Чтение 8–й страницы книги ~Энциклопедия мифов~

Я адресовал ему вопросительный взгляд. Дескать, разъясните, уважаемый гуру, какой такой "путь" вы имели в виду, и добавьте, на всякий случай, что Дао, выраженное словами, незамедлительно утрачивает сертификат подлинности- Смех смехом, но я уже тогда нутром чувствовал, что вялотекущая наша беседа может вот-вот принять некое особое направление. И было мне от этого и тошно и радостно - вот уж воистину небывалый коктейль ощущений!

- Ну, тут, положим, дополнительных разъяснений не требуется, - меланхолично заметил мой попутчик. - Вы и сами сразу же подумали, что если "путем" полагать не отдельно взятое перемещение в пространстве, но человеческую жизнь, ваше замечание касательно игры приобретает дополнительную глубину- хотя, в то же время, катастрофически возрастает коэффициент банальности высказывания. Но тут уж ничего не попишешь, с обобщениями всегда так получается: либо банальность, либо ложь. Лучше уж первое-

- Н-н-н-наверное, - запинаюсь почему-то, тушуюсь и затыкаюсь. Надо бы перевести дух. Опять же, моя очередь кубики кидать.

- Игра же, - говорит Карл Степанович мечтательно, словно бы смакуя это слово, - действительно славное занятие для того, кто в пути, тут вы правы- В сущности, игра - это добровольное наложение на себя немыслимых, зачастую нелепых ограничений, верно? Казалось бы, кто заставляет нас с вами, взрослых, разумных людей, передвигать шашки не куда вздумается, а в соответствии с указанием кубиков? Кто сказал нам, будто делать ход следует по очереди, а не одновременно? С какой стати каждый передвигает только черные, или только белые шашки, вместо того, чтобы совместными усилиями расставить по местам и те, и другие? Почему мы слепо повинуемся правилам, изобретенным задолго до нашего рождения, без нашего участия, да еще и удовольствие от этого получаем? И немалое, смею заметить, удовольствие!

- Наверное, именно потому, что нас никто не заставляет это делать, - улыбаюсь ему. - И потом, мы ведь сами выбрали способ ограничить свободу своей воли. Не нравились бы нам правила игры в нарды, резались бы сейчас в "дурака", или в "морской бой", или, к примеру, в прятки, благо обстановка располагает, - тут я невольно хихикнул, поскольку представил себе, как респектабельный Карл Степанович карабкается на багажную полку под потолком купе, пока я, зажмурив глаза, считаю до десяти, запершись в уборной. Справившись кое-как с непрошеной смешинкой, резюмировал: - Считается, что игра - не очень важное занятие, поэтому в этой области человек всегда более-менее свободен выбирать. Нет такой профессии ни в одном цивилизованном обществе: "Надзиратель за настольными играми частных лиц". А значит, играя, мы можем наложить на себя именно те ограничения, которые нам по душе. Так ведь?

- Вот именно, - с удовольствием соглашается мой собеседник. - Выбор игры всегда заслуживает пристального внимания, поскольку рассказывает об игроке куда больше, чем подробные биографии и заполненные анкеты. Вот мы с вами любим играть в "длинные нарды", и это очень показательно, верно?

- Да уж-

Небольшая заминка, но молчать почему-то невыносимо, и я цитирую по памяти подходящий фрагмент из страстного монолога гадалки Оллы, столь впечатлившей меня три дня назад, когда мир еще только собирался пойти вразнос.

- Очевидно, это значит, что нам обоим чрезвычайно нравится мысль о возвращении "домой", хотя я вряд ли представляю себе, что это за место такое - мой "дом"- А вы? Вы представляете?

- Отчего же, вполне представляю, - щурится мой элегантный попутчик, в уголках его рта вдруг обнаруживается улыбка вполне мечтательного свойства. - Вероятно, потому, что я, если оперировать вашей системой метафор, уже "дома"- Ага, вот я вас и обыграл!

И правда обыграл. В ходе всей партии я лидировал с небольшим отрывом, но как только стали убирать шашки "на двор", везение меня покинуло. Впрочем, загадочные намеки моего удачливого соперника волновали меня сейчас куда больше, чем судьба двух белых лакированных кругляшков, так и не успевших эвакуироваться за борт.

- О каком "доме" речь-то? - спрашиваю, с трудом размыкая непослушные губы.

- Ну уж, по крайней мере, не о двухкомнатной квартире в Медведково, - смеется.

Про себя заключаю, что "Медведково" - это, вероятно, один из спальных районов Москвы. Слово смешное. Не то медведи там бродят, не то бабочки-медведки порхают - одно слово, глухомань!..

- Рассказывать о своем "доме" я вам не стану, уж не обессудьте, - продолжил он. - Вам это ни к чему, в метафизическом смысле мы с вами - отнюдь не "соседи"- К слову сказать, пейзаж за окном любопытный, вы не находите?

