Чтение 8–й страницы книги ~Смилодон в России~

Выдвигаться на Большую Миллионную было решено ударно, кадрированным взводом, в составе Бурова, Гарновского, тройки графов, двух баронов, одного виконта и пары дюжин чудо-богатырей званием не ниже сержантского. Вооружились, снарядились, расселись по каретам и тронулись, в молчании, отставив разговоры, с твердым намерением пусть даже и не встретить каналью де Гарда, но уж истребить-то его осиное гнездо до самого основания. А гнездо сие представляло собой мрачный, черного карельского камня дом в два этажа. У крыльца было изрядно наблевано, дверь отмечена следами сапог, сквозь зашторенные окна доносились звуки музыки, слышались пьяный смех, крики, мужские голоса, хлопанье в ладоши и кокетливый женский визг. Судя по всему, это был не просто клоб - место отдохновения людей почтенных, обстоятельных, чинно убивающих время в приятном ничегонеделании, но еще и заведение с девочками. Весьма и весьма веселыми, веригами морали не обремененными. Расклад был, надо полагать, обычный - на первом этаже служили Бахусу и Фортуне, на втором - Венере и Морфею, а вот где печатали липовые ассигнации - это был вопрос. Ладно, гадать не стали, быстро отжали дверь, без шума вошли, разом успокоили сунувшуюся было прислугу. Виконт с чудо-богатырями подался блокировать здание, а Буров при Гарновском, баронах и графьях отправился инкогнито в игорный зал - осмотреться. Хотелось, чтобы все было тихо, спокойно, пристойно, без скандала. Как в лучших домах Лондона. Однако без скандала не получилось - в России живем. Только Буров и подчиненные вошли, как из дальнего угла, где метали абцуги440, с резкостью повысили голос:

- Это черт знает что такое! Карты-то того, крапленые! Господин банкомет, вы шулер! Гнида, сволочь, мизерабль, мерд, дешевая вонючая каналья! Такую растакую твою мать!

Голос этот, гневный и язвительный, показался Бурову знакомым. Невольно он пошел на крик, вгляделся сквозь завесу дыма и не смог сдержать ухмылку удивления - ба, знакомые все лица. Еще какие знакомые: за столом в качестве понтеров сидели секунд-майор Павлик, почти что ротмистр Федя и вечный, судя по всему, поручик Ржевский, а вот банк метал... сказочный самец, невообразимый мужчина, первейший кавалер и ловелас Европы. Все такой же лихой, кучерявый и брюнетистый, как тогда, год назад во Франции. Бурову даже показалось на миг, что время обратилось вспять, что он снова в Париже, в большой разговорной комнате монастыря Святой Магдалины441, а рядом с ним шевалье и маркиз де Сад... Впрочем, не удивительно, события развивались как во Франции, с небольшой лишь поправкой на российский колорит.

- Ну, падла, молись! - Поручик Ржевский между тем закончил выражаться, вскочил и плавно перешел от слов к делу - швырнул колоду банкомету в лицо. Нераспечатанную. Попал хорошо.

- Я? Шулер? Гнида? Сволочь? Мизерабль? Мерд? Дешевая вонючая каналья и падла? - возмутился банкомет, побледнел и тоже, словно уколотый шилом в чувствительное место, вскочил. - Вы, милостливый государь, посмели осквернить честное имя Джованни Джиакомо Казановы, кавалера де Сингальта, персоны, вхожей к ее величеству императрице российской442. И сейчас об этом очень пожалеете. Требую сатисфакции. И немедленной.

При этом он расправил плечи, приосанился и очень мужественно возложил ладонь на эфес шпаги. Красив, ох красив, а уж грозен-то, грозен... Только ведь и поручик Ржевский был не лыком шит.

- Хрен тебе, каналья, а не сатисфакцию! - в ярости воскликнул он и, подавая скверный пример братьям по оружию443, с чувством приголубил Казанову подсвечником. - Получи абцуг!

Подсвечник был массивный, на четыре свечи, размах хороший, по полной амплитуде. Явственно чмокнуло, брызнула кровь, лицо кавалера окаменело. Мужественно, так и не отняв пальцы от эфеса шпаги, он рухнул на пол. До смертоубийства дело, правда, не дошло, помешал парик, кудлатый, добрый, голландской работы. И переменчивое колесо фортуны завертелось в другую сторону: бесчувственного банкомета понтеры потащили из зала, отыгрываться, по своим правилам. Не Европа чай - Азия, Тартария. Буров же, будучи всецело на стороне соотечественников, тут же распорядился, чтоб им дали зеленый свет, - пусть, пусть этот шарлатан, шулер, дамский сердцеед и по совместительству агент инквизиции получит свое. Вот ведь гад, все в своем репертуаре, мало ему тогда настучали по башке на берегах Сены. Теперь вот добавят еще на берегах Невы. И вообще, хрена ли собачьего ему здесь, в России? М-да, интересно, очень интересно...

А вот в заведении Шпрингельхейма, как вскоре выяснилось, ничего интересного не было. Ни станков, ни ассигнаций, ни Уродов, ни Бойцов. Только пьянство, игрища, непотребство и блуд - средней руки, широко раскинутой ноги. Никакой изюминки. То ли Вассерман набрехал, то ли де Гард замел следы - один Бог знает, спросить было не у кого. В общем, прошлись по номерам, навели кое-какого шороху, взяли на недолгую память бочку коньяка и покатили домой. Джованни Джиакомо Казанова, кавалер де Сингальта, двинулся следом - малой скоростью, на четырех костях, захлебываясь кровавыми соплями. Судя по всему, он был не в настроении и не в форме. Не удивительно. Тяжелый день, понедельник...

