Хонор наклонила голову, обдумывая его вопрос, потом кивнула.
– Возможно, вы правы. – Она глубоко вздохнула, руки ее лежали неподвижно, зарывшись в мех Нимица. Хонор снова встретилась взглядом с адмиралом. – Так вы даете разрешение, сэр?
– А что делать, Хонор, – вздохнул он и грустно улыбнулся ей. – Давай. Можешь отправляться – но чтоб никаких задержек, юная леди! Возвращайся через одиннадцать дней, и ни минутой позже. Если и за это время я не разберусь с этими варварами, то и черт с ними!
– Есть, сэр, – улыбнулась ему Хонор с очевидным облегчением, потом снова посмотрела на Нимица. – И… спасибо, сэр, – добавила она очень тихо.
* * *
– Взгляните на это, сэр.
Коммандер Тейсман положил планшет на колени и развернул кресло к своему старшему помощнику. Он приподнял бровь, увидев светившиеся на главном тактическом экране значки импеллерных двигателей.
– Очень интересно, Аллен… – Он встал и подошел к старпому. – Мы уже определили, кто есть кто?
– Это пока не точно, но мы ведем их уже три часа, и они только что прошли точку поворота на пояс. На таком расстоянии от Грейсона, по такому курсу и с таким ускорением наша секция слежения практически уверена, что их пункт назначения не в этой системе, так что это должен быть конвой. А если это конвой, то вот это, – пять световых кодов вспыхнули зеленым, – почти наверняка грузовики, а значит, вот это, – еще три значка засияли алым треугольником вокруг первых пяти, – корабли эскорта. А если их там три, то это наверняка оба крейсера и один из эсминцев.
– Хм. – Тейсман потер подбородок. – У вас данные только об энергии двигателей, а не о массе. Это могут быть оба эсминца и легкий крейсер, – сказал он, выступая за адвоката дьявола. – Может, Харрингтон оставила свой корабль на месте, а остальные отослала.
– Не думаю, что это так, сэр. Вы же знаете, какие на том направлении проблемы с пиратами. – Их взгляды встретились, и оба усмехнулись, но Тейсман покачал головой.
– Мантикорцы хорошо справляются с защитой торговли, Ал. Один легкий крейсер, особенно с парой эсминцев для поддержки, разделает на котлеты любого «пирата».
– Я все-таки думаю, что вот это, – один из красных огоньков мигнул, – «Бесстрашный», сэр. Они слишком далеко, чтобы точно оценить массу, но у этого корабля почерк двигателя выглядит потяжелее, чем у остальных. Думаю, что эсминец идет впереди, а крейсера прикрывают фланги торговцев. – Старпом остановился и потеребил себя за ухо. – Можно подойти поближе, изучить движение между планетой и орбитой и выяснить, кто остался, – предложил он.
– Про это пока забудь, Ал, – сурово сказал капитан. – Мы смотрим, слушаем, но ближе к Грейсону не подходим. Датчики у них хреновые, но им может привалить удача. И остается еще как минимум один корабль с Мантикоры.
Старпом недовольно кивнул. После Василиска флот Хевена крепко заучил, что электроника на Мантикоре лучше, чем у них. Насколько именно лучше, до сих пор спорили в кают-компаниях, но легкий крейсер Хонор Харрингтон в восемьдесят пять тысяч тонн победил рейдер в семь с половиной миллионов тонн. Уж лучше переборщить с осторожностью в оценках. Так, по крайней мере, любые сюрпризы будут приятными.
– И что нам делать, сэр? – спросил он наконец.
– Отличный вопрос, – пробормотал Тейсман. – Итак, мы знаем, что по крайней мере часть из них ушла с дороги. А если они ушли на Каску, то вернутся не раньше чем через десять-двенадцать дней. – Он задумчиво постучал по зубам. – У нас появляется окно, если только эти гуси знают, что с ним делать. Разбуди инженерную секцию, Ал.
– Есть, сэр. Мы пойдем к Эндикотту или к Ворону?
– К Эндикотту. Надо сообщить об этом капитану Ю – и Мечу Саймондсу, конечно. Курьер с Масады будет добираться слишком долго, так что лучше нам доставить новости самим.
– Есть, сэр.
