Чтение 8–й страницы книги ~Страж фараона~

В другие дни, когда работа не ладилась или ее прерывали раздумья, время из водопада превращалось в водоворот, круживший слова и мысли, события и лица; секунды растягивались, капли в стеклянной клепсидре лениво скользили одна за другой, падая в сосуд, и между их ударами, казалось, проходила вечность. В такие моменты Семен вдруг ощущал с особой остротой, что погрузился в прошлое, в седую древность: триста лет до войн троянцев с греками, тысяча - до марафонского сражения, тысяча четыреста - до Мария, Суллы и Юлия Цезаря. И еще столько же - до Куликовской битвы, Жанны д'Арк и Тамерлана...

Но время все-таки шло, что-то изменяя в нем, даруя новые привязанности и привычки, обтачивая с тем же усердием, с каким он шлифовал и резал камень. И это давало свои плоды; теперь, когда он провел в долине Хапи почти четыре месяца, новая жизнь уже не казалась ему затянувшимся сном. Скорее, многоцветной мозаикой, сложенной из воспоминаний, фрагментов и осколков.

* * *

Ако, телохранитель-кушит, соратник по экспедиции в Шабахи, явился пьяным. Не так чтобы в стельку - все же приковылял домой, вполне ворочая языком, но на ногах держался плохо. Мерира, Анупу и Техенна оттащили его к речному берегу, прополоскали и положили в камышах, подальше от хозяйских глаз, - сушиться. Из двух хозяев был в наличии Семен - солнце стояло еще высоко, и брат не вернулся из южного храма Амона.

Мерира ругался. По возрасту и опыту он был старшим среди слуг и правил ими столь же уверенно, как лодкой в бурных водах Хапи.

- Пивной кувшин! Пьешь, а нам таскать такую тушу! Чтоб коршун выклевал твои глаза! Чтоб Сетх проткнул тебя колом от глотки до задницы! Так, чтоб пиво излилось с мочой!

- При чем здесь пиво? - сказал Анупу, принюхавшись. - Вино! Финиковое вино, клянусь золотыми стопами Хатор!

- Финиковое пиво, - возразил рыжеволосый ливиец Техенна, присев на корточки рядом с приятелем. - Что, я не знаю, как оно пахнет?

- П-пиво, - подтвердил кушит, - и в-вино... Н-но финн... финн-ков-вое... Эт т-точно!

- Сын гиены и сам гиена! - рявкнул Мерира. - Чтоб твоя мать под ливийца легла!

- Нужна она ливийцам! - с усмешкой возразил Техенна. - У нас гиен не пользуют. Разве что козочку...

Служанки, что столпились неподалеку, захихикали. Мерира поглядел на них, на любопытные глазки То-Мери, на Абет, скрестившую руки на пышной груди, и обрушился на ливийца:

- Пусть Маат запечатает твою пасть куском дерьма! Поминать такое паскудство при женщинах... Чтоб тебе мужской силы лишиться, козлодер!

Техенна снова ухмыльнулся, глядя на ворочавшегося в камышах Ако:

- Ну, это ты зря! Хорошая козочка ничем не хуже кушитских баб. Шерсть мягче и болтает меньше.

- Ммм... - будто в подтверждение простонал Ако.

- Поистине мерзок человек! Зарождается он между мочой и калом, в дни свои месит ил и навоз, и грешным уходит за горизонты Запада, - произнес красноречивый привратник Анупу. Потом присел рядом с Ако и пощупал его вздувшийся живот. - Значит, пиво и вино... никак не меньше двух кувшинов... три кольца меди, а может, и половина дебена... Откуда взял? Стащил из кладовых? Или пропил мумию отца?

- Порази тебя Сохмет от пупка до колена! - рыкнул Мерира. - Откуда у маджая отцовская мумия? Такой и у меня нет!

- Н-нет, - согласился Ако. - М-мня ухх... ух-ха-стили...

- Угостили? Кто ж тебя угостил, жабий помет?

- Др-рузья... Ш-шедау и Т-тотнахт... всс... встретил...

Техенна задумчиво поскреб в затылке:

- Это какие Шедау и Тотнахт? Вроде что-то знакомое!

- Кх... кх... кхопейщщики... с юга... п-пантеры...

Тут Семен, отдыхавший под каштаном и слушавший эту беседу вполуха, вскочил и направился к тростниковым зарослям. Молодые служанки, боясь хозяйского гнева, прыснули от него в обе стороны, но Абет и не подумала уйти: стояла с прижавшейся к ней То-Мери и глядела на Семена, как мать на любимое дитя. Ей нравились все, кто ел ее стряпню, а тех, кто хвалил, она буквально обожала.

- Ну-ка, окуните его еще раз, - велел Семен, кивнув Мерире. - Чтоб говорил поразборчивей! - Когда приказ исполнили, он наклонился над кушитом: - Копейщики с юга? Кто такие?

- Шедау и Тотнахт, г-господин, - совсем внятно произнес Ако. - Чезет Пантер, с юга... Др-рузья! Вместе ходили в страну Хару... и в Иам...