Я машинально обернулся к окну, ожидая увидеть там очередную пасторальную идиллию, и обмер. Открывшийся мне ландшафт никак не мог существовать на обширной территории между моим родным городом и Москвой. Потому хотя бы, что территория эта равнинная, а за окном сейчас возвышались горы. Не слишком высокие, округлостью очертаний напоминающие Карпаты, но не столь лесистые. Поезд наш неспешно пересекал долину, а на склоне ближайшей горы толпились причудливые тени, четко прорисованные на ультрамариновом фоне ночного неба, горели оранжевые и зеленые огни, затмевающие тонкий серп ущербной луны - неужели город? Точно, город, хотя все известные мне географические карты многомиллионным хором массовых тиражей свидетельствовали: никакого города здесь быть не может. Гор, впрочем, тоже.

Мне бросилось в глаза странное сочетание приземистых массивных зданий и хрупких, почти игрушечных башенок, и еще дом из белого кирпича, на островерхой крыше которого крутился флюгер в форме попугая. И еще мне показалось, будто я слышу музыку, едва различимую танцевальную мелодию, словно бы на городской окраине в разгаре вечеринка-

Я чуть ли не по пояс высунулся в окно и опьянел от восхитительного хаоса ночных ароматов: кажется, воздух этого места подействовал на меня как веселящий газ- впрочем, по правде говоря, я не знаю, как именно влияет пресловутый газ на человеческий организм. Не нюхал я его.

- Что это? - ору, счастливый и перепуганный, как никогда прежде. - Что это? Что это такое?

- Симпатичный городок, - вальяжно замечает Карл Степанович. - Возможно, именно сюда вам когда-нибудь предстоит вернуться- Впрочем, в таком деле гарантий быть не может, сами понимаете. Глава 54. Гбаде

- легко возбуждается и стремится все истребить.

- Ничего я не понимаю! - кричу, уже с надрывом.

Говорить спокойно я сейчас не способен, хорошие манеры забыты. Меня раздирают противоположные желания: хочется не то выпрыгнуть на ходу из поезда и вскарабкаться по склону горы к дивным этим каменным стенам, не то забиться под стол, закрыть глаза, заткнуть уши и сидеть так, пока мир не придет в норму, пока за окном не замелькает скучный степной пейзаж: распаханные поля, узкие полоски лесопосадок, редкие огоньки станционных будок- И к чертям собачьим зачарованные города!

- Здесь не может быть никакого города, - я смотрю на попутчика почти с ненавистью. - И гор не может быть. Какие, на хрен, горы?! Вы мне в ром ЛСД подмешали, что ли?

Последняя догадка кажется мне просто блестящей. Следствие по делу можно считать закрытым. Обвиняемый обязуется затолкать остатки галлюциногена в собственную холеную задницу. Экспериментатор хренов!

- Обижаете, батенька, - хмыкает "обвиняемый". - ЛСД, да в ром? Зачем же хороший продукт портить?

У него редкий дар убеждения. Мои подозрения тут же рассеиваются, разум охотно подчиняется странной логике собеседника. Действительно, ЛСД в ром - какая нелепость! Смешно просто!

- Не может быть здесь гор, говорите? - мягко продолжает Карл Степанович. - Ну, не может, так не может. Их и нет уже, ваша взяла. Посмотрите-ка в окно. Такой пейзаж вас устраивает?

Я снова высовываюсь в окно. Теперь там все в порядке. Степь да степь кругом, сиротская темнота пашен, в небе бледнеет лимонная долька ущербной луны. То что доктор прописал.

И тут волком взвыла одна из составляющих сложносочиненной моей личности, та самая, что подзуживала меня кубарем вылететь из поезда на полном ходу, полагаясь скорее на великодушие судьбы, чем на телесную ловкость; та, что была готова плюнуть на все ради возможности прижаться щекой к каменной кладке городских стен, увидеть влажные от ночной росы булыжники мостовой и умереть на руках прекрасных призраков в бархатных полумасках- Она, эта составляющая, теперь истерически визжала, стучала твердыми кулачками по черепу и ребрам, проклинала меня последними словами и твердила, что жизнь кончена; она бы и посуду, небось, начала бить, да нет внутри меня никакой посуды. Только алебастровой белизны скелет, вполне качественный ливер, да бессмертная душа, скандалистка, каких свет не видывал. Я знал, что упустил некий шанс. Понимал, что замена иррационального пейзажа привычным - не благо, а величайшая утрата. Город этот будет теперь являться мне во снах, и по утрам подушка моя будет сырой от пролитых ночью слез, а я ведь, пожалуй, и не вспомню даже, почему плакал во сне, и очередная подружка будет заботливо гладить меня по голове, как маленького, а мне останется лишь беспомощно скрипеть зубами от невыразимой тоски по утраченному - чему? Хороший вопрос- Глава 55. Гвелиспери

Гвелиспери наносит поражение врагам божества и помогает его преданным слугам в несчастье.

В общем, хреново мне. И еще страшно. Очень страшно. Понято, что от чудес я не удрал, только еще хуже влип, увяз в них по уши, как в болоте, а вытаскивать себя за волосы не обучен, увы. Сижу вот в одном купе с незнакомым человеком - хорошо еще, если действительно с человеком! - созерцаю в окно чудесные видения, и деться мне отсюда особо некуда, разве из поезда на ходу выскочить в "степь да степь кругом". Оч-ч-чень романтично!

Хорошо хоть на курносого незнакомца из худших моих кошмаров Карл Степанович не похож- хотя - что внешность? Насколько я понимаю, для тех существ, соседство с которыми по-настоящему опасно, выглядеть всякий раз иначе - сущие пустяки.

