прибавляется раскачка всего великана вверх-вниз, и пейзаж шатается перед
глазами водителя, как пьяный. Для бега такие тяжелые машины не годятся. На
Титане для них проблематичен и прыжок с двухметровой высоты. На меньших
планетах и на Луне их свобода передвижений больше. К тому же при
конструировании не заботились особенно о быстроте этих машин, они
строились не как средство передвижения, а предназначались для тяжелых
работ, способность же шагать - дополнительное качество, увеличивающее
самостоятельность усердного колосса.
скал, то, наоборот, что азимут рассчитан гениально, потому что, когда он
приближался к очередному обвалу, к каменным глыбам, лежащим так непрочно,
что порыв ветра мог бы, наверное, вызвать лавину, всегда в последний
момент находился удобный проход, и ему не надо было ни лавировать, ни
поворачивать назад от тупика. Правда, ему довольно скоро пришло в голову,
что лучшим водителем на Титане оказался бы косой, поскольку нужно было
одновременно присматриваться с высоты к поверхности перед машиной и
глядеть на светящийся указатель направления, дрожащий, как игла обычного
компаса, на фоне полупрозрачной карты. Однако это ему удавалось совсем
даже неплохо, и он доверился глазам и прибору. Отделенный от мира шумом
силовых агрегатов и резонансными колебаниями, в которое вводили весь
корпус тяжелые шаги, он видел Титан сквозь поляризованные окна своего
стеклянного помещения. Куда бы Ангус ни повернул голову - а он делал это
движение, попадая на более ровные участки пути, - ему были видны горные
хребты над морями туманов, кое-где разорванные силуэтами вулканов,
заглохших столетия назад. Шагая по ноздреватой поверхности, он видел
глубоко внизу тени вулканических бомб и непонятные темные очертания не то
морских звезд, не то головоногих, застывших, как насекомые в янтаре.
Казалось, планета пережила период бомбардировок и извержений, добравшихся
до самых небес слепыми взбросами лавы и базальта, чтобы замереть в дикой и
отрешенной неподвижности. Он уже входил в эти вулканические ущелья. Стены
вдалеке нависали каким-то невероятным образом. Что ж, все это не находило
выражения на языке существ, сформировавшихся на более идиллической
планете, но придавало динамичность мертвому оцепенению сейсмических
выбросов, размах которых был обусловлен тяготением, не большим, чем на
Марсе. Затерянному в этом лабиринте человеку перестала казаться огромной
его шагающая машина. Она терялась, просто исчезала рядом с каскадами лавы.
Их километровые огнепады когда-то сковал космический холод, и они застыли,
низвергаясь в пропасть, превратились в гигантские вертикальные сосульки, в
чудовищную колоннаду. Этот пейзаж превращал большеход в микроскопическое
насекомое, ползущее вдоль постройки, которую с величественной небрежностью
возвели, а потом забросили истинные великаны планеты. Если бы сироп стекал
с какой-нибудь поверхности и застывал сталактитовыми сосульками, то именно
так из щели пола взирал бы на него муравей. Однако соотношения масштабов
были еще более разительны. В этой дикости, в этой гармонии хаоса, чуждой
глазу человека, не похожей ни на какие земные горы, был виден жестокий
облик пустоты, исторгнутой из глубин планеты, из жара, и застывшей под
чужим солнцем в камень. Под чужим, ибо Солнце было здесь не пылающим
диском, как на Луне или на Земле, а холодно горящей шляпкой гвоздя,
вбитого в рыжий небосклон, дающей немного света и еще меньше тепла.
Снаружи было минус 90 градусов - лето в этом году выдалось необычайно
мягкое. Сквозь устье ущелья Ангус увидел небо в зареве, оно поднималось
все выше, пока не охватило четверть небосвода, и он не сразу понял, что
это - не заря и не свет солектора, а извечный властитель Титана -
окруженный кольцами, желтый, как мед, Сатурн.
работа машины нормализовались скорее благодаря реакции гироскопов, чем
маневрам Ангуса, и это заставило его понять, что сейчас не время для
размышлений астрономического или философского характера. Он смущенно
опустил глаза. Странно, как раз в этот момент он осознал комизм своих
движений. Вися в упряжи, перебирал ногами в воздухе, но ощущал каждый
громовой шаг, хотя вроде бы раскачивался, как играющий ребенок. Ущелье
становилось все круче. Хотя Парвис укоротил шаг, машинное отделение
наполнилось напряженным воем турбин. Он оказался в глубокой тени и, прежде
чем зажег прожекторы, чуть не столкнулся с выступом скалы, по размерам
превосходившим Диглатор. Масса машины, повинуясь первому закону Ньютона,
стремилась двигаться по прямой, и от резкого изменения направления моторы
получили крайнюю перегрузку. Все индикаторы - до тех пор спокойного
зеленого цвета - налились пурпуром. Турбины отчаянно завыли, работая на
полную мощность. Указатель оборотов главного гироскопа замигал, показывая,
что предохранитель вот-вот перегорит, и кабина накренилась, как будто
Диглатор падал. Ангуса залил холодный пот, стало страшно, что он так
по-идиотски расколотит доверенную ему машину. Но только щиток левого локтя
столкнулся со скалой, заскрежетав, как корабль, налетевший на риф; из-под
стали брызнули снопы искр, высеченных ударом, повалили клубы дыма, и
большеход, содрогаясь, вернул себе равновесие.