- Точно, ходили! - Ливиец хлопнул себя по бедру. - Эти двое хоть из пантер, а выглядят как носороги. Менфит! Шкуры толстые, копья вместо рогов - и спят с ними, и едят, и пьют...

- Н-не пьют... почти не пьют... - Ако сел и начал тереть кулаками глаза. - Сказали, пить не велено, а потому я пил за троих. Зато колец у каждого!.. - Он в восторге закатил глаза и растопырил пальцы широкой ладони.

- Они из меша Сохмет? - спросил Семен. - Говорили, что делают здесь?

- Верно, господин, люди старого Инхапи. И мы у него служили, наемниками. - Техенна хлопнул кушита по плечу.

- С-служили, - подтвердил Ако, пытаясь встать, - а теперь не с-служим. И Шедау с Тотнахтом не с-служжат, господин! С-сказали, драный пес Инхапи отпустил их. Тотнахт у сестры живет, и Шедау с ним, хоть с-сам не из Города, а из Дельты. Н-не хочет туда! Здесь, говорит, вес-селее!

"Точно, веселее! - подумалось Семену. - А самое веселье будет в третий день месори. Гуляй, пехота! "

Внезапно он понял, что третий день месори выбрали не зря. Самый жаркий месяц, когда от зноя трескается почва, Хапи сужается в берегах, каналы мелеют, пересыхают рвы у лагеря воинов Хоремджета, воздух палит горло, и люди едва шевелятся, как полумертвые лягушки... В такую жару не то что биться - помыслить о битве страшно! Значит, тем неожиданней удар... Солдатам нелегко, но все же ветераны с юга и здесь получат преимущество...

Кто же это придумал, кто рассчитал? Какого генерала выбрать, в какое время подтянуть войска и где их взять - самых умелых, самых верных? Кто? Инени? Софра с его жрецами? Пенсеба, Саанахт и другие вельможи, преданные царице? Или сама владычица ветров и тьмы?

Последнее казалось самым вероятным. Семен готов был утопить в реке свою железную секиру, если дела обстояли иначе.

* * *

Хатшепсут... Хат - лучшая, первая; шепсут - благородная дама; вместе получалось - лучшая из женщин... Однако странное имя и не ласкающее слух - слишком много глухих согласных, и к тому же в непривычном сочетании. Про себя он называл ее Меруити, что значило - любимая. Ей было лет двадцать семь, и, несомненно, она считалась бы очень красивой женщиной в любую эпоху и в любой стране, но только ли облик ее чаровал Семена? Или проницательный ум, взгляды и жесты, смех и переливы голоса - то, что помогало сказать гораздо больше сказанного словами? Или блеск величия и власти, что окружал ее незримым ореолом?

Все это было так, и все играло свою роль, но, может быть, второстепенную, служившую необходимым фоном. Главным являлась тайна; тайна пробуждала интерес, притягивала их друг к другу и придавала их отношениям пленительный оттенок романтизма. Конечно, Семен был для нее загадкой, ибо в его речах и суждениях, во взглядах на жизнь и мир и, наконец, в его мастерстве она ощущала нечто чуждое, несовместимое с ее эпохой, но не пугающее, а притягательное - по крайней мере, для отважного ума. Но и ему она казалась тайной, загадкой, гостьей из волшебной сказки. В прошлой жизни он не встречал подобных женщин и сомневался, есть ли такие в его прагматичных временах; может быть, есть, но вряд ли их встретит неудачник-скульптор, ваятель матрешек и пепельниц, - а если встретит, то вряд ли удостоится внимания.

Меруити... Царица ветров и тьмы... Он побывал в ее дворце не раз, но уже не ночью, при свете звезд и пылающих факелов, а днем. Не столь романтично, зато Семен смог рассмотреть сад и дворец, его убранство, чудные росписи и барельефы на стенах. Балкон, где он побывал, оказался галереей, опирающейся на шеренгу статуй-кариатид, запечатлевших извечных соперников Египта: темеху - стройных светлокожих ливийцев, аму и хабиру - бородатых семитов-кочевников из пустынь за Лазурными Водами, смуглых обитателей Куша и шерданов, людей из морских племен<Лазурные Воды - Красное море; аму - кочевые арабские племена; хабиру - иудеи, палестинцы; шерданы или "люди моря", о коих уже упоминалось, как правило, были пиратами, и к ним относили: шекелеша - сицилийцев, кефти - критян, иси - киприотов, экуэша - греческие племена, населяющие бассейн Эгейского моря, а также финикиян.>. Их изобразили согбенными под тяжестью каменных перекрытий; галерея давила на их плечи будто стопа фараона, попирающая врагов. Но таковыми они становились в периоды смуты, тогда как в иные времена им не отказывалось в царских милостях: наемников ливийцев и кушитов было в Та-Кем не меньше, чем рабов, и даже гиксосам, с коими бились десятилетиями, было позволено жить в Восточной Дельте, на земле Гошен.

