пошли игрецы балаболить, требуют слова, принципиальную наводят критику, а
Гориллище у одного обнюхало уши, другому галстук поправило, у третьего
слопало текст доклада и тотчас, сконфузившись, присело на корточки, а на
ходу сплевывало в плевательницы серебряные и наплевало - может, и по
ошибке - в тромбон. А балабольные златоусты по-прежнему мелют о Га.Сф.,
даже пот струится со лба, играть - увольте, играть не могут они, зато
сколь чудно, с каким вдохновеньем и верой в Га.Сф. способны о совершенстве
игры толковать! Когда же мне балабольство ихнее и хожденье, сопенье,
почесыванье Гориллиево под последнее саданули ребро, случилась со мною
одышка, и мрак в глазах, и попросил я слова: а Гармонаршье Величество из
ложи приглядывалось ко мне, затем что курировало Совещанье и лично оное
почтить Соизволило Высочайшим Присутствием. Встал я с такою сентенцией,
что, ежели б описания музыки имели свойство звучать, непременно
распростерлась бы в Гафнии воплощенная Сфер Гармония; и чую отчаянность в
себе небывалую, и во всеобщем Silentium [молчании (лат.)] говорю громко: А
что это за чудище-ублюдище шастает и слоняется здесь на каблукастых
ножищах, и шлендает, и топочет, и тошноту наводит одним только видом? А по
какому такому праву сей Шкафный Углан беспрестанно в музыке нашей шарит и
оную сквернит своею сквернотиной, а также обжорством? А слыханное ли дело,
музыкантов почтенных сырыми жрать, да так, что уши чешуйчатые трясутся, а
кадык ходуном ходит? А где это видано, чтобы были Комиссии и полные
доктора тих. муз., ученые экспертизы, и ревизоры, и контрревизоры, и
микроскопов скопища, и никто ничего, ни гугу, все на корточки да на
корточки? А раз так - я, тут и теперь, заявляю: Veto [запрещаю (лат.)],
Государь Гармонарх, и Veto, государи-собратья, и Veto еще раз, нету
согласия моего на тебя, Гориллище Гнусное, и пока ты здесь, дерьмо у нас
будет, а не Гармония Сфер!!!
свои и там укрыться, но вам понятно, я полагаю, что если это еще входило в
расчет в случае контрабаса или пьянофорто, то о флейте нечего и говорить,
а уж треугольщик, вконец ошалев, пролез в треугольник, и тот висел на нем,
словно ошейник, позванивая от зубов его щелканья. Другие же залезали под
стулья или царапали пол, чтобы вырыть хоть ямку, но при дубовом паркете
какая может быть ямка для страусиной политики! Медник-тарельник, зад
заслонивши тарелками, бумкал в мой барабан головой, так его в середку
тянуло, однако же импортная добротная перепонка выдержала. Капельмейстер,
чтобы меня перекрыть, лупил во всю мочь по дирижерскому пульту, с
поросячьим взвизгом "анданте анте ранте адаман-те таяте", ибо все уже у
него смешалось, а Его Величество Гармонарх из Ложи своей, почитаемый
великим почетом, зашептал что-то быстро лакеям и челяди, и давай они
портьеру задергивать, дабы та парчою, Дамаском, тисненьем гербовым
отгородила от нас короля, а Гориллище сперва хоть бы что, трескает только
да чавкает, жрыкая, - все ему арфистом отжрыкивалось, который был жирен и
тучен весьма, - а потом, приподнявшись, как забасит, хрипло, мерзко и
рыковато:
по-о-хо-хо-хо (заплакал) зор учиняют? Меня ли тут в чем-то ду-у-ху ху-ху
(заплакал) рном обвиняют? И никто меня ни сло-о-хо-хо (заплакал) овом
единым не защитит? Проклятье! Спасите меня, детинушку-сиротинушку, меня
тут шельмуют, мне тут афронт, мне тут обида, мне тут поношение, худо мне
тут, я к мамочке, к нянюшке хочу! О-хо-хо-хо! У-ху-ху-ху! (рыдал уже
грозовым водопадом) - ты мерзкий вшивец-паршивец! Би-ток не-куль-тур-ный!
Ба-клуш-ник! О-хо-хо! Не любишь меня! А я-то думал, что все меня тут, все
до единого любят.
говорю: Сударь Гориллий! Поистине, трудно любить того, кто Угланом
Шкафонским из укромного Шкафа то и дело жутко вылазит и рыскает, словно
рысь меж овец, кости ломает, тромбонистов жрет, флейтистами закусывает, а
потому невдомек мне, как это ты не видишь каннибально-музыкального своего
лиходейства? А вы, - говорю, - господа грамотеи, фрачистые, табачистые,
бородатистые, и ты, черно-смокинговый доктор тих. муз. с трубкой, - не
научная ваша наука ученая! Метрономов тут понаставили, резонаторов,
абракадабр и альфацентавр, муку рассыпали в воздухе, чтоб зависала, летая,
и Стоячих Волн выявляла узлы! Экспертолизы строите, тон и такт метром
меряете, а Гориллища не видите! А Его Величество Гармонарх пусть изволит
занавесь свою отзанавесить и некоторым образом растолковать, на каком
таком основании допускается здесь сыроядение на месте, а также на вынос в
Шкаф?! Ибо вошел я в азарт и мне уже все едино. Ученые, вижу, достают
тюбики с синдетиконом и пробуют Специальными Словами отделаться, как-то:
Delirium Tramtadremens, или Бред Колотунский, Psychopathium Musicales cum
Hypnagogica Confusione Debilitatissima [Музыкальная Психопатия с Наводящей
Сон Путаницей Глупейшей (лат.)], но Гориллище как зарычит! Слезы горючие
льет, и ручьями текут они по ступеням амфитеатра; а потом как махнет одним
махом горилльским к Збасительской Ложе, как на шнурах повиснет да как
вцепится в дамассковую парчу, - тут уж сам Гармонарх изрядную Конфузию
выказал, в углу на корточках съежился и чрезвычайную ведет консультацию с
Советом Министров, а Гориллище морду в Ложу сует и: спасите, В.Величество!