Госсе, поскольку автоматический передатчик показал бы на мониторе его
приключение. Он вышел из тени и удвоил внимание. Ему было стыдно:
сплоховал в такой простой ситуации, старой как мир. Любой машинист знает
по опыту, инстинктивно чувствует, какие это разные вещи - сдвинуть с места
один паровоз или двинуться, когда к паровозу прицеплена череда вагонов. И
он пошел дальше, как на смотру, и колосс снова был удивительно послушен.
Он видел сквозь стекла, как легкое движение его руки становится взмахом
ручищи - огромных тисков, - а когда он делает шаг, башнеобразная нога,
двигаясь вперед, поблескивает щитком наколенника.
спутниковым фотографиям, которые он изучал накануне вечером, наконец, по
диораме территории, выполненной в масштабе 1:800, он знал, что дорога до
Грааля делится на три основные части. Первая включала в себя так
называемое кладбище и вулканическое ущелье, которое он только что прошел.
Другую он уже различал - это был пролом в массиве застывшей лавы, пробитый
серией термоядерных взрывов. Не было другой возможности покорить этот
массив, результат самого мощного извержения орландского вулкана, - склоны
его были неприступны. Ядерные взрывы вгрызлись в вулканические горные
образования, преграждающие путь, и рассекли их надвое, как горячий нож -
кусок масла. На титанограмме кабины этот проход был обрамлен
восклицательными знаками, напоминающими, что здесь ни при каких
обстоятельствах нельзя покидать машину. Остаточная радиация, созданная
взрывами, все еще была опасной для человека, не защищенного панцирем
большехода. Ущелье отделяла от прохода равнина протяженностью в милю,
черная, как будто покрытая сажей. Там он снова смог услышать Госсе. Он
промолчал о столкновении со скалой, а Госсе сообщил ему, что за проходом,
у Большого Пика, на половине пути, радиоопеку над ним возьмет Грааль. Там
начиналась третья, последняя часть пути через впадину.
ноги Диглатора выше колен. Он быстро и ловко шел в ее стелющихся клубах к
почти отвесным стенам прохода, пробираясь сквозь завалы, оплавленные жаром
взрыва. Обломки, твердые, как алмаз, под иридиевыми подошвами Диглатора
трескались со звуком, подобным стрельбе. Дно прохода было гладкое, как
стол. Ангус шел между обожженными стенами под громовые отзвуки шагов,
которые он ощущал как свои собственные: он сросся с машиной, она сделалась
его разросшимся телом. Внезапно он попал в темные, непроницаемые глубины и
был вынужден включить прожекторы. Их ртутный блеск смешивался в сгустке
теней, клубившихся между стенами скальной горловины, с холодным, рыжим,
неприветливым светом неба, яснеющим в устье прохода; по мере приближения
оно становилось все больше. На последнем участке ущелье сужалось, словно
не желая пропускать большеход, как будто его угловатые плечи должны были
застрять в узости, похожей на трубу, но это был обман зрения: по обе
стороны еще оставалось по нескольку метров. Другое дело, что пришлось
сбавить скорость, потому что чем быстрее шел "Поллукс", тем сильнее он
раскачивался из стороны в сторону, и с этим ничего нельзя было поделать.
Раскачка при ускорении хода обусловлена законами динамики масс, и
инженерам не вполне удалось уравновесить создающиеся при этом моменты
инерции. Последние триста метров Ангус шел круто под гору, осторожно ставя
ступни и слегка наклоняясь к стеклу, чтобы как следует видеть, куда
опустить ногу-башню. Это занятие поглощало все внимание, и, только когда
свет залил его со всех сторон, наполнил кабину, он поднял голову и увидел
совершенно другой неземной пейзаж.
черный, стройный, одинокий на фоне неба. Парвис понял, почему некоторые
называют пик Божьим Перстом. Он постепенно замедлил шаг и, остановившись
на этой смотровой площадке, попытался сквозь приглушенное пение турбин
поймать голос Грааля. Не услышав ничего, попробовал вызвать Госсе, но и
оттуда не было отзыва. Он все еще находился в мертвой зоне. И тут
произошла странная вещь. Только что контакт с космодромом был чем-то
неприятен, в чем-то ему мешал, - может быть, потому, что даже не в словах,
в голосе Госсе он ощущал скрытое беспокойство или, может быть, сомнение:
справится ли он; и в таком сомнении было нечто покровительственное, а
этого он просто не выносил. И вот сейчас, когда он остался действительно
один, когда ни человеческий голос, ни автоматический пульс радиомаяка
Грааля не могли поддержать его в этой бесконечной белой пустыне, вместо
свободы и облегчения он ощутил неуверенность - подобно человеку, который
попал во дворец, полный чудес, и не имеет ни малейшей охоты покинуть его,
но вдруг видит, что ворота, до сих пор радушно открытые, сами за ним
закрываются. Он выговорил себе за это бесплодное ощущение, похожее на
страх, и начал спускаться к поверхности облачного моря по довольно
покатому и местами обледенелому склону прямо к Большому Пику - черному,
достающему до неба и странно согнутому, словно палец, манящий его к себе.
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Зыков Виталий
Мурич Виктор