Но на галерее и в камышовом зале с царственным стрелком Семену больше побывать не довелось. Меруити обычно ждала его на террасе, увитой виноградом и открывавшейся к востоку, а не к речным берегам, или на скамье под древними сикоморами, среди цветов, беседок и воды, журчавшей в оросительных канавках. Здесь, под шелест листьев и пение вод, он делал наброски углем на желтоватых листах папируса - только ее лицо, ибо решил ограничиться портретом. Статуя в полный рост казалась затеей соблазнительной, но слишком опасной; он мог не удержаться и вылепить ее нагой, в стиле роденовской "Весны", что было б нарушением канонов и существующих традиций. Возможно, святотатством! Вдруг тело великой царицы, дочери бога, - табу, в отличие от тел обычных женщин? Но тело ее влекло Семена не меньше, чем лицо, и с каждой встречей все сильнее.

Временами он что-то рисовал для развлечения царицы - иволгу на ветке, куст расцветающих роз, фасад дворца, ее служанок с кувшинами и подносами, девочку-кушитку с опахалом... Или лепил из глины птиц, животных и людей, воинов на колеснице, газелей и обезьян, кошку, поймавшую мышь, крохотных львов и львиц - их фигурки передвигали с клетки на клетку в игре мехен... Они часто беседовали, больше об искусстве и о ваятелях прежних времен, о легендарных зодчих эпохи Снофру и Хуфу, увековечивших повелителей в каменных громадах пирамид. К счастью - или, может, с неким умыслом - она не расспрашивала Семена о годах, которые он будто бы провел в плену. И, к счастью, она не просила новых пророчеств.

Однажды они заговорили о войне.

- Это зло, - сказал Семен. - Человек убивает разбойника, чтоб защитить свою жизнь и жизни близких, - вот единственное убийство, какое можно оправдать. Но начинающий войну сам разбойник. Он проливает кровь невинных, и потому достоин наказания богов.

Меруити нахмурилась:

- Предки мои - да будет удел их счастлив в царстве Осириса! - воевали много и воевали успешно. Был ли разбойником мой отец, великий Джехутимесу? Или Амен-хотп, отец моего отца?

- Конечно, нет, прекрасная царица. Таких великих людей зовут не разбойниками - завоевателями.

Губы ее сурово сжались, в глазах блеснули зеленые искры - верный признак раздражения. Может быть, гнева, подумал Семен и потянулся за новым листом.

- Ты смеешься надо мной, ваятель?

- Нет, моя госпожа. Я говорю лишь то, что думаю.

- Не всякую мысль нужно облекать в слова, чтобы не лишиться головы. Простая мудрость! Разве ты с ней не знаком?

- Знаком, но готов рискнуть, - ответил Семен, быстрыми штрихами набрасывая ее помрачневшее лицо. - Видишь ли, госпожа, чтоб твой портрет был удачен, мне нужно увидеть тебя в горе и радости, страхе и гневе. Я должен узнать, какая ты, - но как? В моем распоряжении одни слова - ведь я не могу заставить тебя смеяться или плакать, пощекотав твои пятки или отстегав прутьями. В этом случае я непременно лишусь головы!

Она прикусила губу, потом улыбнулась:

- Ты очень хитер, ваятель! Хитер и изворотлив! Однако рисуешь ты неплохо, а финики с кривой пальмы так же вкусны, как с прямой...

Семен отложил лист с наброском.

- Ну вот, я лицезрел царицу в гневе и вижу теперь в веселье. И в самом деле, я большой хитрец! - Уголек в его пальцах вновь отправился в путь по папирусному листу. - Но мы говорили о войне, моя прекрасная владычица... И что ты о ней думаешь?

- Что мне придется воевать, если я...

Она оборвала фразу, но Семен ее закончил - разумеется, не вслух. Слова могли быть разными - сяду на трон, приду к власти - но смысл от этого не менялся: пер'о - не важно, мужчина ли, женщина - обязан воевать. Такая уж судьба у фараонов!

Однако он спросил:

- Ты в этом уверена, госпожа? В том, что придется воевать?

Тень задумчивости легла на ее лицо.

- Говорят, царь дунет в Уасете, поднимется буря за порогами... Это случится, если царь знает, как дуть и в какую сторону. Незнание же грозит бедами... - Пауза. Потом ее голос зазвучал вновь: - Люди из знатных, жрецы и хаке-хесепы, не желают воевать. Та-Кем богат, и все в Обеих Землях в их руках и в руке пер'о - люди, поля и сады, птица, скот и даже звери в Западной пустыне... Но мой отец, божественный Гор, оставил сильное войско, грозное и многочисленное, привыкшее к битвам и победам. Знаешь ли ты, сколь оно велико? Меша Амона стоит в Уасете, меша Птаха - в Мен-Нофре, меша Монта и Сетха - в нижних землях, меша Сохмет - в верхних... Кроме того, есть воины, что охраняют берег Уадж-ур, и другие воины, в странах Хару и Джахи, в Вават и Иртег, Сатжу и Иам... Есть солдаты в гаванях Лазурных Вод и по другую их сторону, в копях и рудниках... Есть лучники в оазисах Западной пустыни и в каменоломнях Восточной... много солдат и много семеров из немху, чьи семьи возвысились в войне с хик'со! Возвысились, но не разбогатели, ибо не имеют земель. А земли в Та-Кем уже поделены, и если делить их снова, начнется великая смута. Чтоб такого не случилось, придется воевать... - Помолчав, царица добавила: - Семеры из немху мечтают о городах и богатствах других стран. Как я могу их остановить? Мой божественный супруг рано умер и не свершил ничего великого... Теперь им нужен другой пер'о - такой, который повел бы их в земли востока и севера...