VII

Вторник начался сюрпризом, на первый взгляд вроде бы приятным - сразу же после завтрака Бурову сделали презент. Ну как презент - уличный мальчишка на глазах у стражников пропихнул посылочку между прутьев ограды, свистнул приглашающе, помахал рукой и стремительно утек. А на пакете том, сделанном изящно, обвязанном галант-нейшей розовой ленточкой, значилось: "Кавалеру Бурову от неизвестной воздыхательницы". Как говорится, пустячок, а приятно. Да ведь только халявный сыр бывает, как известно, в мышеловке.

- М-да, князь, кто-то вас здорово не любит, сразу же сказал Гарновский, вытащил кинжал, потыкал им в посылочку и принялся принимать экстренные меры: презент был с тщанием укрыт овчиной, обернут трижды воловьей шкурой и с бережением, неспешно перенесен под землю к Дронову.

- Да, чую хитрость механическую, погибель исподнюю и отраву злую, - сразу же изрек тот, даже горькую пить не стал, сплюнул тягуче и дал обстоятельнейший наказ:

- Перстов не совать, не облачаться ни во что, внутрь ничего не принимать.

Немедленно были вызваны Ерофеич и сержантишко один, ученик Кулибина, вдвоем с величайшим тщанием, с изрядным бережением распороли они ленточку, развернули бумагу, посылочку вскрыли. Подарок представлял собой бутылку вина, массивную, объемистую табакерку и мужское, соблазнительного колера исподнее. Вино было паршивым, табачница - серебряной, так себе, а вот подштанники хорошие зело, - шелковые, с гульфиком, сплошь украшенные вышитыми сердечками. Бурова воздыхательница изрядно постаралась, не единую ночь, видать, прорукодельничала у свечи.

- Ясно дело, штуковина-то с изворотом, - молвил веско ученик Кулибина, только глянув на дареную табачницу, вытащил мудреные, хитрого устройства щипцы и с величайшей осторожностью принялся открывать крышку. И сразу же злобно клацнула потайная пружина, выбросив стремительное механическое жало - слава тебе, Господи, что впустую, в белый свет, как в копеечку. Табакерочка-то была того, не с музыкой - со смертельным секретом. И еще неизвестно, с каким табачком.

- И эта не проста, - снова молвил воспитанник Кулибина, косо глянув на емкость с бормотухой. Вытащил затейливый, тройной закрутки штопор и не торопясь по "точке"444 принялся вытягивать тугую пробку. Процесс спорился, вскоре распечатанная табачница, бутылка, лишенная девственности, и растянутые во всю длину подштанники уже лежали на столе. За них взялся опытной рукой со всем своим старанием Ерофеич. Дело мастера боится - уже к обеду был известен результат. Настораживающий, весьма. Все - и вино, и табак, и исподнее, и секретное жало в табакерке - было отравлено. Страшным, действующим даже через кожу ядом из безвременника, аконита, слизи жабы, ртути и реальгара445, превращающего человека в разлагающийся, корчащийся от муки кусок плоти. Похоже, неизвестная воздыхательница хотела повздыхать у Бурова на могилке...

- Да уж, говно еще то, - сделал, как всегда, глубокомысленное резюме Чесменский, выразился по-черному в половину силы и мастерски задействовал свой аналитический потенциал. - Только, похоже, это не де Гард нагадил. Он хоть и засранец редкостный, но все же с головой. А тут все через жопу - топорно, по-деревенски, с явным перебором. Ни мысли, ни вкуса, один только яд. И у какого же недоумка, князь, вырос на вас такой зуб?

У какого, у какого... Буров ни секунды не сомневался, что и к подштанникам с ядом, и к табакерке с жалом, и к фауст-патрону с отравой приложил свою длань его светлость князь Платон. Гондон. По крайней примитивности покушения чувствуется. Тем более что мотивов для подобного действа у Платона Александровича более чем достаточно - вначале дали по рогам, а потом еще мозолят предерзко державные очи, такие охочие до мужского сословия. Посягая тем самым на самое святое, на его, князя Зубова, положение фаворита. И, как следствие, на статус всего клана446. Ну а уж тут, как говорят французы, tous les moyens sont bons447. Что же касается источника осведомленности Платона Александровича, то уж здесь-то совсем не сложно было догадаться, откуда дует ветер, - фрейлины ее величества не только слабы на передок, но еще и впрямь безмерно болтливы. В общем, он это, он, любимый наложник императрицы, занимающий аж тридцать шесть высших должностей, чьи имения сопоставимы по размерам с крупным европейским государством. Да, такому есть чего терять...

- Ума не приложу, ваша светлость, - хмуро пожал плечами Буров, слезно возблагодарил за проявленную заботу, горестно вздохнул и стал откланиваться, дабы успеть безо всякой суеты привести себя в божеский вид перед предстоящим рандеву. Чай, не к блядям идем, к самодержице российской. Хотя, если глянуть в корень...

- Да, князь, конечно, - согласился Алехан, кивнул, и сумрачное, с бульдожьими брылями лицо его выразило надежду. - Наденьте что-нибудь веселенькое, светлых тонов. И исподнее попикантней, в обтяжку. Женщины это любят.