- Кто вы? - спрашиваю попутчика, без особой, впрочем, надежды на удовлетворительный ответ. Кто, кто- Дед Пихто в кожаном пальто.

- Да так, ничего особенного, отнюдь не инициатор, а почти случайный свидетель чуда, которое было готово с вами случиться, но не случилось, - приветливо откликается он. - Странно, кстати, что вы столь болезненно реагируете на исполнение вашего же собственного потаенного желания- Вероятно, то, что легко дается, действительно редко ценится, - драматическая пауза. - А что вы будете делать, если чудеса вовсе перестанут с вами случаться? Вы об этом думали?

- Только об этом в последние дни и думаю. Как - что?! Просто жить и наслаждаться душевным покоем. Крышу чинить буду, - я выразительно постучал костяшками пальцев по собственному темечку.

- Вы меня не поняли, - настойчиво говорит он. - Вот, положим, приведете вы в порядок смятенный свой разум, отдохнете, обдумаете все, что случилось, успокоитесь- Пройдет, скажем, год. Никаких странностей, никаких недоразумений, ничего настораживающего. Даже сны вам больше не снятся-

- Красота какая! - бурчу. Догадываюсь уже, к чему он ведет.

- Проходит еще год, и еще. Скажем, десять лет. Чудеса по-прежнему с вами не случаются. Вы смотрите в зеркало, обнаруживаете мешки под глазами, мимические морщины, пивное брюшко и прочие приметы зрелости- Проходит еще десять лет - ничего необычного, кроме, разве что, лысины на макушке. Зато пейзаж за каждым окном всегда соответствует вашему представлению о том, каким ему следует быть. Зато никаких странных типов, никаких шокирующих высказываний, трамваи ездят лишь там, где проложены рельсы, а соседи не взмывают к потолку-

- Откуда вы знаете, что мой сосед?.. - я в панике.

- Да не знаю я ничего о ваших соседях. Так, для красного словца приплел. А что, он действительно взмывает к потолку?

- Периодически, с похмелья, - вкладываю в эти слова все жалкие остатки былого сарказма. Выпендриваться я, пожалуй, и на смертном одре не прекращу.

- Надо же, - Карл Степанович неодобрительно качает головой.

Уж не сулит ли это моему соседу Диме строжайший выговор с занесением в какие-нибудь сионские протоколы небесной канцелярии? Впрочем, его проблемы. Мне бы со своими разобраться! Спрашиваю:

- Все, что вы мне сейчас сказали насчет жизни без чудес, брюха и прочих житейских радостей - это лирическое рассуждение, пророчество, или угроза?

- Неужто я должен выбирать одно из этих трех определений? Ни одно не подходит. Есть в русском языке слово из шести слогов: пре-ду-преж-де-ни-е. Мне оно больше по душе.

- Желтая карточка?

- Вот именно.

- Игрок, нарушивший правила, сначала получает предупреждение, а с поля его удаляют лишь после повторного нарушения, - говорю тихо, почти нараспев. - Но я не знаю правил этой вашей игры. Наверное, надо бы ловить на лету, но я дурак дураком- Налейте-ка мне еще рому, а то в ушах звенит, виски словно ватой набиты. Я ничего не понимаю, а вы не объясняете. Мне грустно и страшно. Я влип?

- Ага, - смеется, - влип. Но не сейчас, а двадцать семь лет назад. А теперь начинаешь вылипать.

- "Вылипать"? Ну-ну-

Я и не заметил - когда это он перешел со мною на "ты"? Только что? Или раньше? И что это значит? Что спутник мой снял маску вежливого интеллигентного дядечки? А что под маской-то? Смотрю на него внимательно. Никаких перемен, лицо как лицо, вполне себе человеческое. Налил мне рому, чуть-чуть совсем, птичью порцию.

- Правил, - говорит, - не существует. И "удалять с поля" тебя никто не будет. Плохо другое: ты, как и любой другой человек, вполне способен "удалиться с поля" самостоятельно. Игрок, добровольно покидающий поле, обычно полагает, что просто берет тайм-аут. Короткую передышку. Отдохну, дескать, и с новыми силами- Но так не бывает.

- Как не бывает? - кажется, за этот вечер я изрядно отупел. Никак не мог взять в толк, что он имеет в виду.

- А вот так. Нельзя "отдохнуть" и "вернуться в игру с новыми силами". Вернуться после перерыва почти невозможно. Мне кажется, ты должен это знать. Ты ведь как раз собрался спрятаться от собственной судьбы? Потому и сорвался с места как укушенный? Ну, положим, Москва - не то место, где можно спрятаться от судьбы- Но когда человек искренне хочет, чтобы чудеса ушли из его жизни, желание, как правило, исполняется. А потом-

- А потом - что? - спрашиваю, содрогаясь. Глава 56. Геспериды

Геспериды живут на краю мира, у берегов реки Океан и охраняют яблоки вечной молодости-

- Да так, ничего особенного. Просто время начинает идти очень быстро, знаешь ли. Не успеешь проснуться, а за окном уже вечер; закончишь пережевывать обед, а уже спать пора- И множество мелких, но обременительных - не дел даже, делишек. И еще больше способов от них отдохнуть - общий корень со словом "дохнуть", тебя это не настораживает?

