Чтение 8–й страницы книги ~Зеркало Иблиса~

- Гидросамолет отправляется назад к утру завтра... - кричал ему вслед
портовик. Людвиг еще расслышал, как он добавил вполголоса: - Дерьмовый
самолет.

Войдите в это селение и питайтесь

там, где пожелаете...

Коран. Корова 55(58)

- Вы, наверное, хорошо знаете город? - спросил капитан у Юлиуса,
устраивавшегося поудобнее на деревянной скамье в кузове грузовичка.

- Разумеется... - рассеянно сказал Юлиус. - Замечательный город... Если
бы не война, то... Он выразительно махнул рукой.

- Осел, - сказал Каунитц.

Серое грязное животное, влекущее куда-то укутанного в белое араба,
подозрительно посмотрело на грузовик и проследовало дальше.

- Они тут хоть понимают, что идет война? - спросил Каунитц.

- Ослы? - Богер перешагнул через борт и грохнул на пол кузова свой
рюкзак.

- Арабы.

- Понимают, наверное.

- Арабы - очень мудрый народ. Очень мудрый и очень страшный, - задумчиво
сказал ученый. - И я думаю, им все равно, кто пришел в Триполи - немцы,
англичане или итальянцы.

- Но ведь есть ливийские партизаны. Мне один итальяшка рассказывал... -
сказал Каунитц.

- Можно ехать? - перебил его водитель, совсем молодой немец в форме
Африканского корпуса. Фрисснер кивнул.

Согласно полученным еще в Италии указаниям, их должен был встретить
офицер из штаба Роммеля, подполковник по фамилии Рике. Но когда "бизерта"
прибыла в порт, никакого подполковника там не оказалось. Пузатый итальянец
отнесся к ним радушно, куда-то позвонил, и почти тут же появился вот этот
грузовичок.

"Что ж, если гора не идет к Магомету... Надо бы заехать в штаб, разыскать
пресловутого подполковника Рике, если он существует в природе, и начать
подготовку. Запасной вариант предусматривал именно такое развитие событий. В
штабе нужно найти полковника Боленберга или обратиться напрямую к Роммелю,
если он будет на месте".

- Тут есть выпивка? - спросил Каунитц.

- Выпивка есть везде.

- Поганая?

- Поганая выпивка тоже есть везде.

- Я не собираюсь расходовать свой неприкосновенный запас... - буркнул
Каунитц. - А эти прохвосты из штаба тут же начнут клянчить гостинцы из
Германии. Привыкли, небось, к итальянской бурде.

Грузовик медленно двигался сквозь уличную толчею.

Интересные места тут есть, Юлиус? - спросил Богер, подмигнув ученому.

Тот развел руками:

- Смотря что считать интересным, господин Богер. Мечети, минареты...

- Мечети оставим мусульманам. - Богер замахал руками. - Я имею в виду
места, где можно отдохнуть, забыть о заботах дня насущного...

- Я тебе оторвусь, - пригрозил Фрисснер.

"Ребята веселятся... Вернее, веселится Богер. Каунитц, как всегда, брюзга
и пессимист. Все-таки правильно сделал Берлин, что дал лучших и хорошо
знакомых. Это куда полезнее, чем увешанные крестами профессионалы с
десятками боевых операций за плечами, но совершенно незнакомые. А тут всегда
знаешь, чего ждать от того и от другого. К тому же оба присматривают за
ученым, не обидят его.

Кстати, что-то Юлиус приуныл. Или просто призадумался. Крутит головой,
портфель свой к груди прижал..."

"А когда пришло к ним писание,

от Аллаха, подтверждающее истинность того,

что с ними, они не уверовали в это. И над неверующими проклятия Аллаха.

Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 124(125)

Триполи сильно изменился. Юлиус не стал об этом говорить спутникам,
просто молча смотрел по сторонам и фиксировал увиденное.

Триполи дышал войной. Немецкие и итальянские солдаты, военный транспорт
на узких улочках, следы разрушений...

Он обещал Этель показать Триполи. Еще до войны. Теперь, конечно, это
придется отложить. Если экспедиция окончится успешно, он обязательно
привезет ее сюда вместе с девочками, они будут жить в нормальном отеле на
берегу моря, съездят в Бенгази.

В то утро они встретились очень просто. Юлиус еще спал, когда Этель вошла
в комнату и разбудила его так, как делала всегда: тихонько поцеловала в ухо
и прошептала: "Доброе утро, господин Замке!"

Девочки подросли. Конечно, Юлиус не столь долго провел в лагере, чтобы
перемены стали разительными, но ему казалось, что они очень подросли, стали
выше, взрослее. Может быть, трудности и горести сделали их такими.