Ага, то самое, только что даренное, с вышитыми сердечками. Смертельно пикантное... И отправился Буров к себе, готовиться к высочайшему свиданию. Только думал все больше не о подштанниках, а о том, как кольчужку надеть под кафтан, засапожник угнездить да "клык дьявола" в кармане пристроить. А то ведь Зубов, Шешковский да де Гард - компания не очень-то приятная. Наконец, экипированный на славу, посмотрел он на себя в зеркало, скорчил рожу, лихо подмигнул и, оставшись имиджем доволен, покатил в четырехконном экипаже не куда-нибудь - в державный чертог. Пред светлейшие очи государыни российской, самодержицы и императрицы Божьей милостью. Так похожей на майоршу Недоносову из какого-то там отдела управления кадров ГРУ. Впрочем, на этот раз Екатерина напоминала генералиссимуса, триумфатора, победоноснейшего полководца - манерами, улыбкой, величественной интонацией, по всему чувствовалось, что свой литературный дар она почитает едва ли не за главное.

- А, это вы, князь? - ласково кивнула она Бурову, мило округлила глаза и с дружественной гримаской подала ухоженную, пахнущую розмарином руку. - Прошу, прошу. Как там неугомонный граф Чесменский? Все воюет, воюет во славу отечества? Вот ведь неймется ему. А у вас, князь, исключительно приятный цвет лица - то ли оно загорело изрядно, то ли от природы смугло, на цыганский манер. Скажите, а не было ли в роду у вас гишпанской крови или, может, мавританской? Такой живой, волнительной, наделяющей буйным естеством...

Да какие, к чертям собачьим, мавры и гишпанцы - остаточные явления это, последнее "прости" от великого Калиостро. Отбеливатель, видно, был некачественный, а может, все выпитое негативно повлияло...

- Вы крайне наблюдательны, ваше величество. Все в нашем роду необычайно смуглы. Это благодаря тюркской царице Жасмин аль Бану, взятой Еремилом Буровым в плен в Караван-сарае, - с шармом и поклоном отвечал Вася Буров, трепетно облобызал государыневу длань и был отпущен с миром, дабы осмотреться, себя показать и внутренне настроиться на общение с прекрасным.

Происходило это все во внушительной полукруглой зале - с хрустальными люстрами, плафонным потолком и наборным, филигранной работы полом. На стенах радовали глаз холсты и гобелены, воздух дрожал от пламени свечей, центральное место занимал невиданных размеров стол, четырехугольная доска которого была сделана из аметистового стекла и являла собой планы крепостей, с честью отвоеванных повелителем Тавриды у коварного и злобного оттоманского султана448. И среди всего этого великолепия ходили, разговаривали, показывали зубы, глазели на окружающих и на творения мастеров разные люди: ливрейные лакеи с подносами в руках, надувшиеся кавалеры с бриллиантами во всю грудь, красавицы в модных робах с пикантнейшими декольте, придворные, дипломаты, представители искусства. Бродил, скрестив руки на груди, цесаревич-наследник, вздыхал, глядя не на дам, а на шпалеры, несчастный Роджерсон449, заигрывала тонко с французским послом блистательная шлюшка Фитингофф. Да, тусовка подобралась знатная - весь бомонд, вся богема, весь цвет дворянского общества. Всякой твари по паре. А вот Буров был один такой - редкой, экзотической породы, и на него посматривали, обращали внимание: вот дружески махнул рукой охмуряющий какую-то даму Разумовский, вот оценивающе, со знанием дела прищурилась графинюшка Брюс450, вот подрулила, невзирая на придворный этикет, умильно улыбающаяся якобы Надя:

- Ах, князь, это незабываемо, с той дивной пятницы я пребываю словно во сне, живу лишь одной надеждой повторения оного чуда. Служение Купидоново в вашем обществе есть лучшее из мечтаний для любой скромной девушки.

Пышная грудь ее бурно волновалась, чувственные губы были влажны, хитрые, распутные зеленые глаза горели похотливым огнем. Уж кто-кто, а она-то не напоминала скромную девушку. Скорее ту, многократно искушенную, бродившую со Спасителем по Палестине...

- Да, да, приятно было. Если что, почту за честь, - Буров мило улыбнулся, шаркнул многообещающе ножкой и хотел было податься в сторону, но внезапно передумал, пошел на контакт и залился курским соловьем - он увидел кавалера Шешковского. Одетый в скромный сиреневый камзолишко, главный инквизитор империи стоял у бюста Вольтера в натуральную величину и с кривенькой ухмылочкой, похожей на оскал, внимательно приглядывался к присутствующим. Стоял в полнейшем одиночестве, то ли гордом, то ли скорбном, близко к нему никто не подходил - во-первых, по определению грозен, а во-вторых, уж больно видом нехорош: лоб замотан тряпками аж до самых глаз, поверх парик кудлатый напялен, а сами-то глазищи, хоть и заплывшие, ужас как сверкают, огнем горят. Жуть. Один лишь Вольтер безропотно переносил общество инквизитора - улыбался тонко, по-отечески смотрел. Куда ты денешься - мудрец, философ, опять-таки без рук, без ног.

- Ну когда же, князь, когда? Я вся дрожу, я вся изнемогаю, - снова затянула про свое, про девичье якобы Надя, и розовые прекрасные выпуклости ее едва не вынырнули из декольте. - Давайте сегодня. И чтобы не знали эти мерзкие замарашки, Сандунова и Фитингофф. Пусть потом они лопнут от зависти. О, князь, я обещаю вам, эту ночь вы запомните надолго...