- Передергиваете, - возражаю. Но он меня, кажется, не слышит. Увлекся.

- А потом вдруг наступает старость - можно сказать, ни с того, ни с сего. Ничего особенного, конечно, все идет по плану, но тебе покажется, что впереди - не целая жизнь, а всего один короткий, хлопотный день. И ощущение это будет, в сущности, очень верным.

- Я никогда не стану старым, - говорю упрямо. Губы дрожат, но голос я обуздал. - И жизнь моя не будет похожа на один хлопотный день. Так не будет, потому что я с детства решил: так не будет. И все.

- А как будет-то? - доброжелательно интересуется мой попутчик. - Это ты уже решил? Глава 57. Гинунгагап

В скандинавской мифологии первичный хаос, мировая бездна.

Ничего я, разумеется, не решил; хаос первобытный царит в глупой моей голове, и извлечь оттуда удается не мысли, не слова, а лишь разрозненные звуки, да и те гласные: "я- э-э-э- а я- и я- а- о!"

Или, если уж быть честным до конца: Ы-Ы-Ы-Ы-Ы! Глава 58. Главк

Ребенком, гоняясь за мышью, упал в бочку с медом и был найден мертвым. Некий Полид с помощью целебной травы, бывшей в употреблении у змей, возвратил его к жизни.

Никогда не мог толком сформулировать, чего я, собственно говоря, хочу. Картины будущего не роились в моей голове, даже мечты не принимали конкретных очертаний, а невесомыми цветными хлопьями кружились в темноте перед глазами, и расшифровывать их приходилось как кляксы Роршарха: ну-ка, ну-ка, на что похожа эта тень? Ни на что не похожа? Ну и ладно.

Я не строил далеко идущих планов, просто плыл по течению, лелея втайне надежду, что это некое особенное течение, и попутчиков у меня кот наплакал: две щепки, сухой лист, да бумажный кораблик.

Да уж, великим стратегом меня не назовешь. В голове моей опилки, но кричалки и вопилки- Эк меня занесло! Что ж, направление выбрано верно. В сущности, вся наша жизнь случается с нами в детстве, в концентрированном виде. А потом мы только разбавляем этот концентрат дистиллированной водой времени-

Я вспомнил вдруг, что был в детстве жутким чистюлей. Запачкавшись в грязи, поднимал такой вой, что оконные стекла звенели: я полагал, будто от грязи можно "заразиться" окружающим миром, как гриппом, или свинкой. Опасался, что вместе с грязью в меня проникнет некий ужасный "микроб", и я стану "как все". Превращусь во взрослого лысого (как папа) дядьку, обзаведусь толстой (как мама) женой, буду носить мешковатые костюмы, ходить на работу, чавкая, поедать ежедневный борщ, проводить лето на мокром от пота диване и орать с балкона на детей, своих и соседских, втайне ненавидя их (просто потому, что они - дети и, вероятно, умрут позже, чем я). Метафизический этот страх - одно из самых ярких воспоминаний, хотя слова, подходящие для описания ужасавшей меня "взрослой" участи, нашлись не сразу: в младенчестве легко довольствоваться невнятными подсказками инстинкта, не утруждаясь формулировками.

Опасения мои отчасти оправдались: в конечном итоге, я действительно "заразился миром", но организм до сих пор упорно сопротивлялся неизлечимой этой болезни. Лысины, жены, мешковатых костюмов и детей у меня пока не было; даже ежедневные походы на службу мне не грозили, и я намеревался удерживаться на этих позициях до последней капли крови. Потому что еще в детстве я твердо решил, что буду "великим исключением из правил", как единственная роковая женщина моей жизни Мэри Поппинс, книжку о которой я обрел на школьных задворках, среди пачек с макулатурой (не зря, выходит, рылся часами в стопках старых газет, вообразив почему-то, что именно там может быть спрятана подробная карта мира с указанием всех пиратских и разбойничьих кладов). Решил, загадал желание: "быть не как все", произнес его вслух, заручившись поддержкой падучих августовских звезд; записал на счастливом трамвайном билете и съел, морщась от противного прикосновения размокшей бумаги к нёбу; выцарапал на стеариновой свече, каковую сжег, оставшись один дома, в полной темноте, содрогаясь от всякого шороха. Совершил все мыслимые и немыслимые магические обряды, информацию о которых удалось вытрясти из "великих посвященных" нашего двора, и с тех пор будущее меня не пугало. Я знал, что надо просто подождать. Все само как-нибудь уладится.

И вот теперь, очевидно, пришло время оплатить давнишний заказ. Хочешь не хочешь, а выворачивай карманы, принимай ценную бандероль, сколь бы пугающим не казалось ее сладкое, как мёд, содержимое. Глава 59. Гмерти

Он вездесущ и всепонимающ, един, но многочислен в своих "долях", через которые может являться в образе любого существа-избранника.

Карл Степанович сам себе дивился. Словно бы со стороны наблюдал, как из звенящей пустоты образуются слова, смысл которых был для него если и не вовсе темен, то чужд до зевотной одури. Очутившись на пороге этого купе, Карл Степанович полностью утратил контроль над своим телом. Хорошо хоть так называемая "душа", кажется, была неизвестному "захватчику" без надобности. Невелико, впрочем, утешение для скептического ума!