Теперь ничего им не будет угрожать, решил Юлиус, обнимая всех троих и
шепча что-то бессвязное.

Теперь все будет хорошо. Очень хорошо.

Завтракали они тоже все вместе. Фрисснер не появлялся. В номер, где
разместился Юлиус накануне вечером, принесли хороший сытный завтрак, много
сладостей для девочек, отличный настоящий кофе. Этель, не умолкая,
рассказывала, как они жили у матери в Ганновере, как ее вызывали в гестапо,
как помогал им дядя Вальтер. Оказывается, старенький генерал несколько раз
подавал прошения о возвращении в действующую армию, но его не взяли -
все-таки восемьдесят три года... Его старый сослуживец по Баварскому
полевому артиллерийскому полку Йодль1 предложил старику почетную, но
совершенно никчемную штабную должность во Франции, но Бух возмутился.

(1 Йодль, Альфред - генерал, с 1939 г. начальник оперативного отдела.)

Соседи и друзья все еще чурались Этель, но слух о том, что Юлиус
освобожден и оправдан, уже прошел. Видимо, постарались люди фон Лооса,
подумал Юлиус с благодарностью. Доброе имя восстановить очень трудно...

А позавчера незнакомый офицер привез продуктовый набор и сообщил Этель,
что теперь они будут получать такой еженедельно. Естественно, Этель пыталась
выяснить, куда же посылают Юлиуса и когда он вернется. Юлиус отвечал
расплывчато:

- Я буду в Африке, дорогая... Нет, я не могу сказать... Это связано с
научной работой... Нет, не воевать, я же не солдат, я ученый...

Они провели день, гуляя по городу. Пообедали в ресторанчике на выданную
Фрисснером вполне приличную сумму, потом вернулись в отель. Там его уже ждал
молоденький лейтенант.

- Извините, фрау, - смущенно сказал он Этель. - Я должен проводить
господина Замке к дантисту.

Дантист всерьез занялся остатками зубов Юлиуса, и через два дня они уже
были в полном порядке. Каждый день они встречались с Этель и девочками,
которые остановились в другом отеле неподалеку, а вечерами Юлиус работал с
рукописью и картами.

Первая половина рукописи почти ничем не отличалась от черновика, когда-то
виденного Юлиусом у отца. Отчет о неудачной экспедиции 1935 года, несколько
новых вставок (в одной из которых Юлиус с горечью обнаружил пространный
фрагмент, описывающий его тупость и косность). А вот описание скрытой от
него экспедиции 1938 года было совсем иным, совсем не тот язык. То ли отец
работал, подстегивая себя выпивкой и наркотиками - что скрывать, в последние
годы он грешил и тем, и другим, - то ли события экспедиции расстроили его
рассудок...

Чем, например, объяснить полуразборчивые рваные строки на полях
черновиков: "Черный песок... Не забыть о черном песке"?

Почему отец никак не прокомментировал смерть - или гибель? - Карла
Тилона? Вернее, прокомментировал, но это больше похоже на Майринка, чем на
записи ученого с мировым именем. "Страх обуял нас, и никто не смог подойти к
Карлу. Я понимаю, что эти слова звучат недостойно, но в тот момент никто не
мог поступить иначе. Особенно был напуган один из наших проводников, который
вскочил на коня и умчался прочь. Утром он вернулся и ничего не хотел
объяснять, только злобно блестел глазами. На следующую ночь он и еще двое
бросили нас".

Так что все-таки произошло?

Судя по всему, к конечной цели экспедиции отец пришел с двумя
проводниками и неким Муамаром, о котором он писал очень мало: "Человек он
серьезный, хорошо знает пустыню. Я не вдавался в подробности его биографии,
которая, возможно, неприглядна и даже страшна, но я ему доверяю". И далее:
"Если бы Муамар ушел, пустыня поглотила бы меня, как глотала она тысячи
подобных мне. Я обязан этому человеку жизнью, но не знаю, как отблагодарить
его, потому что в первом же оазисе он бросил меня, забрав оставшиеся
деньги".

К описанию Зеркала Иблиса Юлиус приблизился в самом конце.

"... Идти дальше было невозможно. Казалось, что сам воздух стал камнем в
своем стремлении остановить нас. Мне показалось, что я продвинулся дальше
других. Где-то позади хрипели Марк и Алекс, кажется, они захлебывались..."

"Захлебывались? - Это слово повергло Юлиуса в некоторое замешательство. -
Куда они попали?"

Он продолжил чтение, с некоторым трудом разбирая отцовский почерк,
который почему-то стал как-то грубее, резче и размашистей. Контраст был
настолько разителен, что чтение изрядно затруднялось.