- восклицает, - спасите меня, горемыку ославленного, а не то я пойду и уже
не вернусь!
не это, Надежа ты Наша, Опора, Дружок Любезный, Только не ЭТО! Сделай же
сам, сам знаешь что, изволь понять, Милостивец, что Нам сказать такое в
Мягкосердии Нашем, Многажды Царственном, не пристало, а тебе ничего не
стоит. - А вот нет же! - Гориллище отвечает, носом жутким пошмыгивая, так
что сопли текут по страховитым щекам, - вот нет же! То, что делал я, -
делал на службе В.Величества, согласно персональному списку. Нарочным из
Ложи доставленному через Окошечко Шкафное, выхватывал я строго по
предписанию и согласованно потреблял, однако Весьма Неохотно, затем что я
Игрунишками Брезгую и, жизнью клянусь, ни единого в рот бы не взял! Всех
до последнего ел с отвращеньем, наперекор своему Естеству, себе вопреки,
единственно ради Трона, Отечества и Высших каких-то Сфер, ибо я Углан
неученый и на знаю, как их там звать, и желудка, здоровья, печени своей не
щадил, хотя от провизии этой прогорклой желчь запеклась, и расстройство
случилось, и жжет беспрестанно изжога, однако же я беззаветно стоял на
посту и поэтому требую, чтобы оный Облыжник со своею Гремучкой за
шельмование Персоны моей, по природе добропочтенной, добродушной и
преданной, немедля был В.Величеством собственноручно по заслугам наказан,
а не то я пойду себе прочь, и увидите, В.Величество, что останется от
Музыки Вашей!
Чудище по мохнатому лбу, а Углан Шкафарь, на портьере повиснув (которую
оборвал он вместе с частью деревянной обшивки), - отказываться, да
препираться, да пикироваться, усиленно акцентируя ранимую деликатность
своей души, так что я от изумленья опешил. А Гармонарх шепчет: Знаешь что,
Любезный Оплот Наш, Верно Нам Преданный? Мы пока временно Облыжника этого,
вместе с поклепищами его, всемилостивейше помилуем, и Мы ему Crimen Laesae
Gorillionis [нарушение закона об оскорблении Гориллия (лат.)] на время
простим, имея в виду, что он немедля и безусловно свои клеветушные враки
обратно врыгнет, признает свое негодяйство и собравшимся разъяснит, что
действовал в качестве Диверсионария, подстрекаемого иззарубежно, за
серебреники Иудины, и заданье имел Мелодию Обляпать, а Гармонию Сфер
облевать и через то уничтожить! Говорит, а сам Шкафону вовсю подмигивает,
и смекаю я с лету, что такое прощенство не более чем отсрочка казни, и
восклицаю, барабаня в цезурах: Чудовище собою чудовищно! Чудовищности
полно, как вошь меда, и смердит к тому же, как Сто Чертей! И даже если б
никого не жрало, а только икало да в углу угольно угланилось, от одной
лишь вони Игре Труба! Так говорю и ничего не врыгну, разрази меня Барабан!
одни еще уши по инерции затыкают, другие уже подымают головы, а животы их,
будучи посмелее, хотя и лежат плашмя, отзываются: Это факт, жрал, жрет и,
кто знает, может и дальше будет нас жрать! И в самом деле, такое пошло,
что Господь сохрани! А Гориллище, как сапог тупое, не поняло хитрости,
укрытой в речи Збасителевой, и говорит: Ах, ох, мне тут обиды чинят, я тут
полжизни убил на таком горболомстве и вот что получаю в награду, хватит с
меня шельмования, иду себе прочь и дальше, куда глаза глядят!
- а что же будет с Га.Сф.?! Не забывай, Любезный, о Гармонии Сфер, ведь мы
к ней всем миром, плечо к плечу, а Ты соль движения этого...
Ваше Величество грызется само с музыкантами!
сам мартышкой сползает в партер по портьере и вприпрыжку за ним, плачась в
плащ и жилетку. - Единственный, милый мой, верный! - кричит. - Не покидай
Нас! В распыл Колотушника пустим, только вернись и прости!
правительственный исполняют, пока Министерский Совет за ними гоняется, а
над Обер-Порученцем для Интересных Положений оборвался шнур золотой с
кистями и по голове его шмякнул, каковую гармономедикам пришлось немедля
сшивать, словом, когда такой учинился гвалт, я вдоль стенки к
алебардистам, а те, заглядевшись на притопы королевско-угланские, ничего
не видят вокруг, я за ручку дверную, и в сени стремглав, и, мимо
инструментов чудесных, к внешним отворенным воротам, а из оных выбежав,
государи-братья, такую Тягу почуял, что без форсажа, больше скажу - вообще
без ракеты взял и взлетел, только меня и видели, однако ж по курсу не смог
удержаться, так меня колотило, и врезался в какое-то Облако, крайне
холодное, и сделалось мне даже приятно, разгоряченному; потом зазнобило
изрядно, но с разгону свернуть я уже не мог и вмерз в охвостье оной
кометы, леденея и всякое теряя сознание. А что было дальше, до самого
пробуждения, ей-ей, не ведаю!
Панов Вадим
Мацумото Сэйте
Перумов Ник
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Акунин Борис