Голосовые связки Карла Степановича, мышцы его лица и прочие полезные телесные механизмы более не подчинялись хозяйским намерениям. В его распоряжении осталась лишь способность осознавать происходящее; беспокойный разум на какое-то время озадаченно притих, но быстро адаптировался и снова принялся суетиться. Следует, впрочем, признать, все это было не только жутко, но и весьма познавательно. Даже, можно сказать, забавно.

Медиумических талантов Карл Степанович до сегодняшнего дня в себе не прозревал; гипнотизировать его пробовали дважды, оба раза безуспешно; от галлюциногенов он делался сонным и равнодушным ко всему, в том числе, и к сумбурным видениям, а кокаин его интересовал только в сочетании с сексом. Поэтому сравнивать настоящий опыт было не с чем, разве что, с чужими литературными трудами, но он искренне презирал всяческую "мутнофизику" и не трудился вникать в подробности, лишь имена модных авторов запоминал, дабы пыль в глаза пустить при случае.

Более всего его теперь изумляло, что наступившая "раздвоенность" оказалась, скорее уж, тройственностью. Старый добрый Карл Номер Один (так называемый "настоящий") вынужденно бездействовал, но все же не исчез вовсе; разум его то панически метался в поисках удобоваримого объяснения данному феномену, то принимался язвительно комментировать происходящее. Карл Номер Два ("захватчик") общался с симпатичным молодым человеком и нес, по мнению Номера Первого, сущую белиберду. Наконец, Карл Номер Три беспристрастно наблюдал за обоими. Именно Номер Три слушал собственный голос и фиксировал метания разума, запоминал, делал выводы. Накапливал опыт. К слову сказать, он, этот Третий Номер, был именно таким, каким всегда хотел казаться (себя обманывать бесполезно, а вот прочих - святое дело!) Карл Степанович. Хладнокровный, рассудительный, мудрый, как автор надписей на Соломоновом перстне, спокойный как статуя Будды. Карл Номер Один страстно желал оставаться таким всегда, сохранить этого "третьего", не дать ему исчезнуть потом, когда наваждение закончится (должно ведь оно когда-нибудь закончиться). Третьему же Номеру это было абсолютно безразлично. Он не строил никаких планов на будущее, поскольку существовал вне системы координат "вчера - сегодня - завтра". Среди бесчисленных понятий, при помощи которых человеческий разум описывает время, лишь два казались ему приемлемыми: "сейчас", "всегда". Это - все.

"Игрок, добровольно покидающий поле, обычно полагает, что просто берет тайм-аут", - говорил, тем временем, "Второй" хорошо поставленным голосом Карла Степановича. Номер Первый внутренне содрогался и проклинал все на свете: что за чушь?! Какой "игрок", какое "поле"?! Что за нелепая стилизация под футбольного комментатора? Номер Третий наслаждался: он не просто понимал, о чем речь, но и разделял точку зрения "захватчика". "Это надо бы запомнить, - терпеливо твердил он Первому, - непременно, непременно надо запомнить-"

Бесполезно. Смятенный разум Карла Степановича, лишенный возможности хоть как-то вмешаться в происходящее, как раз подыскал себе занятие по душе: принялся бурно сожалеть о содеянном. "На кой тебя понесло в его купе? - почти злорадно вопрошал он себя. - Кто тебя под руку толкал? Лежал бы сейчас с журнальцами под простыней, ром бы прихлебывал, банку ананасов открыл бы- Так нет же, в нарды припекло сыграть старому пидору! На рыженьких мальчиков мы, видите ли, смотреть спокойно не можем- И ведь ясно было, что ничего тебе тут не светит! Было тебе это ясно?"

Было. Особую пикантность происходящему сообщал тот факт, что Карл Степанович навестил случайного своего попутчика с почти (почти!) невинными намерениями. Молодой человек понравился ему чрезвычайно. То, что он не гей, было видно невооруженным глазом: обычный гетеросексуал, совершенно довольный таким положением вещей, даже не любопытствующий. Но, во-первых, рядом посидеть, поболтать, скоротать время за игрой - тоже изрядное удовольствие, а во-вторых- никогда не знаешь, где тебе повезет! Жизнь щедра на сюрпризы.

"Вот уж воистину щедра!" - озадаченно констатировал Карл Степанович, пока губы его складывались в обаятельную улыбку, печальную и загадочную, воспроизвести которую ему впоследствии ни разу не удалось, хотя, видит бог, он старался-

"Ты решил, как все будет?" - спрашивает некто голосом Карла Степановича. Спрашивает уже не в первый раз, мальчику можно только посочувствовать. (Обладатель голоса полагает такую настойчивость беспардонной, но повлиять не ход событий по-прежнему не в его власти; он может лишь присутствовать.) Глава 60. Гномы

В недрах земли гномы хранят сокровища.

- Ну так что? Ты решил, как все будет? - снова спрашивает мой попутчик. - Формулируй, это важно.

- Я пока вспомнил только одну формулу: "быть великим исключением из правил". Когда-то я так решил. В детстве.

Лучше бы уж молчал! Чувствую себя глупо: очень уж наивно звучит мое младенческое заклинание. А что делать? Чем богаты- Но мой собеседник, кажется, доволен.

