И так
далее.

В ту же неделю, когда Двейн Гувер стал буйно помешанным,
четырнадцатилетний мальчик из Мидлэнд-Сити прострелил дырки в своих
родителях, потому что не хотел показывать им плохие отметки, которые ему
поставили в школе. Его адвокат собирался защищать его, доказывая, что
мальчик заболел временным помешательством, а это означало, что в ту минуту,
когда он стрелял, он был не способен отличить хорошее от дурного.

Иной раз люди пробивали дырки в каких-нибудь знаменитостях, чтобы и самим
стать хоть немножко знаменитыми, А иногда люди садились в самолет, который
отправлялся в определенный рейс, и грозились пробить дырки в первом и втором
пилотах, если те откажутся направить самолет в совершенно другую сторону.

Двейн немножко подержал дуло револьвера во рту. Он ощутил вкус смазки.
Револьвер был заряжен, курок взведен. Аккуратные штучки, содержащие уголь,
селитру и серу, находились в нескольких дюймах от мозга Двейна. Ему
достаточно было только нажать курок, и порох превратился бы в газ. А газ
вытолкнул бы кусочек свинца и загнал его в мозг Двейна.

Но Двейн вдруг решил, что лучше разгромить одну из своих ванных комнат,
выложенных плиткой. Он всадил куски свинца и в унитаз, и в умывальник, и в
загородку вокруг ванны. На матовом стекле загородки был нанесен рисунок -
птица фламинго. Вот какая она:

Двейн застрелил фламинго. Потом, вспоминая этого фламинго, он злобно
ругался. Вот как он ругался: "У, дурацкая птица, мать ее..."

Выстрелов никто не слыхал. Все дома по соседству были отлично
заизолированы, так, чтобы звуки туда не входили и оттуда не выходили.
Например, звуку, который захотел бы выйти или войти а дом-мечту Двейна
Гувера, надо было бы проникнуть через полтора дюйма пластика, потом через
звукоизоляционный полистериновый барьер, через лист алюминия, трехдюймовый
воздушный слой, пласт стекловаты в три дюйма толщиной, еще один лист
алюминия, дюймовую доску из прессованных опилок, пропитанных смолой, дюйм
деревянной обшивки, слой просмоленного картона и, наконец, пустотелую
алюминиевую облицовку. Пустота внутри алюминиевой облицовки была заполнена
изоляционным чудо-материалом, который употребляется для ракет, летящих на
Луну.

Двейн включил все прожектора на своем участке и стал играть сам с собой в
баскетбол на черной асфальтированной площадке перед гаражом на пять машин.

Пес Двейна, Спарки, спрятался в подвал, когда Двейн стал стрелять в своей
ванной комнате. Но тут он вылез. Спарки смотрел, как Двейн играет в
баскетбол.

- Одни мы с тобой, Спарки, - сказал Двейн. И еще всякое. Двейн на самом
деле очень любил этого пса.

Никто не видел, как он играет в баскетбол. Он был закрыт от соседей
деревьями, кустами и высокой загородкой из кедровых досок.

Он убрал мяч и сел в черный "плимут" модели "Фьюри", который он накануне
взял на комиссию. "Плимут" делали на заводах Крайслера, а Двейн был
представителем компании "Дженерал моторс". Он решил дня дна поездить на
"плимуте", чтобы знать, что собой представляют его соперники.

Когда он выезжал по своей подъездной дороге, он решил, что надо как-то
объясните соседям, почему он ездит на машине "плимут", и он закричал из
окна: "Надо же знать соперников". И нажал гудок.

Двейн промчался по Олд-Кантри-роуд и вылетел на автостраду, где кроме
него не было ни души. Он с маху повернул на десятом повороте, врезался в
штангу и завертелся на месте. Потом задним ходом выехал на Юнион-авеню,
перескочил кювет и остановился на незастроенном участке. Участок принадлежал
Двейну.

Никто ничего не слыхал: на этом участке никто не жил. Предполагалось, что
примерно каждый час участок будет объезжать полисмен, но полисмен "кимарил"
в проулке, за товарным складом "Вестерн электрик", милях в двух от участка
Двейна. "Кимарить" на жаргоне полицейских значило спать на посту.

Двейн немножко побыл на незастроенном участке. Он включил радио. Все
станции в Мидлэнд-Сити ночью спали, но Двейн нашел какую-то музыкальную
передачу из Западной Виргинии. По радио ему предложили купить около десяти
сортов цветущих кустарников и пять фруктовых деревьев за шесть долларов
наложенным платежом.

- Неплохо, по-моему, - сказал Двейн. Он и вправду так считал. Все
передачи, которые передавали и принимали в стране Двейна - даже
телепатические, - так или иначе были связаны с куплей-продажей какой-нибудь
чертовни. Для Двейна они были слаще колыбельной песни.

Глава пятая

Пока Двейн Гувер слушал радио из Западной Виргинии, Килгор Траут пробовал
выспаться в одном из кинотеатров Нью-Йорка. Это было гораздо дешевле, чем
снимать номер в гостинице. Траут никогда в жизни этого не делал, но он знал,
что по таким киношкам спят самые грязные старикашки Нью-Йорка. А ему
хотелось прибыть в Мидлэнд-Сити самым грязным из всех стариков.
Предполагалось, что он там примет участие в симпозиуме не тему: "Будущее
американского романа в век Маклюэна". И он хотел выступить на этом
симпозиуме так: "Не знаю, кто такой Маклюэн, но я знаю, что значит провести
ночь в кинотеатре Нью-Йорка с другими грязными стариками. Может быть,
поговорим об этом?"

И еще он хотел сказать: "А может ли этот Маклюэн, кто он там ни есть,
объяснить связь между порнофотографией и книгоиздательским делом?"

Днем Траут приехал из Когоуза. Он успел зайти в несколько
порнографических книжных лавчонок и в магазин белья. Ом купил две свои
книжки: "Чуму на колесах" и "Теперь все можно рассказать", потом журнал со
своим рассказом и рубашку под смокинг. Журнал назывался "Черные подвязки".
На вечерней рубашке вся грудь была в рюшах. По совету продавца Траут вместе
с рубашкой купил еще пакет с набором туалетных принадлежностей. В наборе был
пояс, бутоньерка и галстук бабочкой. Все это было апельсинового цвета.

Это добро Траут держал на коленях вместе с шуршащим бумажным мешком, а
котором был его смокинг, шесть пар новых шортов, шесть пар новых носков,
бритва и новая зубная щетка. У Траута много лет зубной щетки вообще не было.

Широковещательная реклама на обложках романов Траута обещала, что будет
много "норок нараспашку". Картинка на обложке романа "Теперь все можно
рассказать" (кстати, именно этот роман превратил Двейна Гувера в
кровожадного маньяка) изображала университетского профессора, которого
раздевала компания голеньких студенток. В окно женского студенческого
общежития виднелась башня городской библиотеки. За окном стоял день, и на
башне виднелись часы. Вид у них был такой:

На профессоре уже ничего не оставалось, кроме полосатых кальсон, носков,