Как дама скажет. Было бы предложено. Как только, так сразу. Буров отвечал уклончиво, с тонкостью шутил, мастерски держал девушку в напряжении, а сам периферийным зрением следил за инквизитором - ну что, признает или нет? С одной стороны, конечно, стресс, аффект, острая, искажающая восприятие боль, а с другой - сильная воля, профессионализм, отточенная, как у всех садистов, память. А, похоже, признал, признал, ишь как воодушевился-то, словно карп на сковородке. Ну, теперь будет весело так уж весело. Итак, триумвират сложился - Зубов, де Гард и Шешковский. Бог любит Троицу.

- Я сбрызну грудь "Вздохами амура", живот - лавандовой водой, а лоно - розмариновой настойкой. Я надену прозрачный пеньюар с розовыми блондами и шелковый чепец с желтыми кружавчиками. Я буду словно Клеопатра на ложе нашей страсти. Мы начнем с "негрессе" - неторопливо, затем перейдем к "наезднице"451, ну а уж потом я сделаю глубокий "постильонаж", "сорву листок розы" и "сыграю на кларнете"452. Чтобы наконец добраться до "дилижанса"... - сообщила между тем якобы Надя, кокетливо придвинулась к Бурову, ищуще заглянула в глаза, но тут, на его счастье, ударили в гонг, и общество единодушно потянулось на премьеру - Господи не приведи опоздать.

- Так, значит, сегодня, князь, сегодня, - конкретизировала страдалица, сделала игривый реверанс и, не мешкая, одной из первых устремилась в обитель Аполлона - любовь любовью, а положение-то обязывает.

Делать нечего, пошел и Буров, впрочем, в охотку, с интересом, в театре он, верно, не был лет двадцать пять. А в таком и подавно, стилизованном под римский цирк. В коем стены были мраморные, занавес шит золотом, места же для зрителей, обитые зеленым бархатом, подымались ступенями и образовывали полукруг. В общем, действительно обитель муз, штаб-квартира Аполлона, чертог отдохновения души, вместилище всего возвышенного и прекрасного. А вот литературный опус ее величества был так себе. И по идее, и по стилю, да и по манере написания. Сюжетец пьесы не баловал: масон, обманщик, плут и шарлатан с изящным имечком Калифалкжерстон держал за круглых дураков народ православный в лице наивного и кроткого помещика Самблина. Навешал ему на уши лапши, что, мол-де, есть алхимик великий, что ел и пил с Александром Македонским и может увеличивать бриллианты "втрое больше того, как они теперь". Затем, естественно, терпилу кинул, ручкой помахал и свинтил с концами. А несчастный помещик все сокрушался, что, "желая помочь в стесненных обстоятельствах, чудотворец варил мои богатства, но в один день котел, в котором кипели драгоценности, лопнул, а на другой день другой котел полетел в воздух и исчез".

М-да, не "Гамлет", и не "Король Лир", и не "Генрих IV". Просто "Обманщик"...

Народ реагировал на представление по-разному. Дамы ее величества преданно хихикали, французский посланник снисходительно кивал, наследничек престола брезгливо хмурил бровь, поддатый Разумовский благополучно дремал. Что же касается Бурова, то он все больше следил не за действом, а незаметно наблюдал за инквизитором империи - тот так и жег его глазищами из-под своих бинтов, при этом улыбался криво и крайне нелицеприятно. Как пить дать, замышлял какую-нибудь подлянку. Узнал, каналья, узнал...

А пьеса между тем финишировала - под стенания Самблина, под аплодисменты зрителей, под крики придворного актива: "Браво!"

- Чудовищно, - вроде бы себе под нос, но так, чтобы услышала и мать родная, выдохнул наследник престола, встал и двинулся в соседнюю залу, где помещался стол с напитками и закусками. Двинулся неспешно, по большой дуге, с тем чтобы подрулить к фрейлине Нелидовой453 и сделать приглашающий кивок. - Компанию не составите, мадемуазель?

Чувствовалось, что Бахус и Венера ему гораздо ближе Аполлона и Талии454.

- Ваше величество, мои поздравления, - приблизился к самодержице гроссмейстер Елагин, сладчайше улыбнулся с полнейшим одобрением, учтиво поклонился, изображая восторг. - Какой стиль, какой слог, какая глубина содержания! Этот негодный Калифалкжерстон с его бредовыми идеями развенчан, жестоко посрамлен и разбит в пух и прах. Вы, ваше величество, широтою мысли аки Гипатия Александрийская455.

Улыбался он через силу, нехотя, потому как пребывал в миноре. Этот чертов философский камень, для постижения секрета коего проведено было столько ночей в ротонде, все никак не давался ему в руки. А может, все-таки слукавил в чем Калифалк... тьфу, Калиостро?

- Ну, князь, и каковы же ваши впечатления? - подплыла к Бурову царица, вальяжно, величественно, с улыбкой на устах. - Всецело отдаюсь на ваш суд. Надеюсь, вы зритель не слишком жестокосердечный?

Судя по ее торжествующему виду, все ответы на свои вопросы она уже знала.

- О, ваше величество, вы еще спрашиваете! - с чувством поклонился Буров, трепетно вздохнул, и голос его задрожал от восхищения. - Столько такта, шарма, знания жизни. Уж не знаю, которая из муз водила вашим пером, но, верно, такая же прекрасная, как и вы сами.