Тейсман вернулся в командирское кресло и откинулся назад, наблюдая за тем, как следы уходящих импеллерных двигателей ползут через экран с ускорением в две сотни g. Начали поступать рапорты о готовности, он ответил на них, но торопиться было некуда. Кроме того, он хотел удостовериться, что один из этих алых огоньков не повернет обратно к Грейсону. Он подождал, пока значки на экране не достигли скорости в сорок четыре тысячи километров в секунду, перешли гиперграницу и исчезли из поля гравитационных сенсоров.
– Ладно, Ал, уходим, – сказал он наконец, и масадский эсминец «Владычество» массой в семьдесят пять тысяч тонн – в его кают-компании все еще висел вымпел, утверждавший, что это «Бреслау», корабль флота Народной Республики Хевен, – прокрался мимо астероида, за которым он скрывался.
Пассивные датчики, как кошачьи усы, обыскивали пространство перед кораблем, а Тейсман постарался расслабиться в командирском кресле, сохраняя спокойный вид. Вообще-то «Владычество» был в безопасности. Ни одному кораблю флота Грейсона было не под силу перехватить его или вести с ним бой. Добывающие корабли, несмотря на активность в поясе астероидов, обычно скапливались там, где этих астероидов было много. Подобных скоплений «Владычество» избегал как чумы. Он шел на двигателях, включенных лишь на ничтожную долю максимальной мощности – у местных приборы были грубые и маломощные, но на орбите Грейсона стоял как минимум один современный корабль, и Тейсман вовсе не собирался попадать в поле его зрения. Провал миссии катастрофически помешает планам Хевена – но Тейсмана реакция правительства почти не волновала, поскольку капитан Ю оторвет ему голову гораздо раньше.
После долгих томительных часов «Владычество» наконец достаточно далеко отошел от Грейсона, чтобы прибавить мощность и выйти из пояса астероидов. Гравитационные датчики «Владычества» обнаружат любое гражданское судно далеко за пределами действия радара задолго до того, как заметят его самого, так что останется время снова лечь в дрейф. Скорость резко увеличилась, и корабль пошел прочь из системы. Нужно было отойти как минимум на тридцать световых минут от планеты, прежде чем переходить в гиперпространство, чтобы гиперслед нельзя было обнаружить.
Тейсман со вздохом расслабился, поняв, что снова ушел незамеченным.
Теперь осталось только посмотреть, что капитан Ю – и Меч Саймондс, конечно, – будут делать с его информацией.
ГЛАВА 8
– Спасибо, что пришли, адмирал Курвуазье. – Гранд-адмирал Янаков встал, чтобы поприветствовать гостя, и Курвуазье чуть приподнял бровь, увидев за столом двух женщин. Богатство их наряда и украшений показывало, что это были жены Янакова. Для замужней женщины на Грейсоне было почти неслыханно появиться даже на частном обеде, если только гости не были ближайшими друзьями ее мужа, и Янаков знал, что Курвуазье это известно. Значит, их присутствие имело символическое значение.
– Спасибо, что пригласили меня, – ответил Курвуазье, проигнорировав, как того требовал этикет, присутствие женщин, поскольку никто их не представил.
И тут…
– Позвольте представить моих жен, – продолжил Янаков. – Рашель, моя первая жена. – Женщина справа от него улыбнулась, встретив его взглядом с удивившей мантикорца прямотой. – Рашель, адмирал Рауль Курвуазье.
– Добро пожаловать в наш дом, адмирал. – Голос Рашель, как и ее улыбка, был мягким и уверенным, и она протянула ему руку. Курвуазье не инструктировали, как приветствовать жену высокопоставленного лица на Грейсоне, но он не зря всю жизнь служил своей королеве. Он наклонился над протянутой рукой и коснулся ее губами.
– Спасибо, госпожа Янакова. Быть здесь – большая честь для меня.
Когда он поцеловал ей руку, глаза ее расширились от удивления, но руку она не отдернула и других знаков неудовольствия также не проявила. Когда Курвуазье выпустил ее руку, она снова улыбнулась и положила руку на плечо второй женщине.
– Позвольте представить вам Анну, третью жену Бернарда. – Анна тоже улыбнулась ему и не колеблясь протянула руку для поцелуя. – Моя сестра Эстер просила передать, что она сожалеет о своем отсутствии, адмирал, – продолжила Рашель, и Курвуазье не сразу вспомнил, что в грейсонских семьях все жены называют друг друга сестрами. – Она приболела, и доктор Говард велел ей остаться в постели. – Вежливая улыбка Рашель на этот раз больше напоминала ухмылку. – Уверяю вас, если бы не болезнь, она была бы здесь. Как и мы все, она очень хотела с вами познакомиться.