- Например, Софра или Хоремджет?

- Может быть, Софра или Хоремджет... Но при мысли о них сердце мое сжимается и мрак окутывает душу...

Лицо ее вновь омрачилось. Семен понимал, что она говорит о старой и новой знати и о гражданской войне, которая мнилась неминуемой, если делить уже поделенное. История, в отличие от техники, не признавала поступательных движений, вертясь будто пес, кусающий себя за ляжку, и потому смутные времена всюду были одинаковы - в Та-Кем и в Датском королевстве, в Поднебесной империи и в перестроечной России. В ней новая знать тоже сцепилась со старой, деля города и веси, и в каждом из этих городов уже сидел хакехе-сеп, готовый ради власти съесть врагов живьем - всех и каждого, не исключая президента-фараона. Кроме того, были святилища и жрецы, небезразличные к земным богатствам, были не менее алчные чиновники, были воинственные генералы, были свои нехеси на мятежном юге и даже имелись рабы, что завершало печальную картину сходства. Чего бесспорно не было, так это пришельцев из будущих времен - к великому счастью, ибо кто ведал, какими монстрами завтрашний день мог поделиться с сегодняшним?

- Ты говоришь, что в Та-Кем не хватает земель, - молвил Семен, не выпуская уголек из пальцев. - Земель, однако, много, и на востоке, и на западе, но к ним не доходят воды Хапи. Стоит ли воевать чужие земли, если можно оросить свои? Канал сделает землю плодородной, ты дашь ее воинам и семерам, и они, получив награду из твоих рук, останутся тебе верны. Те из них, кто не желает растить ячмень, давить виноград и стряхивать финики с пальм, могут заняться другими делами. Ведь земли бывают разными, моя госпожа; те земли, что не годятся для поля и сада, подходят для пастбища, для разведения ослов и лошадей, а это выгодное занятие. Есть и другие промыслы: там, где глина, обжигают кирпичи, там, где деревья, - строят суда, там, где песок, - плавят стекло. В иных местах можно выпаривать соль, готовить краски, плавить бронзу, ковать и ткать, шить одеяния и делать мебель. Еще...

- Я понимаю, - прервала его царица, разглаживая на колене ткань воздушного льняного платья. - Ты хочешь сказать, что существует много занятий, и каждое позволяет кормиться. Да, это так, но не всякий военачальник склонен к делам мира. Есть люди с волчьими сердцами... такие как Хоремджет...

- Что ж, эти пусть воюют. Но знай, госпожа: лучше десять мелких войн, чем одна большая.

- Почему?

- По многим причинам. Например, потому, что большая война рождает полководцев с большими армиями, а это - угроза твоей власти.

Он мог бы рассказать ей о владыках, которым даровала власть война - о Сулле и Юлии Цезаре, Наполеоне и Тимуре, Чингиз-хане и Саладине... Но эти истории были бы странными сказками о людях, которые еще не родились, и государствах, которые еще не существуют. Поэтому Семен заговорил о другом - о тактике локальных войн, о демонстрации силы и устрашении противника, и о ротации подразделений - так, чтобы каждый корпус, навоевавшись всласть, заменялся другим, без создания крупной армии, преданной победоносному вождю. Царица слушала, не спуская с него изумленных глаз; рот ее приоткрылся, брови птичьими крыльями взлетели вверх, и Семен, стараясь уловить это выражение, торопливо чертил угольком на плотных папирусных листах. Их накопилась целая пачка: Меруити удивленная, Меруити печальная, Меруити с улыбкой на устах... Прекрасная Меруити!

Наконец она промолвила:

- Прав Инени! Ты мудр, Сенмен, и скрытое от моего ума ясно твоему. Ты видишь дальше ночи и дня, дальше Западной пустыни, дальше просторов Уадж-ур... Но скажи мне, чем может прославиться властитель, если он не воюет, не покоряет чужие страны, не разрушает города?

- Лучше строить, чем разрушать, прекрасная царица. Вот великое деяние, ибо камни дворцов и храмов прочней, чем память о битвах, и драгоценней добычи, взятой в разоренных городах.

Он увлекся и стал описывать святилище в Дейр-эль-Бахри, еще не возведенный храм, белоснежную пену над валом зелени, застывшую средь медных гор.

Меруити слушала как зачарованная.

* * *

Инени разыскал его в библиотеке - там, где Семен, при помощи Пуэмры, знакомился с книжной премудростью Та-Кем. Или, как считалось, припоминал забытое в неволе искусство чтения и письма.