Мастерски прогнулся, без намека на фальшь, преданно и честно глядя в глаза. Пусть, пусть их величество порадуется, женщины, аки мухи на мед, падки на лесть. А державные тем паче.

- О, князь, вы, я вижу, и впрямь ценитель прекрасного, - отлично поняла его Екатерина, и умные, лукавые глаза ее игриво блеснули. - Давайте-ка приходите вы в четверг. Я вам покажу коллекцию своих гемм456. Прошу без церемоний, по-простому.

А сама особым образом посмотрела на графинюшку Брюс, и та ответила ей сальным, развратно-ободряющим взглядом - мол, намек, ваше величество, ясен, клиент будет незамедлительно взят в работу. Не впервой-с...

Бурову же этот взгляд очень не понравился - вот ведь до чего самоуверенные дамочки, все им ясно-понятно, расписано, как по нотам. За него, за Васю Бурова, решено, кого и как ему, Васе Бурову, трахать. Уж во всяком случае не потаскуху Брюс, чье целомудрие ни на каких условиях не возьмут ни в один ломбард. Так что не стал Буров дожидаться авансов "пробир-дамы", а бочком, бочком, с галантнейшей улыбочкой начал подаваться на выход. Не куртизан какой, не жиголо, не проститутка мужского рода457. Пусть ее величество не обольщаются, не раскатывают какую-то там губу - не было в истории России фаворита по фамилии Буров. И не будет.

Только вот слинять тихо, по-английски, не получилось - не дал какой-то хлыщеватый офицер в форме подпоручика кавалергардов.

- Сударь, не соблаговолите ли на пару слов? - мощно боднул он воздух, с лихостью вызвонил шпорами и выдавил под усищами слащавую ухмылку. - Силь ву пле. Вот сюда, в бильярдную.

"Никак Шешковский расстарался? Оперативно, молодец. - Буров, настраиваясь на побоище, шагнул в услужливо распахнутую дверь, приголубил в кармане, слава Богу, не "коготь" - "клык дьявола", и выжидательно замер, оценивая обстановку. - Нет, нет, похоже, это не Шешковский..."

Перед ним стояли в вызывающих позах двое ладных, погано улыбающихся молодцов - в доброй одежке, в исправной обувке и при длинных, залихватски повешенных шпагах458. Несмотря на разницу в возрасте и росте, между ними было что-то очень общее.

- Сударь, я князь Николай Зубов, - грозно, с падающей интонацией начал первый молодец...

- А я, сударь, его младший брат, князь Валерьян, - очень страшно, с жуткой артикуляцией подхватил второй.

Поручик кавалергард не сказал ничего, молча прошмыгнул внутрь, притворил дверь и устроился на софе рядом с бюстом Потемкина-Таврического. Лицо его выражало равнодушие.

- Вы же, сударь, прохвост, негодяй и каналья, - между тем дуэтом вскричали братья Зубовы и одновременно с изумительным проворством приласкали пальцами эфесы шпаг. - Вы жестоко оскорбили, нанесли урон и немилосердно унизили нашего среднего брата князя Платона. И ответите за это. Не угодно ли вам прогуляться с нами в какое-нибудь уединенное место? Требуем сатисфакции, и незамедлительной.

При этом они надулись, приосанились, расправили плечи, выпятили груди и сделались похожими на индейских петухов.

"Ах вот оно что. Ай да князь Платон, штопаный гондон. Значит, не мытьем, так катаньем". Буров ухмыльнулся про себя, вытащил руку из кармана и сделал элегантный полупоклон:

- Имею честь представиться: князь Буров-Задунайский-старший. Никогда канальей и прохвостом не был. А потому не премину всенепременнейше засунуть ваши длинные языки вам же, милостивые государи, в жопу. Готов к немедленному променаду до победного конца.

Происходящее напоминало ему ситуацию где-нибудь на танцах в поселковом клубе после литра выпитого: а ну-ка выйдем!.. Еще сразу вспомнился любимый народом фильм: "Мы пришли, чтобы отомстить за честь опозоренной тобой сестры459. Такие обиды смываются только кровью..." Вот именно, кровью. Наверняка у братцев князей уже все было продумано и затевали они не честную сатисфакцию, а наивульгарнейшую мокруху. Так что все, шуточки закончились, начался процесс выживания.

- Ну вот и славно, поедем на Крестовский. Есть там одна укромная полянка, - с облегчением в унисон выдохнули братья фаворита, убрали длани с рукоятей шпаг, по рожам видно - внутренне размякли, потеряли бдительность, посчитали Бурова уже холодным и тихим. Несколько преждевременно. Младшенький тут же получил мыском ботфорта в пах, скорчился, замычал и рухнул на колени, старший был осчастливлен прямым ладонью в нюх, замер на мгновение и спикировал в горизонталь - с грохотом, ничком, физиономией об пол. Кинувшийся было на выручку красавец кавалергард напоролся рожей на брошенный бильярдный шар, мигом затормозил, охнул и оказался настоящим другом - вытянулся неподалеку от корчащихся князей. А ведь и впрямь Бог-то любит троицу.

- Увы, братцы, не судьба, променад отменяется, - не то чтобы огорчился Буров, вытер окровавленную ладонь галстуком Зубова-старшего, сплюнул непроизвольно, с брезгливостью, и быстренько подался к дверям. - Лечите яйца. Сатисфакция потом.

