там "делах, нуждающихся в урегулировании", а о белье и мыле, но Кшечотек с
несвойственной ему энергией подхватил друга под руку и дал понять, что все
необходимое найдется, и вышло у него это так по-свойски, сердечно, что
Стефан, лишь теперь заметивший грязные потеки на своем пальто, вдруг
рассмеялся, махнул рукой на условности и вместе с приятелем побрел по
грязи к маячившим на светлеющем горизонте трем горбам бежинецких холмов.
УЗЛЫ ПРОСТРАНСТВА
раскисшей, глинистой дороги. Когда путники преодолели самый крутой подъем,
дорога вползла в глубокую выемку, которая вывела их на проселок, такой же
топкий, и наконец они увидели за рощицей пологий холм, с юга окаймленный
мелколесьем. На его вершине - несколько сереньких зданий, окруженных
кирпичной стеной. К центральным воротам тянулась дорога, вымощенная
щебнем. До цели оставалось несколько сот метров, но друзья, запыхавшиеся
от быстрой ходьбы, остановились. Отсюда, с высоты, Стефан окинул взглядом
безбрежное, изборожденное мягкими складками пространство, над которым в
лучах заходящего солнца проплывали кое-где клочья тумана. Размытые тона
снегов выдавали невидимую работу тепла. Над темными воротами высилась
прикрытая по бокам кустами щербатая каменная арка с поблекшей надписью.
Когда они подошли поближе, Стефан смог ее разобрать: CHRISTO TRANSFIGURATO
[преображение во Христе (лат.)].
луж, друзья добрались до калитки. Толстый небритый привратник впустил их.
Теперь Кшечотек развил бурную, хотя и не очень заметную деятельность.
Велел Стефану ждать в боковой пустой комнате первого этажа, а сам помчался
к главному врачу. Стефан кружил по каменным плиткам пола, лениво
разглядывая роспись, частично закрытую штукатуркой: какой-то
бледно-золотистый нимб и - уже под слоем голубоватой штукатурки -
разверстый то ли кричащий, то ли поющий рот. Заслышав шаги, Стефан
оглянулся - неожиданно быстро возвращался Сташек. Он был в длинном, почти
до пят белом халате со слегка обтрепанными от частой стирки рукавами и как
будто даже стал стройнее и выше ростом. Его круглая физиономия прямо-таки
расплывалась в радостной улыбке.
Стефана под руку. - Это наш главный, понимаешь. Фамилия его на деле -
Паенчковский, он заикается - оттого такое прозвище, - но ты, верно, есть
хочешь? Признавайся! Ну, сейчас все организуем.
было продумано до мелочей. В комнатке, куда препроводил его Сташек, Стефан
нашел и горячую воду в умывальнике, и опрятную, не очень-то больничного
вида кровать, и мебель, в меру светлую, хотя довольно-таки строгого стиля,
и даже три подснежника в стакане на столике. Самое же главное, здесь вовсе
не было запаха йодоформа, вообще не пахло больницей. Под неумолчную
болтовню приятеля Стефан открыл по очереди каждый кран, осмотрел ванную,
насладился ласковым шумом душа, вернулся в комнату, выпил кофе с молоком,
намазывал чем-то соленым и желтым хлеб, ел, но все это проделывал, в
сущности, ради дружбы, чтобы Сташек мог порадоваться результатам своей
расторопности.
спросил Сташек, когда все наконец было осмотрено и съедено.
что им врежут, хотя я в это не очень-то верю... к сожалению. Уже
поговаривают о смене руководства - поляк якобы не имеет права быть
директором... но это еще не наверняка. Ну, а что касается тебя - ты должен
потихоньку со всем тут познакомиться. И только потом выберешь себе
отделение. Не спеши, сперва оглядись.
спросил:
выстроившихся друг за другом корпусов; над самым дальним возвышалась башня
не то в турецком, не то в мавританском стиле - в этом Тшинецкий не
разбирался.
нашего старика. Повеселишься. Сегодня, разумеется, еще не пойдешь по
палатам, я тебе все обстоятельно растолкую, чтобы ты не запутался. Ты,
дорогуша, в больнице для чокнутых.
пациента, наверняка какого-нибудь невропата, верно?
это dementia praecox [шизофрения (лат.)]: скополамин, бром и холодный душ.