Это было непростым занятием. К его удивлению, иероглифы передавали и слова, и звуки, причем лишь согласные, и это на первых порах повергало в ужас - ведь этих значков насчитывались тысячи! Но, разумеется, язык Та-Кем не содержал тысяч согласных - только двадцать четыре, а остальные символы обозначали слова и заодно двух- или трехбуквенные сочетания. К счастью, иероглифика была письмом особым, для посланий богам в загробный мир, и тексты в этой зубодробительной записи встречались сравнительно редко.

Однако пару-тройку сотен символов все же полагалось запомнить и научиться рисовать. С рисованием проблем у Семена не возникало, но слова, лишенные гласных, казались ему призраками настоящих слов, а еще сбивал порядок записи - то слева направо, то наоборот. К тому же рисование - долгий процесс, и чтобы его облегчить, в Та-Кем использовали скоропись или обыденное письмо. Писали справа налево, и знаки были не картинками, а почти что буквами, но в таком количестве, что Семен уже подумывал о радикальной реформе алфавита. Смысл в ней был бы немалый - используя русские или латинские буквы, он мог писать гораздо быстрее, чем самый искусный из местных скрибов. Это повергало Пуэмру в шок; ему казалось поразительным, что пленник, позабывший письменность, способен покрывать листы странными значками, причем слева направо и с невероятной скоростью.

Инени сел на циновку напротив Семена и властно повел рукой, повелевая Пуэмре удалиться. Жрец был в парадном одеянии, белом, хитоне. Вид у него был утомленный.

- Что читаешь, друг мой? Семен усмехнулся.

- Я памятник себе воздвиг нерукотворный... - пробормотал он на русском, потом его глаза обратились к свитку, лежавшему на коленях. - Здесь написано: "Имена мудрых пребывают вовеки, хотя они отошли, закончили свои жизни, и неизвестно уже потомство их. А ведь они не возводили себе пирамид из бронзы с надгробными плитами из железа. Они не заботились о том, чтобы оставлять наследниками детей, поминающих их имена, но они сделали своими наследниками писания и поучения, которые они сотворили. Они поставили себе свиток вместо чтеца и письменный прибор вместо любящего сына. Книги поучений стали их пирамидами, тростниковое перо - их дитем, поверхность камня - их женой..."<Подлинный текст времен Древнего Царства в переводе М. Матье.>

- Верные слова, - вздохнув, откликнулся Инени. - И мне бы хотелось сидеть в саду, с кувшином прохладного пива, и писать повесть своей жизни, сопровождая ее поучениями...

- Какую из двух? Повесть явную или тайную?

- Ту и другую. Впрочем, я их пишу, но не так быстро, как мне хотелось бы.

- У тебя слишком много других занятий, - посочувствовал Семен. - Ты главный над храмовыми мастерскими, ты наставник дочерей царицы, ты строишь дороги, каналы и корабли и обучаешь молодых писцов... Ты трудишься больше, чем Пианхи, наш сосед - а должностей у него столько, сколько пальцев на руках.

- Эти дела не утомительны, Сенмен. У каждого из нас - помощники, которые заняты работой; у меня - Урджеба и другие, а этот Пианхи тоже имеет верных слуг. Совсем нетрудно управлять, если знаешь, с какой стороны у коровы рога, а с какой - хвост.

- Однако выглядишь ты уставшим.

Инени сбросил с плеч накидку из леопардовой шкуры и мрачно уставился на нее.

- Софра, первый пророк, призвал нас на совет. Хапу-сенеба, меня и высших правителей храмов из Танарена, Кебто, Джеме и других окрестных городов... Конечно, и Рихмера, Ухо Амона... Они, Софра и Рихмер, велели проследить, не появятся ли где-то люди, похожие на воинов, а если появятся, то где и сколько. - Помолчав, он наклонился к Семену и шепнул: - Они что-то подозревают, Сенмен... Я знаю, Инхапи и Рамери шлют Софре письма, и, чтобы его успокоить, в письмах тех сказано, что воины меша Сохмет - лучшие из лучших! - ожидают команды за первым порогом. Повелит Софра, и через несколько дней воины будут в Городе... Но отряды Пантер и Львов уже прячутся в Нут-Амон, в Кебто и других местах, а с караванами от Южных Врат плывут Гиены и Гепарды... все, как ты посоветовал Инхапи... Через сорок дней в Городе скопится тысяч пять воинов, мы будем готовы, но я боюсь, что это время нам не продержаться. Если тайное станет явным...

Он смолк, глядя на Семена с каким-то странным ожиданием.

- Надо выиграть время... надо... - пробормотал тот, затем спросил: - Что может сделать Софра?

- Многое, Сенмен, многое! Может сговориться с Хоремджетом, или отправить гонцов к меша Птаха в Мен-Нофр, или подослать убийц к царице, или похитить пер'о... В Та-Кем достаточно храмов, чтоб спрятать хоть сотню таких малолетних царей!

Семен нахмурился.

- Убить царицу... это, наверное, непросто... Хенеб-ка - бдительный стране...