Никто не отозвался, не дал ответа, только черный как смоль повелитель Тавриды посмотрел ему в спину с неодобрением - ишь ты, прыткий какой, разошелся, разгулялся, шарами расшвырялся. И вообще, зачем чалму снял?.. А Буров и не оглянулся, свинтил в темпе вальса - нынче в доме чесменского героя жарили на ужин молочного теленка.

VIII

Если еврей имел сношение с нееврейкой460, будь она трехлетней или взрослой, замужней или нет, и даже если он несовершеннолетний, в возрасте только девяти лет и одного дня, - поскольку он имел добровольное сношение с ней, ее должно убить, как в случае с животным, потому что через нее еврей оказался в затруднительном положении (осквернился).

Талмуд

Следующий день уже с самого утра выдался хлопотным - нужно было встретить в обстановке секретности прибывающего морем провалившегося агента. Впрочем, ни Буров, ни Гарновский, отвечающий за успех предприятия, особо не перетрудились - отрядили кучера-поручика разбираться с таможней, а сами устроились за столиком на набережной, дабы побаловаться устрицами под аглицкое пивко. День был на удивление погожий, ясный, солнце плодило зайчиков на зеркале Невы, в воздухе витали экзотические ароматы, слышались птичьи голоса, тучами барражировали хозяйственные пчелы - Биржевая набережная и близлежащие лавки были превращены в импровизированные сады с роскошными пальмовыми, фиговыми и померанцевыми деревьями. Народу, несмотря на ранний час, было достаточно, - кто просто предавался моциону, наслаждаясь прелестью утра, кто с видом знатоков смотрел, как разгружают корабль, кто по примеру Бурова, Гарновского и прочих с энтузиазмом отдавал должное устрицам и пиву. Устрицы эти были восхитительно свежи и радовали вкус гастрономической изысканностью - их только что привез откуда-то с отмелей известный всем гурманам Петербурга голландец-рыбак. В чистой кожаной куртке и в белом фартуке, с остро отточенным ножом в руках, спешил он удовлетворить желание своих многочисленных клиентов, ловко, с профессиональной быстротой вскрывая лакомых затворниц. Смазливый паренек, работающий в паре с ним, прытко сновал между столиков с подносом, уставленным штофами со свежим пенящимся аглицким портером. Тяга у этого голландского рыбака была просто атомная... Однако, как говорится, не хлебом единым - специалисты по женской части любовались хорошенькими розовыми личиками под соломенными шляпками, пугливо выглядывавшими из иллюминаторов недавно прибывшего корабля. Живой груз этот предназначался в лучшие барские дома и состоял из немок, швейцарок, англичанок и француженок на должности нянек, гувернанток, бонн. Или просто, как говаривал Иоанн свет Васильевич, для "телесной нужды". Взволнованные путешественницы ждали своих будущих хозяев и полицейского чиновника для прописки паспортов, еще, верно, не представляя, что такое российская волокита, канцелярская канитель и бюрократическая трясина, в которой сам черт не то что ногу сломит - погрязнет с гарантией по самые рога...

Но только не кучер-поручик, привычный ко всякому, - не успели Буров и Гарновский съесть и по дюжине устриц, как он доставил конфидента-неудачника. Вернее, конфидентку. Ох, Боже ты мой, - Буров и Гарновский поперхнулись бархатным аглицким портером и мигом, с поразительным единодушием, потеряли всякий аппетит. Незадачливая шпионка внешне напоминала фурию. Это была сгорбленная, омерзительного вида старуха со всеми атрибутами матерой ведьмы: с длинным крючковатым носом, с отвислой губой, с морщинистым, будто изжеванным, страшным лицом. При длинной узловатой палке, жуткой, донельзя грязной шляпе и в стоптанных, безобразного фасона огромных мужских башмаках. А еще она воняла - падалью, мочой, экскрементами, нечистотами. Неописуемо, убийственно, сводяще с ума. Казалось, что провалилась она вполне конкретно - в выгребную яму, в сортир, в ретираду. Со всеми потрохами, вниз головой... Ну и бабушка, такую твою мать, божий одуванчик, железный авангард российской агентуры в далеком зарубежье!

- Бонжур, красавчики! - по-змеиному прошипела она, стукнула дубиной по граниту набережной и хмыкнула настолько двусмысленно, с таким игривым выражением, что захотелось тотчас утопить ее в Неве. Да, оц-тоц-перевертоц, бабушка-то здорова, оц-тоц-перевертоц, кушает компот...

Дальнейшее происходило в молчании и в облаке клубящейся вони: посадка в карету, недолгий вояж, волнительное прибытие к Чесменскому на подворье. Здесь со старушкой-бабушкой случилась метаморфоза, в лучшую, надо сказать, сторону.

- Благодарю вас, господа, - совсем по-человечьи сказала она, вылезла из экипажа и, ловко подхватив свой единственный кофр, направилась к парадному подъезду. Упругой, стремительной походкой, без намека на хромоту, правда, воняя по-прежнему - с интенсивностью скунса.

- Конфидентка, такую твою мать, - посмотрел ей вслед Гарновский, высморкался отрывисто в два пальца и сплюнул с невыразимым отвращением. - Тебе бы, бабка, в баню да на печь, о Боге думать. Тьфу!