- Что ж, звучит неплохо. Но почему, в таком случае, ты впадаешь в панику всякий раз, когда формула твоя начинает овеществляться? Или ты полагаешь, будто "быть великим исключением из правил" - означает просто спать, пока прочие спешат на работу, или сидеть в баре, когда все остальные завершают вечер перед телевизором?

Крыть нечем. Примерно так я себе это и представлял. И только теперь обнаружил, сколь убого выглядела до сих пор моя версия "исключительной судьбы". Стыдно, конечно-

Спутник взирает на мое смятение с заметным сочувствием.

- Можно, конечно, и так, - примирительно говорит он. - Все можно, ничего не запрещено- Вот только бессмысленно. Тебе самому надоест. Впрочем, уже надоело, я не ошибаюсь?

- Не знаю.

Я, и правда, уже ничего не знаю, не понимаю ни фигушеньки. Каждое слово загадочного этого существа, назначенного судьбой мне в попутчики - сокровище, но взять его на хранение я, кажется, не способен: сундуки мои переполнены какой-то дрянью, и нет уже времени избавляться от хлама.

- Зачем все это? - спрашиваю. - Я не готов пока к- Не знаю, к чему. Ни к чему не готов. Зачем переводить на меня чудеса? Это расточительство. Вы же, наверное, насквозь меня видите-

- Вижу, - соглашается. - Именно поэтому не трудись рассуждать, к чему ты там "готов", или "не готов". Мне виднее. Глава 61. Голем

- вырываясь из-под контроля человека, являет слепое своеволие-

Очень хочется снова спросить его: "да кто же вы такой, черт подери?" - но вряд ли ответ меня устроит. Отмажется ведь как-нибудь, произнесет нечто глубокомысленное, ни к чему не обязывающее, выскользнет угрем из вспотевших моих ладошек. Хотел бы поразить меня в самое сердце сакральным своим статусом, давно бы это сделал. А если уж решил путешествовать инкогнито, ничего не попишешь: нет у меня ни дыбы, ни испанского сапога, ни даже лукавства инквизиторского. И нос мой словно бы специально создан для того, чтобы меня за него водить, сколько душа пожелает. Примитивное, но удобное средство управления мною.

Я вдруг начинаю злиться.

Все, - решаю, - с меня хватит. Поговорили, и ладно. Пора завязывать с этой иррациональной тягомотиной. Пойду-ка я- а неважно, куда. Просто пойду. Поднимаюсь и, не оглядываясь на респектабельного волхва, берусь за дверную ручку. Желудок сжимается до размеров куриного: он (не я!) предчувствует, что дверь купе окажется запертой - и что тогда прикажете делать? Головой биться о пластиковые перегородки? Дверь, однако, отъезжает в сторону без проблем. То есть, она, конечно, то и дело запинается, и приходится искать к ней особый подход: то чуть на себя потянуть, то, наоборот, надавить, а то и вверх поднажать слегка, - но даже мне, до медвежьей болезни почти перепуганному, ясно, что причиной тому не всяческая зловещая мистика, а почтенный возраст, да скверный уход.

Выглядываю в полутемный коридор и обнаруживаю, что там уже выставлен "почетный караул". Никто не уйдет отсюда живым, так-то!

У окна, повернувшись к нему спиной, а ко мне, соответственно, неповторимым своим фасадом, стоит проводник. Тощий, нескладный, угрожающего в нем - только массивная нижняя челюсть, да брови, сросшиеся на переносице. Нелепая помесь Щелкунчика, Дуремара и "злого магрибского колдуна", достойный персонаж для комедии ужасов. В другое время я бы, пожалуй, расхохотался, а то и за фотоаппаратом бы полез, дабы запечатлеть курьезное создание нетрезвой природы. Но тут я замер на месте, утратив в высшей степени полезные умения двигаться, соображать и дышать: сделал один длинный судорожный свистящий вдох, и на этом все.

Не такой уж я паникер, да и нервы у меня покрепче, чем у среднестатистического персонажа Стивена Кинга, но сейчас глазам моим предстало нечто вовсе из ряда вон выходящее.

Проводник ел мышь. Это я понял почти сразу: мертвый зверек был еще почти цел; серая шкурка, тонкий хвостик, острая мордочка, черные точки остекленевших глаз - не нужно быть крупным естествоиспытателем, чтобы сходу установить личность жертвы. Лицо проводника хранило бесстрастное выражение, по его подбородку медленно полз темный сгусток крови, к губам прилипло несколько шерстинок, в уголке рта мутно поблескивала какая-то нехорошая анатомическая подробность. Он ел вдумчиво, неспешно - так не утоляют голод, а лакомятся, скажем, мороженым после обеда, на сытый желудок. Возможно, если бы он жадно пожирал свою добычу, как подобает голодному хищнику, потрясение мое было бы не столь сильным. А так-

Я почти не помню, как шагнул назад, в купе, как захлопнул дверь, навалился на нее отяжелевшим телом и повернул тугой замок, как обрушился на свое место и утер вафельным полотенцем мгновенно вспотевшие лицо и шею, как метнулся в сторону и высунулся по пояс в окно, содрогаясь от спазмов в пустом желудке. Однако я все это проделал, и получил награду за расторопность: добрый колдун Карл Степанович выдал мне порцию рома, намочил полотенце моей минералкой и протянул мне: дескать, умойся.