- А Рихмер - Ухо Амона, и соглядатаи его повсюду, ибо всюду есть жрецы. Жрецы - знание, царь - сила и воля, народ - плоть и мышцы, и три эти камня державы скрепляются повиновением. Чтобы оно было прочным, есть тайные наблюдатели и доносчики, есть дознаватели и есть убийцы. А коль они есть, то стоит приглядеть не за одними немху... Может быть, за мной и за тобой, за знатными семерами, а за царицей - наверняка. У нее ведь много слуг и много телохранителей... Как узнать, какой из них добавит яд в кушанье или метнет стрелу?

"Все как у нас, - подумал Семен, - киллеры, искусствоведы в штатском, бойцы невидимого фронта..." При мысли, что Меруити могут убить, сердце его дрогнуло, затрепетало, но тут же вернулось к прежнему ритму. То, что не случилось, не случится! - мелькнуло в голове, однако вслух он вымолвил:

- Это мне не нравится.

- Мне тоже, но гранат красен, а лотос бел, и с этим ничего не поделаешь. Как не выведешь пятен с боков леопарда. - Инени погладил лежавшую перед ним накидку и спросил: - Что подсказывает твоя мудрость, друг мой? Как отвратить угрозу? Как делают это в твоей стране и в тех далеких временах, откуда ты явился к нам?

Семен обвел взглядом книгохранилище. Оно выполняло функции библиотеки, нотариальной палаты и государственного архива; тут, в сухих подземельях и прохладных залах, пристроенных к Дому Жизни, лежали на полках и в сундуках бесчисленные свитки папируса, пергаменты, сирийские ткани, кедровые доски и глиняные клинописные таблички с евфратских берегов. Дипломатическая переписка, указы и завещания владык, религиозные тексты, перечни трудовых повинностей, даней из покоренных стран и собранных в Та-Кем налогов, списки пожертвовании и наград, а также песни, поэмы, сказки, поучения, научные и философские трактаты... Немногое дойдет до будущих времен, но и дошедшего хватит потомкам, чтобы понять: были в Обеих Землях свои Сервантесы и Шекспиры, Пушкины и Байроны, Гомеры и Платоны... Были! Теперь вот и Макиавелли есть, с угрюмой усмешкой подумал Семен.

- Ты спрашиваешь, как это делают в моей стране? Так же, как всегда и всюду: перекупают людей из противного стана. Не самых главных, но таких, от коих зависят вожди. Вот, скажем, этот Рихмер... Кто он такой? Чего он хочет? К чему стремится?

- Рихмер - тень Софры, - пояснил Инени. - Софра возвысил его из немху, дал ему земли, стада и власть, мед и вино, мясо и хлеб... Все дал! И мы, клянусь Маат, большего не сможем ему предложить!

- Разве? Всякая тень хочет сделаться тем, кто ее отбрасывает, - промолвил Семен. - Но о тенях - как-нибудь попозже, а сейчас скажи мне, Инени: ты знаешь, что я бываю в Доме Радости, у великой царицы?

Жрец кивнул.

- И Рихмер с Софрой тоже об этом знают? Новый утвердительный кивок.

- Разумеется, друг мой! Известно, что ты рисуешь, лепишь из глины и говоришь с царицей. Я думаю, это хорошо. Время смутное, а речи твои мудры и вселяют в нее уверенность.

- Она сказала тебе об этом? - Да.

- Но ведь не каждое слово из наших речей передают Рихмеру?

- Надеюсь, не каждое. И от меня он не услышит ничего, Гор тому свидетель! Великий Гор, чьи глаза - луна и солнце, а крылья покоятся по обе стороны небосклона!

- Вот и оставим его в покое. Его, но не Софру с Рихмером. Пусть они узнают от тебя кое-что похожее на правду - например, что я провидец и маг, что царица верит мне, как призраку первого Джехутимесу, и слово мое весит сто дебенов золота: могу склонить ее к Софре или к Хоремджету.

Пару минут Инени сидел в молчании, потирая ястребиный нос и рассматривая Семена маленькими запавшими глазками, будто видел его впервые; затем проговорил:

- Рихмер хитер! Думаешь, поверит?

- Почему бы и нет? Я просил царицу возвысить Сенмута - пусть возвысит! Так возвысит, чтоб Рихмер поверил в цену моих слов! Сотня дебенов золотом, не меньше!

- Вижу, на серебро ты не согласен<На протяжении полутора тысяч лет, в эпохи Древнего и Среднего царств, серебро ценилось в Египте больше золота, так как золото добывали в рудниках Куша, а серебро поступало извне, в основном из Сирии. Но в описываемую эпоху, как результат развития внешней торговли, цена серебра была уже в полтора-два раза меньше, чем золота. Медь стоила примерно в сотню раз дешевле серебра. >, - произнес жрец с усмешкой, но, тут же погасив ее, добавил: - Опасные игры, очень опасные! Я верю в твой ум и твою мощь, но помни: хоть мал скорпион, да коварен и убивает даже льва. Я не хочу твоей смерти, Сенмен.

- И я не хочу, а значит, попробую договориться с Рихмером.