Курвуазье задумался, будет ли вежливо выразить желание встретиться с Эстер в другой раз. На первый взгляд, замечание было безвредное, но мужчины на Грейсоне ревновали своих жен. Лучше выбрать что-нибудь менее рискованное.
– Пожалуйста, передайте ей, что мне очень жаль, что болезнь помешала нам встретиться.
– Передам, – ответила Рашель и изящным жестом предложила ему сесть.
Когда Курвуазье занял свое место, она позвонила в колокольчик, и появились молчаливые ловкие служанки с подносами еды – просто девочки, понял он, вспомнив, что этим людям недоступен пролонг.
– Можете есть и не беспокоиться, адмирал, – сказал Янаков, когда перед гостем поставили тарелку. – Все эти продукты – с орбитальных ферм. Уровень металла в них не выше, чем на Мантикоре или Сфинксе.
Курвуазье кивнул, но не стал тем не менее сразу набрасываться на еду. Он подождал ухода служанок и почтительно склонил голову, пока Янаков читал краткую молитву.
На вкус Курвуазье, грейсонская кухня представляла собой нечто среднее между традиционной восточной кухней Старой Земли и блюд Нью-Тосканы на Мантикоре, – то есть обед был превосходный. Повар Янакова заслужил бы пять звездочек даже в «Космо», а беседа за столом шла совсем не так, как он ее себе представлял. Янаков и его офицеры, да и вообще все грейсонцы, вели себя с его женщинами-офицерами либо скованно и напряженно, либо с почти неприкрытым презрением, так что он представлял себе суровый и невеселый образ жизни, где женщин только видели, но не слышали. Рашель и Анна Янаковы, однако, были весьма красноречивы. Они не скрывали своих чувств к мужу, да и сам Янаков был совсем другим, выбравшись наконец из-под прикрытия формальностей и чувствуя себя удобно и уверенно на своей территории. Курвуазье не сомневался, что хотя бы отчасти цель вечера заключалась в том, чтобы показать ему более человечное лицо Грейсона, но это не помешало ему немного расслабиться в атмосфере доброжелательности.
Во время еды играла негромкая музыка. Курвуазье к такой не привык – классическая музыка Грейсона была основана на чем-то вроде древних классических кантри и вестерна, но звучала она на удивление бодро, несмотря на оттенок грусти. Гостиная была большая даже по планетным стандартам Мантикоры, с высоким куполообразным потолком, роскошными гобеленами и старомодными картинами маслом на стенах. Преобладали религиозные темы, но были и другие картины, среди которых выделялись своей тревожной красотой пейзажи. В них чувствовалось ощущение потерянности, как в окнах в эльфийскую страну, как будто отраженная на них красота никогда не могла стать настоящим домом людям, живущим в этом мире, – и в то же время была для них родной.
А между двумя такими манящими пейзажами расположилось огромное окно… с двойным стеклом, герметически запечатанным в раме. Снизу виднелось входное отверстие воздушного фильтра.
Курвуазье почувствовал, что его пробрала дрожь. Вид из окна захватывал дух: перед его глазами раскинулись увенчанные снежными вершинами горы, склоны их покрывала пышная зелень, которая так и звала сбросить обувь и пробежать босиком по зелено-голубой траве. Но окно было запечатано навечно, а на поясе у адмирала в неприметном футляре висела выданная посольством маска для дыхания. Посол сказал, что маска не понадобится, пока он остается в глубине материка – если только не поднимется уровень содержания пыли в атмосфере. А семья его хозяина девять столетий жила в среде, которая по-своему была опаснее любого орбитального комплекса.
Он заставил себя отвернуться от окна и сделать глоток вина, и когда снова вернулся к беседе, он встретил задумчивый взгляд темных глаз Янакова.
Обед закончился, Рашель и Анна попрощались и ушли, и еще один слуга – на этот раз мужчина – налил в изящные рюмки импортное бренди.
– Надеюсь, вам понравился обед, адмирал? – сказал Янаков, поднеся рюмку к носу и вдохнув аромат.
– Он был великолепен, адмирал Янаков, как и компания, – улыбнулся Курвуазье. – Вы прекрасно все продумали, – добавил он мягко.