Я выпил ром, протер рожу. Закурил. Биологическая система "Макс" снова начала функционировать - не без сбоев, конечно, но тут уж ничего не попишешь.

- Какая гадость! - говорю, обретя, наконец, драгоценный дар речи.

- Надеюсь, это нелестное определение относится не к моему рому? - холодно осведомляется попутчик.

- Это "нелестное определение" относится к рациону нашего проводника. Вы видели? Он дохлую мышь жрал!

- Ну, надо же ему чем-то питаться- Ты сам виноват. Кто тебя просил прежде времени в коридор высовываться?

- Прежде какого такого времени? - начинаю звереть. - Мне что, нельзя теперь из купе выходить? А в туалет? Что творится в этом поезде? Может быть, в соседнем купе уже человеческие трупы гложут?

- Может быть и гложут - тебе-то какое дело? Здесь ты в безопасности, вот и сиди пока, не высовывайся. Тем паче, что ни в какой туалет ты не хочешь. Детская уловка!

А что вообще происходит? - спрашиваю шепотом, опасливо и даже заискивающе.

Куда только подевался давешний праведный гнев! Про себя кумекаю, что надо бы мне оставаться в добрых отношениях с попутчиком, который, возможно, является полномочным представителем нечистой силы в отдельно взятом вагоне дополнительного поезда. Может быть, тогда мне позволят не есть мышей на ежегодном шабаше, каковой сегодня, судя по всему, здесь вершится. Возможно даже, меня самого не съедят этой ночью, не заколют ритуальным кинжалом в тамбуре, не принесут в жертву бойлерному котлу, каковой наверняка исполняет здесь роль верховного идолища-

- Не сходи с ума, - строго говорит "полномочный представитель". - Возьми себя в руки. Ничего особенного не случилось. Просто в тех местах, где пересекаются миры, реальность иногда выходит из-под контроля, и тогда предметы и люди начинают своевольничать, приоткрывать стороннему взору истинную свою природу- Впрочем, это обычно быстро заканчивается. Все уладится, не беспокойся. Просто не нужно пока покидать купе. - А когда будет можно?

- Ну- довольно скоро, - он неопределенно машет рукой. - Я скажу, когда- А теперь, чем спрашивать о ерунде, задай-ка мне вопрос, которого я жду.

- Вопрос? Что за вопрос?

- Ну же! Глава 62. Грааль

Грааль - это табуированная тайна, невидимая для недостойных, но и достойным являющаяся то так, то иначе, с той или иной мерой "прикровенности".

Видит бог, я понятия не имел, что он имеет в виду. Ни проблеска догадки, ни единой версии не было у меня на сей счет. Немудрено: голова-то по-прежнему занята лишь проводником, поедающим мышь, а внимание сконцентрировано на дверном замке - прочен ли? Иные впечатления этой странной ночи смазались и казались теперь незначительными.

Уста, тем не менее, отверзлись, повинуясь не чьей-то чужой, а моей собственной воле, но не той "повседневной" разновидности воли, которая ежесекундно приводит в движение мышцы и манипулирует желаниями, а какой-то иной, куда более мощной силе, что проявляется редко и всегда неожиданно, будто совершенный сей инструмент мне не принадлежит, а лишь порой удается взять его взаймы на краткий срок; причем момент передачи и возврата собственности определяю не я сам, а некий непостижимый заимодавец.

- Вы сказали, будто реальность выходит из-под контроля в тех местах, где пересекаются миры, - смотрю испытующе на Карла Степановича: того ли он ждет, продолжать ли?

Визави мой доволен как удав после визита в крольчатник, кивает ободряюще: дескать, продолжай.

Продолжаю.

- Это означает, что мы находимся именно в таком месте?

- Ага, означает, - отвечает с удовольствием. - Наконец-то!

- Что - "наконец-то"?

- Беседа наша принимает должное направление.

- Тогда расскажите мне о мирах, которые зачем-то пересекаются в этом дурацком вагоне. Что за миры-то? - Скорее уж ты мог бы мне о них рассказать. Оба мира тебе знакомы. Один из них ты полагаешь "реальностью", когда бодрствуешь, другой же кажется тебе таковой во сне. Вернее, в некоторых снах. Не во всех, конечно же.

- Вы имеете в виду- город в горах?

- Ну а что еще? По крайней мере, не вечернюю трапезу нашего проводника, - он неожиданно подмигивает мне и заразительно смеется.

Я, впрочем, не готов пока присоединиться к веселью. Мне не до того: я делаю открытие за открытием.

Во-первых, вспоминаю вдруг, что город в горах действительно часто мне снился, он знаком мне с раннего детства; всякий раз, оказываясь там во сне, я знал, что попал домой. На меня тут же обрушивается множество щемящих подробностей: узкие тротуары; возносящиеся к небу переулки-лестницы; заманчивые цветные лоскуты бесчисленных вывесок; полосатые тенты над длинными уютными верандами, словно бы специально созданными для неспешного, ленивого бытия бессмертных; пахучая зелень живых изгородей; плетеные гамаки в садах, где так приятно коротать солнечные послеполуденные часы; сладкий ванильный дух из кондитерской на центральной площади; неспешный говор завсегдатаев кофейни с огромными окнами, прозрачными, но искажающими силуэты, как озерная вода; изящно изогнутый мостик через узкую горную речку, разделяющую город на две неравные части. И еще один мостик с гладкими деревянными перилами, и ароматный дым ритуальных охранительных костров на городской окраине, и хрустальный смех небес, отмеряющий дни вместо колокольного перезвона: его можно услышать дважды в день, перед наступлением темноты и на рассвете, и еще- И еще, и еще, и еще.