- Вдруг не договоришься? Семен хмыкнул и пожал плечами:

- Вернусь в поля блаженных! А ты почтишь меня и сложишь в мой саргофаг столько ушебти, сколько дней в году.

- Я прикажу отлить их из золота - ровно на сто дебенов, - пообещал жрец, поднимаясь.

Он удалился, оставив Семена размышлять над свитком древних поучений. Их автор был, несомненно, мудрецом, верившим в силу и нетленность слова и полагавшим труд рапсодов столь же вечным, как творения ваятелей. "...Они не возводили себе пирамид из бронзы с надгробными плитами из железа... Книги стали их пирамидами, тростниковое перо - их дитем, поверхность камня - их женой... Они ушли, и имена их были бы забыты, но писания заставляют помнить их..." Пожалуй, в этом крылась истина; мудрое слово и в самом деле помнилось, а значит, обладало мощью - такой же, как камень и металл.

Какое же слово он скажет Рихмеру? Чем соблазнит, как пригрозит, чтоб отвести опасность от царицы?

Слово еще не пришло, однако он знал, что не - оставит эту женщину и не отдаст ее ни Софре, ни Хоремджету. Не отдаст никому!

* * *

Ковры, подушки и циновки разложили под каштаном, зажгли светильники, вытащили лучшую посуду - серебряные блюда для жаркого, фаянсовые чаши для вина и бронзовую лохань для омовений; служанок нарядили в платья из тонкого льна, То-Мери дали корзинку с цветами, Техенну и Ако поставили с факелами у ворот - встречать гостей. У водоема тоже постелили циновки - для шестерых арфисток; в лампы добавили шарики кифи, и над садом поплыл беловатый благовонный дымок.

Брат праздновал великую удачу - его подняли до таких высот, что впору закружиться голове. Правитель дома царицы, наставник ее дочерей... пусть не главный наставник, а заместитель Инени, но все же этот пост делал его одним из важных государственных сановников. Они, подобно шахматным фигурам, располагались в строгой иерархии, и первым в табели о рангах шел ферзь-визирь - или, по-местному, чати; пост еще вакантный, предмет борьбы и споров, так как чати должен был сделаться регентом и наставником юного пер'о. Вторая позиция была за Софрой, предводителем жречества Та-Кем, а за его спиной выстраивались прочие фигуры: Нехси, царский казначей, Исери, главный над житницами Нижнего и Верхнего Египта, и Саанахт, правитель Дома Войны. Три министра - финансов, сельского хозяйства и военный... Место Сенмута теперь находилось в этом ряду - выше, чем у Пенсебы, градоначальника Нут-Амон, и выше, чем у Рамери и трех-четырех знатнейших хаке-хесепов. Выше, чем у Хоремджета... Но под рукой военачальника было много пешек - копейщики и стрелки, секироносцы и колесничие, весь столичный гарнизон, с которым Саанахт, ввиду глубокой старости и дряхлости, управиться не мог. Секиры и копья являлись веским аргументом в пользу Хоремджета, способным продвинуть его в ферзи и даже в короли - пожалуй, с большей вероятностью, чем Софру.

Но эти невеселые раздумья не помешали Семену насладиться пиром. Газель, запеченная на вертеле, оказалась великолепной, как и терпкое вино из-под Абуджу, журавли и гуси, пирожные Абет и томные песни арфисток, которых было столько же, сколько пирующих, и это сулило иные радости, кроме газели. К тому же пир оживлялся беседой, чему способствовали и вино, и созерцание арфисток, и тучный болтливый Пианхи, сын Сенусерта, служитель Мут, писец в чезете колесничих и смотритель царского стола. Все эти должности помогали проникновению в разные жизненные сферы, и Пианхи отнюдь не скрывал, что проник так глубоко, как позволяют чуткий слух и острый глаз. Вдобавок он обладал таинственным искусством чревоугодников и сплетников - есть, пить и говорить в одно и то же время.

- Наш драгоценный друг, - Пианхи кивнул в сторону Сенмута, - сделал выбор, и нам остается молить богов, чтоб выбор этот оказался верен. Что до меня, то я принесу обильные жертвы Амону, Мут и Птаху... - Он ухватил газелью ляжку и оторвал зубами кус. - Завтра же принесу... трех гусей и сосуды с благовониями... умм, какое мясо!.. пожертвую их, чтоб печень Сенмута не высохла в песках пустыни, чтоб руки были полны богатства, как цветочная корзина у этой юной девушки... - писец алчно покосился на То-Мери, - и чтобы он звал друзей к себе - умм! - тысячу раз!

- Не понимаю, о каком выборе ты толкуешь, - сказал изрядно захмелевший Кенамун, начальник рудников. - У нас нет выбора, ибо вершит его Великий Дом - жизнь, здоровье, сила! Он может возвысить нас или низвергнуть, послать на север или юг... Мы не выбираем, Пианхи, мы делаем то, что нам велят.

- Он прав, - заметил Джхути, художник и приятель Сенмута. - Мы - муравьи под стопой владыки, и слушаем его призыв.