Буров тоже глянул старухе в спину, но комментировать не стал, нахмурившись, сделался задумчив - что-то в биомеханике ее движений показалось ему очень знакомым. Ужасно, до боли. Хотя какая чушь, наверняка он ошибся, пошел на поводу у разгоряченного воображения. Бывает...

А жизнь тем временем продолжалась. Гарновского вызвали к Чесменскому, кучер-поручик погнал карету в мойку, Буров же подался в пыточные палаты для сбора компромата на де Гарда. Потом был обед, как всегда сытный и обильный - с жареным, пареным, печеным и моченым, затем незначительное дело с легкой поножовщиной и крупным мордобоем. Управились аккурат к ужину, на который подали гуся, похлебку из жаворонков, поросятину, кур с рябчиками в лапше, баранину с кашей, пироги, закуски, заедки, блины и заморские сласти. Затем, само собой, в ход пошли дыни, арбузы, ананасы и парниковая пока еще земляника. В общем, когда на ночь глядя Буров поднялся к себе, он был сыт, умиротворен и настроен с философским уклоном - мысли бежали неспешно, ленивой чередой, похожие на объевшихся котов. С чувством, изведя целый кусок мыла, он вымылся с головы до ног, выдраил зубы ароматическим, с мятой и базиликом, мелом и в шелковом, в каком и бабу принять не стыдно, исподнем устроился с волыной у стола - оружие любит ласку, чистку и смазку. Привычно, на автомате, принялся обихаживать ствол, а сам все думал, шевелил извилинами, прикидывал пути развития текущего момента. Ситуация не радовала, отнюдь, - главный инквизитор, придворный волшебник и любимец царицы с близкими родственниками противники серьезные, матерые, если навалятся скопом - ни за что не одолеешь. А позиции Чесменского слабы, шатки, особенно после облома с облавой на де Гарда. Да и не будет его сиятельство копья ломать ради какого-то там князя Бурова, пусть даже и спасшего ему когда-то жизнь. Так что выживать придется, как всегда, в одиночку, полагаясь на инстинкт, на внутренний голос. А голос этот с некоторых пор не то что говорит - орет истошно, оглушительно и страшно: "Вали, Васька, отсюда на фиг! Вали! Сдерут шкуру-то, сдерут". А вот куда валить-то, не говорит, даже и приблизительного азимута не дает. Всего-то конкретики - на фиг. А еще голос благоразумия называется, привет от интуиции, так его растак. Конечно, можно было бы, на крайняк, отдаться с криками императрице, с тем чтобы, заручившись ее любовью, плевать с державного ложа и на Шешковского, и на де Гарда, да и на Зубова с компанией. Небось, своего-то, кровного, ни одна царица в обиду не даст. Да только не хотелось Бурову крыть ее величество, так удивительно похожее на обыкновенную майоршу Недоносову. Не стоит... Да и не привык он решать свои проблемы через женский орган. Так что пусть Платон свет Александрыч не переживают, поправляют здоровье драгоценное и приводят себя в тонус, на источник их успеха, процветания и богатства никто не посягает. Не лежит душа...

В общем, посовещался Буров с самим собой, вычистил любовно пушку и уже собрался двигать к Морфею, как вдруг негромко постучали в дверь и раздался голос. Не внутренний - вполне реальный, от которого мороз по коже, сладострастная истома, огненная волна, поднимающаяся из копчика вверх по позвоночнику. Стремительно, еще не веря своим ушам, Буров встал, отдал щеколду, отпер дверь, рывком открыл и замер на пороге. Перед ним стояла Лаура Ватто - ослепительно красивая, фантастически благоуханная, в немыслимо двусмысленном прозрачном пеньюаре и дьявольски пикантном плоском чепце. В прекрасных, выразительных глазах ее блестели слезы...

- Вася, Василий, Васенька... Родной... - только-то и прошептала она, всхлипнула негромко и бросилась Бурову на грудь. А он не стал спрашивать о том, где ее носила нелегкая, почему это при расставании она вела себя как распоследняя дрянь и в каких все же отношениях находится со своим дядюшкой Раймондо. Нет, трепетно обнял, с жадностью покрыл поцелуями и мягко, но настойчиво повлек на ложе страсти. Не время разговаривать - время действовать. И началось. Такое... Девушки Потоцкая, Сандунова и Фитингофф умерли бы от зависти.

Наконец везувий страсти поутих, превратился в гейзер и на время иссяк. Проказник Купидон взял первый тайм-аут.

- Да, похоже, это судьба, - тяжело вздохнула Лаура, медленно перевернулась на спину и благодарно чмокнула Бурова в плечо. - Хотя лучше бы тебе держаться от меня подальше.

Разнузданная в любви, золотоволосая, она напоминала торжествующую вакханку.

- Вот как? - вроде бы удивился Буров, сел, с деланным равнодушием взглянул на Лауру. - Что, Итальянский дьявол не в меру ревнив? И дополнительные рога ему ни к черту? Увы, се ля ви. А будет плохо себя вести, отшибем и те, и эти...

С улыбочкой сказал, индифферентно, но получилось страшно. Сомнений нет - отшибет.