Теперь я понимаю, почему ощущал себя чужаком в собственной семье, а позже - в любой, самой теплой компании, почему как черт от ладана шарахался от женщин, стремящихся к постоянству, почему упорно называл самых близких друзей "приятелями" и не беспокоился о собственном будущем, сколь бы удручающим оно не представлялось по здравому размышлению. Всю свою жизнь я словно бы просидел на чемоданах: все ждал, что вот-вот придет время вернуться домой. С ума сойти можно!

С ума сойти можно хотя бы потому, что (это уже во-вторых) снов о городе в горах я до сегодняшней ночи не помнил напрочь, да и когда увидел его за окном, не встрепенулся, хмелея от узнавания. Совершенно на меня не похоже: обычно я запоминаю все, что мне снится; в свое время я даже придумал способ ловить ускользающее сновидение. Для этого, проснувшись, надо осознать себя бодрствующим, но всего на краткий миг. Потом следует снова закрыть глаза и задремать, но не заснуть, а именно задремать, нащупать границу между сном и явью, и тогда - хлоп! - Макс хороший охотник, полузабытый уже сон занимает свое место в активной памяти, где-нибудь между подробным отчетом о вчерашней вечеринке и списком незавершенных дел. По крайней мере, вспомнить его теперь будет столь же просто, как любое другое недавнее событие.

Но вот, обнаружилось, что "охотник" я так себе, средненький, самая ценная добыча до сих пор обходила мои капканы стороной. (Кто знает, не потому ли черная тоска по несбывшемуся иногда грызла меня по утрам, пока я, переставляя ватные ноги, брел на коммунальную кухню, размахивая древним уродливым чайником полусферической формы, с загадочной надписью "ОБМОРОК-76" на мятом боку.)

Я чувствовал, что могу сейчас вспомнить еще множество удивительных вещей, но не был уверен, что готов переварить эти воспоминания без особого для себя вреда. Отмахиваюсь от них ( безуспешно), пробую занять себя другими мыслями (тоже не получается), и тогда я начинаю говорить, многословно и путано пересказываю Карлу Степановичу сумбурные свои впечатления. Не потому, что полагаю, будто они ему интересны, просто среди множества способов не сойти с ума говорение всегда было для меня наиболее простым и эффективным упражнением. Вот и сейчас сразу полегчало.

- Все это довольно занимательно, - вежливо перебивает меня, наконец, попутчик, - но самые интересные вещи ты скрываешь. Не от меня, конечно. От себя.

- Ага, - соглашаюсь, - скрываю. Знать ничего не хочу, потому что крыша и без того едет. А ей надо бы на месте оставаться: у меня там Карлсон живет. Ему без крыши нельзя, без моей крыши он бомжом станет-

Карл Степанович нетерпеливо отмахивается от меня, крыши, Карлсона - от всех разом.

- Я помогу сформулировать. Больше всего тебя пугает необходимость признать, что город этот - не просто видение, не мечта, не греза предутренняя, не картинка из сна, которую можно воспроизвести в акварели на сеансе у психоаналитика и благополучно забыть-

- А разве на сеансах у психоаналитиков рисуют? - изумляюсь. - Я думал, просто на кушетке лежат и на жизнь жалуются.

- Иногда рисуют. Есть сейчас такая модная тенденция; некоторые специалисты своих пациентов и рисовать заставляют, и петь, и спектакли разыгрывать; другое дело, что все без толку- Но как же настойчиво ты стараешься сменить тему!

- Есть такое дело, - винюсь. - И ведь сменил почти! А вы, наверное, как раз собирались сказать, что город это настоящий; что стены его домов можно потрогать руками, что там можно поселиться, можно даже наняться на работу, ходить по утрам на рынок, удить рыбу в реке, собирать улиток с виноградных листьев- Да? Но это я уже и сам знаю. И не хочу никаких подтверждений. Хочу иметь возможность думать, что это просто моя дурацкая идея. Одна из множества. Если еще и вы сейчас станете утверждать, что я действительно гулял во сне по взаправдашнему городу, это- это уже ни в какие ворота! Я отказываюсь переваривать такую информацию.

- А почему, собственно?

- Апатамушта! - бурчу угрюмо и умолкаю.

Почему, почему- У меня болит голова, звенит в ушах, немеют кончики пальцев, перед глазами пляшет какая-то тошнотворная неоновая мозаика. Чем больше мы углубляемся в стремную тему "реальности" моего сладостного наваждения, тем хуже я себя чувствую.

- Ты так боишься узнать настоящую тайну, что каждая новая подробность действует на тебя как порция яда, - сочувственно констатирует Карл Степанович. Глава 63. Гулльвейг

- асы забили ее копьями, трижды сжигали, но она живет и поныне.

- А я не умру от этого яда?

- Нет, ты не умрешь. Ты теперь очень, очень живучий. Один прощелыга-бессмертный напоил тебя сдуру своей кровью, а ты и не заметил.

- Что за бессмертный?