- Лукавите! Лукавите, мои бесценные! - Пианхи погрозил им полуобглоданной газельей ляжкой. - А кто у нас теперь владыка? Чей призыв должны мы слушать? - Он сделал паузу, гулко отхлебнул из чаши и закончил: - К тому же вы говорите о внешней стороне служения, а я - о внутренней, о выборе, который делает душа, ибо у нее всегда есть предпочтения. Тайные, но есть!

- Особенно в те дни, когда труба над Великим Домом пониже и дым - пожиже, - добавил Семен, подмигивая брату, рядом с которым сидел Пуэмра. Как самый младший из гостей, он в разговор не вмешивался, зато посматривал на арфисток и ел с отменным аппетитом, не забывая следить за мудрыми речами старших.

- А? Ты о какой трубе? - Пианхи уставился на Семена, потом, сообразив, выдавил ухмылку и почесал объемистое чрево. - Да, дым не слишком густ, клянусь Исидой всемогущей! И потому мы можем выбирать. Кто за достойного Софру, кто за отважного льва Хоремджета или за великую царицу... и даже за молодого пер'о.

- Сирийский ублюдок! - скрипнул зубами Кенамун, что, однако, не помешало речам Пианхи.

- Человек не обеднеет, если станет говорить учтиво, - произнес он. - Умм! Кажется, эта газель питалась медом и ароматным лотосом! Так вот, о нашем друге и хозяине... Он выбрал служение лучшей из женщин, которую я уподоблю Хатор, но есть и другие любимцы богов... умм... любимцы Гора, Амона или Монта... они спорят, тянутся к священному урею, и кто из них победит? Кто? - Лязгнув зубами, Пианхи содрал остаток мяса с кости. - Но кто бы ни победил, пусть наш хозяин не пожалеет о содеянном. У сына виноградаря рот полон винограда, сын пекаря ест мягкие лепешки... Пусть будет так и с ним!

Чем правим, то имеем, перевел Семен пословицу, прикидывая, что достанется ему. Что он получит, какой виноград, какую лепешку? Мирную жизнь в прекрасной стране? Годы, полные трудов? Друзей, учеников и толпы дам и кавалеров, увековеченных его руками? Почет, достаток, крепкий сон, обильную еду? Газель - на первое, гусь - на второе, ну а на третье - арфистка... Пожалуй, раньше этих благ ему хватило бы, но все течет, все изменяется в подлунном мире!.. Он представил губы Меруити и, будто ощутив их сладость, глубоко вздохнул.

- Значит, говоришь, у нас есть выбор? - дернул плечом Кенамун, расплескивая вино из чаши. - Кто за Софру, кто за гиену Хоремджета, кто за царицу либо сирийскую вошь... А сам ты за кого?

- Я, мой друг, главный писец колесничих и получаю долю от всего, что жалуется людям Хоремджета. Я жрец Львиноголовой<Богиня Мут, супруга Амона, изображалась, подобно Сохмет, с головой львицы.>, и мне положена доля из приношений в храм, от благодетеля нашего Софры. Я управитель имений пер'о - жизнь, здоровье, сила! - откуда к царскому столу идут хлеба и овощи, и в них я тоже получаю долю. Царица повелела мне возглавить ловчих - тех, кто охотится на длинноногих птиц<Пианхи имеет в виду страусов.> и добывает перья в Западной пустыне, - и даровала поле, сад и коз, чтобы кормить моих людей... Словом, я тот бык, который пьет из всех ручьев, что попадаются по дороге, не пропуская ни одного.

Сенмут улыбнулся, Джахи захохотал, а Кенамун неодобрительно фыркнул.

- Пьющему из всех ручьев надо знать, какие у них берега, - сказал Семен. - Крутые или пологие, зыбкие или с надежной почвой... Иначе можно поскользнуться.

Одарив его благосклонным взглядом, Пианхи повернулся к Сенмуту:

- Твой брат - мудрец, ибо видит скрытое за светом дня и мраком ночи. Конечно, я знаю эти берега! Знаю и тропинки к ним, те маленькие слабости, какие есть у властных и великих... Наш молодой пер'о - жизнь, здоровье, сила! - непривередлив в пище и украшениям предпочитает оружие, особенно изогнутые сирийские клинки из твердой бронзы или из железа. Нашей великой царице по сердцу, когда одаривают ее дочерей - яркими перьями, цветами или игрушками, чем-то таким, что приносит радость. Хоремджету нравятся лесть и песни о подвигах, которые он совершил в странах Хару и Джахи, а также у Перевернутых Вод. Хуфтор, чезу колесничих, любит выпить. Ну а Софра... - Пианхи посмотрел на обглоданную кость в своем кулаке, - мудрый Софра считает себя искусным охотником и дважды в месяц едет в Западную пустыню с ливийскими проводниками. Клянусь Маат, он и в самом деле хороший охотник! Я ел у него жаркое из газели, почти такое же вкусное, как это! - Он потряс костью.

- Ну а Рихмер, хранитель врат Амона? Говорят, что он - тень Софры... Он тоже любит охотиться? - спросил Семен, неторопливо потягивая вино.