– Туше, – ответил, улыбнувшись, Янаков, потом со вздохом отставил рюмку. – Вообще-то, адмирал, я пригласил вас как бы в качестве извинения, – признался он. – Мы плохо с вами обошлись, особенно с женщинами-офицерами. – Курвуазье отметил, что он выговорил «женщины-офицеры» почти без запинки. – Я хотел показать вам, что мы не совсем уж варвары и не держим жен в клетках.
Курвуазье усмехнулся иронии в тоне своего собеседника, но пригубил бренди прежде, чем ответить, и сказал ровным тоном:
– Я ценю ваши слова, адмирал Янаков, но, честно говоря, извиняться надо не передо мной.
Янаков покраснел, но согласился.
– Я понимаю, но и вы должны понять, что мы еще только ощупью ищем, как себя вести. По грейсонскому обычаю для меня чрезвычайно неприлично пригласить к себе домой любую женщину без ее защитника. – Когда Курвуазье вопросительно приподнял бровь, Янаков покраснел еще сильнее. – Конечно, я понимаю, что у ваших женщин нет «защитников» в том смысле, в каком они есть у наших. С другой стороны, мне приходится учитывать, как мои люди – мои подчиненные и делегаты Палаты – отреагируют, если я радикально нарушу обычай. Не только на мое собственное поведение, но и на поведение ваших людей, если они примут приглашение. Так что я пригласил вас, поскольку в каком-то смысле вы защитник всех ваших женщин-офицеров.
– Понятно. – Курвуазье сделал еще глоток бренди. – Я ценю ваш жест и буду рад передать ваше извинение моим офицерам – конечно, в осторожных выражениях.
– Спасибо. – Благодарность и облегчение Янакова были очевидны. – На этой планете есть люди, которые противятся любой мысли о союзе с Мантикорой. Некоторые боятся потока идей извне, другие считают, что такой союз только вызовет обострение враждебности Хевена, а не защитит нас от него. Мы с Протектором Бенджамином не относимся к числу этих людей. Мы слишком хорошо понимаем, что может дать нам союз, и не только в военном отношении. Но тем не менее похоже, что все, что мы делали с вашего прибытия, было неправильно. Это вбило между нами клин, а посол Мастерман поторопился загнать этот клин поглубже. Я глубоко сожалею об этом, и Протектор Бенджамин тоже. Вообще-то он специально попросил меня передать вам его извинения, как личные, так и как главы государства Грейсон.
– Понятно, – сказал Курвуазье еще тише.
Это было неслыханно откровенное признание, дверца, открытая специально для него, но эти слова вызвали привкус горечи. Его долг состоял в заключении договора, и он сам этого хотел. Ему нравилось большинство встреченных им грейсонцев – не все, конечно, но большинство, – несмотря на их сдержанность и сложные социальные условности. Но, при всей своей благодарности за это признание, Курвуазье не мог не отметить, что сделано оно меньше чем через день после отлета Хонор.
– Адмирал Янаков, – сказал он наконец, – пожалуйста, передайте Протектору Бенджамину, что я искренне ценю его послание и от имени королевы с нетерпением жду заключения союза, на который мы все надеемся. Но я должен также заметить, сэр, что то, как ваши подчиненные обращались с капитаном Харрингтон, в глазах Мантикоры является непростительным.
Янаков покраснел еще сильнее, но не пошевелился, явно побуждая гостя продолжать, и Курвуазье наклонился к нему через стол.
– Я ни в коей мере не «защитник» капитана Харрингтон, адмирал. Ей защитник не нужен, и ее наверняка оскорбило бы такое предположение. Она один из самых преданных и мужественных офицеров, которых я имел удовольствие знать. Уже то, что она достигла своего ранга в таком молодом для нашего королевства возрасте, свидетельствует о том, как высоко ее ценит флот. Но хотя ей не нужна ничья защита, она мой друг. Мой очень хороший друг и моя ученица, я отношусь к ней почти как к дочери, которой у меня никогда не было, и то, как с ней обходились, – оскорбление всему нашему флоту. Она не ответила на оскорбление только потому, что профессиональный долг и дисциплину ставит выше личных интересов, но я вам вот что скажу. Пока ваши люди, по крайней мере военные, не начнут обращаться с ней как с офицером Ее Величества, каковым она и является, а не как с главным экспонатом в кунсткамере, шансы на истинное взаимодействие между Грейсоном и Мантикорой очень невелики. Капитан Харрингтон – одна из лучших, но далеко не единственная у нас женщина-офицер.