После сорока - dementia senilis [старческое слабоумие (лат.)]: холодный
душ, скополамин, бром. Ну, и шоки. Вот, собственно, и вся психиатрия. А
здесь, дорогуша, мы - крошечный островок в удивительнейшем море. И скажу
тебе, что, если бы не персонал, если бы... ну да ладно, со временем сам
все поймешь - стоило бы тут провести всю жизнь, если даже и не врачом...
выдающимися людьми можешь тут познакомиться, не смейся, я серьезно.
Наркоман. Морфий, кокаин, даже гашиш, но он уже от этого избавился. Живет
у нас, как на даче. От немцев прячется, короче говоря. Пишет целыми днями,
причем не стихи, а мечет философские громы и молнии! Сам увидишь! А теперь
у меня вечерний обход, брошу тебя на полчаса, ладно?
новое жилище. Как, однако, важно то, что вокруг нас. Все это каким-то
непостижимым образом проникало в него, и вовсе не тогда, когда он
пристально, словно через лупу, рассматривал то или другое, но когда стоял
просто так, отдыхал. Стефан чувствовал, как пережитое в последние дни
начинает покрываться новым, иным слоем, как этот геологический пласт
воспоминаний затвердевает снизу, подтачиваемый только снами, сверху же
остается размягченным и зыбким и поддается влияниям внешнего мира.
выплывшее из глубины стекла лицо. Лоб мог быть и повыше, а волосы -
поопределеннее: или уж светлые, или черные, как смоль; между тем бесспорно
черной была только щетина на лице, от чего он вечно выглядел небритым. Ну,
а глаза - сам он говорил, что они ореховые, другие считали, что карие.
Значит, и тут какая-то неопределенность. Только нос, унаследованный от
отца, тонкий, загнутый; "алчный нос" - говаривала мать. Он слегка напряг
мышцы лица, чтобы черты заострились, сделались благороднее. За этой
гримасой последовала другая, он стал строить рожи, потом резко отвернулся
от зеркала и подошел к окну.
прагматиком. Действовать, действовать и действовать!" Он вспомнил слова
отца: "человек, у которого нет цели в жизни, должен ее себе придумать".
Впрочем, хорошо, когда есть целая череда целей, ближайших и отдаленных. И
это - не какое-то расплывчатое: "быть доблестным", "добрым", а "починить
бачок в уборной". Это наверняка принесет больше удовлетворения. Ему вдруг
до боли захотелось прожить жизнь простого человека.
табуретки какие-нибудь сколачивать, корзины плести, торговать ими на
базаре". Карьера деревенского скульптора - изготовителя фигурок святых -
либо гончара, обжигающего красных глазурованных петушков, представлялась
ему вершиной счастья. Спокойствие. Простота. Дерево было бы деревом - и
точка. Никакого идиотского, бессмысленного и чертовски мучительного
рассусоливания: на кой ляд оно растет, что значит "оно живое", зачем
существуют растения, почему ты - это ты, а не кто-то другой, состоит ли
душа из атомов - и вообще, чтобы раз и навсегда с этим покончить! Стефан
нервно заходил взад-вперед по комнате. К счастью, пришел Сташек. Стефан
подозревал, что Кшечотек чувствует себя в больнице так же хорошо, как
одноглазый среди слепцов. Он был тихим сумасшедшим в миниатюре, а значит,
на живописном фоне пышно цветущих безумств производил впечатление
человека, необычайно цельного психически.
с просторной биллиардной и другой комнатой, поменьше, со столиками для
карт или еще для каких-то игр. Стефан, проходя мимо, заглянул туда.
оладьи. Потом кофе; его подали в кувшинах.
(фр.)], - сказал Стефану сосед. Справа сидел Сташек; можно было
понаблюдать за сотрапезниками. Как всегда, когда видишь новые лица,
некоторые из них не различаешь; Стефан в них путался, они ничем не
задевали его чувств. Тот, который глубокомысленно изрек афоризм о войне,
доктор Дитер или Ригер - представился он невнятно, - был низкорослый,
носатый, смуглолицый, со шрамом в глубокой вмятине на лобной кости. Он
носил крошечное пенсне в золотой оправе, оно постоянно сползало, и доктор
Максимов Альберт
Посняков Андрей
Маккэфри Энн
Роллинс Джеймс
Корнев Павел
Апраксина Татьяна