– Я знаю, – почти прошептал Янаков, крепче сжав ножку рюмки. – Я понял это еще до вашего появления и думал, что мы к этому готовы. Я думал, что я сам к этому готов. Но все оказалось намного сложнее, и отлет капитана Харрингтон вызывает у меня чувство глубокого стыда. Я понимаю, что причина – в нашем поведении, вне зависимости от официальных объяснений. Именно это подтолкнуло меня пригласить вас сегодня. – Он глубоко вдохнул и встретился взглядом с Курвуазье. – Я не стану опровергать то, что вы сейчас сказали, адмирал. Я согласен и даю вам слово, что по мере своих сил постараюсь разрешить проблему. Но должен вам сразу сказать, что это будет нелегко.
– Я знаю.
– Да, но вы, возможно, не вполне понимаете, почему именно…
Янаков показал на темнеющие за окном горы. Садящееся солнце окрасило снежные вершины в кроваво-красный цвет, а сине-зеленые деревья стали черными.
– Этот мир жесток к женщинам, – сказал он тихо. – Когда мы сюда прибыли, на каждого взрослого мужчину приходилось четыре женщины, потому что Церковь Освобожденного Человечества всегда практиковала многоженство… и это нас спасло.
Он сделал паузу и глотнул бренди, потом вздохнул:
– У нас была почти тысяча лет, чтобы адаптироваться к этой среде, и я переношу тяжелые металлы вроде мышьяка и кадмия куда лучше, чем вы, но посмотрите на нас. Мы все маленькие и жилистые, с плохими зубами, хрупкими костями и продолжительностью жизни чуть больше семидесяти лет. Мы ежедневно проверяем токсичность сельскохозяйственных земель, дистиллируем каждую каплю питьевой воды, и все равно страдаем от высокого уровня неврологических заболеваний, умственной отсталости и врожденных дефектов. Даже воздух, которым мы дышим, нам враждебен; третья по распространенности причина смерти – рак легких. Рак легких – и это через семнадцать столетий после того, как Лао Тан довел свою вакцину до совершенства! И нам приходится бороться со всем этим, адмирал, со всеми этими опасностями и последствиями для здоровья, несмотря на девятьсот лет – почти тысячелетие – адаптации! Можете себе представить, каково было первому поколению? Или второму?
Он грустно покачал головой, глядя в свою рюмку.
– В первом поколении только один ребенок из трех рождался живым. Из этих детей половина слишком серьезно хворала, чтобы пережить младенчество, а наше существование тогда было слишком ненадежным. Мы не могли тратить ресурсы на поддержание угасающей жизни. Так что мы практиковали эвтаназию и отправляли их обратно к Богу.
Он взглянул на Курвуазье; лицо его было искажено болью.
– Призраки младенцев преследуют нас до сих пор. Мы не так много поколений назад перестали применять эвтаназию к дефективным детям, даже к тем, кто страдал мелкими и вполне исправимыми дефектами. Я бы мог показать вам кладбища с рядами детских имен или с табличками вообще без имен, но могил там нет. Для этого традиции переселенцев слишком крепки – первые поколения слишком нуждались в земле, на которой могли бы расти земные культуры. – Он улыбнулся, и боль отчасти отступила. – Наши обычаи, конечно, отличаются от ваших, но теперь умершие дают жизнь памятным садам, а не картофелю, бобам и зерну. Как-нибудь я покажу вам Сад Янакова. Это очень… мирное место…
Он помолчал. Молчал и Курвуазье.
– Но у наших основателей все было не так, и чего стоило женщинам терять ребенка за ребенком, видеть, как они болеют и умирают, и все равно рожать, рожать и рожать, даже ценой собственной жизни, чтобы выжила колония… – Он снова покачал головой. – Все могло быть по-другому, если бы наше общество не было таким патриархальным, но религия учила нас, что мужчины должны заботиться о женщинах и направлять их, что женщины слабее и меньше способны переносить трудности… а мы не могли их защитить. Мы не могли защитить и самих себя, но они платили куда более страшную цену, а привезли их сюда мы.
Сапковский Анджей
Афанасьев Роман
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Мацумото Сэйте