- Князь Раймондо любит мальчиков, я его как женщина не интересую. - Голос Лауры дрогнул, упал до шепота, пальцы на ногах поджались, и Буров впервые за время их знакомства увидел в ее глазах страх. - Все дело теперь в том, что мне пришлось узнать. С таким бременем долго не живут. Уж дядюшка Раймондо с братией постарается. От них не уйдешь... Помнишь, Вася, тогда, в гостинице? - Лаура судорожно сглотнула, дернула плечом и, видимо, замерзнув, прикрылась одеялом. - Ну когда я всеми силами изображала дешевку? Так мы были у них под колпаком. Глухим, железным... И если бы не я, они бы все равно забрали камень. Через наши трупы...

- А, значит, у дядюшки большая семья? - резко заинтересовался Буров, встал, сделал круг по спальне. - Спинным мозгом чую, что дружная. И кто же они, его ближайшие родственники? Если можно, поподробней.

Строго говоря, в глубине души он не очень-то верил Лауре - единожды солгавшая соврет и по новой, не дрогнет. Актриса еще та, Алисе Фрейндлих и не снилось. Однако ладно, надо внять - лишней информации не бывает.

- Слышал ли ты когда-нибудь о Фальк-Шейке, докторе Фальк-Шейке? - каким-то странным, не выражающим ничего голосом спросила Лаура, и лицо ее скривилось, словно от невыразимой горечи. - Его еще называют главой всех евреев? Так вот и он, и князь Раймондо, и маркиза де Дюфон, и аббат де Буше461 - все это звенья одной цепи, члены могущественной тайной организации "Братство Тех, Кто Знает". У них везде свои глаза и уши, они ворочают миллиардами, от их длинных рук не скрыться никому. Что они сейчас там затевают во Франции, одному Богу известно...462

"Что-что, революцию. Чтоб жизнь медом не казалась"463. Буров с уханьем, так что жилы затрещали, потянулся, коротко зевнул и стал прилаживаться к Лауре с бочка.

- Да хрен с ними, с израильтянами. Иди-ка ты ко мне, моя хорошая, сегодня мы еще вот так не заходили...

Слушать Лауру ему наскучило - тоска. Все одно и то же, еврейский вопрос, иудейская проблема. Ну да, если в кране нет воды, значит, выпили жиды. Старо. Сам Буров никогда антисемитом не был и справедливо полагал, что совсем не важно, кто ты, важно, какой ты. А разнокалиберной сволочи в любом народе хватает. Хотя, по большому счету, что-то он не видел в своей жизни иудея-спецназовца, где-нибудь в опасном рейде на пересеченной местности. Нет, все больше в банках, у шахматной доски или где-нибудь в оркестре русских народных инструментов... М-да.

- При чем тут израильтяне? Речь идет об иудеях464. - Лаура мягко отстранилась, села на постели и глянула на Бурова как на школяра, которому еще учиться и учиться. - Хотя они только пешки, слуги, лакеи на побегушках. А чтоб ты понял у кого, дай-ка я тебе расскажу для начала сказочку. - На миг, обезоруживающе улыбнувшись, она показала зубы, но голос ее ничуть не изменился, остался все таким же напряженным, преисполненным угрозы и убедительности. - Давным-давно, Васечка, много раньше египетских пирамид на земле жили люди-великаны465. Жили они счастливо, в согласии с природой, говоря на едином языке, обладая магической мудростью и ведая пути развития мира. У них были огромные города, летающие корабли, искусственные острова. Все было, не было только злобы, болезней, ненависти, национальностей и войн. Это был Золотой век. А потом вдруг пришли захватчики. Называли их по-разному: змеями, драконами, рептами, слугами сатаны. И была война, в результате которой многие из людей погибли466. Уцелевших драконы разделили на народы-племена, отняли у них единый язык, наложили магические замки467 на божественные знания. Они убивали жрецов, развязывали войны, насылали эпидемии, пробуждали в людях животное начало, они... Василий, что это ты скалишь зубы? Я рассказываю что-нибудь смешное? Очень забавное? На редкость занимательное? Ну вот, все правильно, животное начало в действии. Драконы, Вася, уже и до тебя добрались, перестань ржать, ты, гад...

А Буров, как ни старался, как ни делал каменное лицо, не мог сдержать здорового смеха - о, мама миа, ну и дела! Вот дает Лаурка жизни, только держись - вначале двинула про сионистский вопрос, теперь вот загибает про инопланетное нашествие. Все, девочку больше не кантовать - пусть поспит, отдохнет, может быть, головкой поправится. А то день у нее, чувствуется, был тяжелый. Еще какой...

- Прости, родная, это у меня на нервной почве, - мастерски, чтобы никаких обид, соврал Буров, глянул рассказчице в глаза и с наигранным интересом спросил: - Так что-то я не понял, а при чем здесь иудеи?

Про себя же он затянул припев из какой-то дурацкой антисемитской баллады:

- Евреи, бля, евреи, бля, кругом одни евреи...

Кстати, очень хорошо, что про себя, не медведь наступил ему на ухо - слон.

- Ах ты, хитрюга, вывернулся, стервец, - глянув на Бурова, рассмеялась и Лаура, прищурилась с укоризной, покивала головой. - Что, думаешь, притащилась, дура, черт знает откуда и рассказывает сказки, от которых уши вянут? Да, Васечка, может, это все и сказки, да только вот конец у них уж больно скверный, на жизнь нашу похожий. В общем, разделили драконы людей на племена, смешали языки, убили все божественное, заставили забыть, что человечество едино. Навели порядок... И так продолжалось тысячи лет. Однако, как ни старались захватчики, как ни вытравливали из человеческой души все человеческое, никто к ним в услужение не шел, более того - то Георгий Победоносец проткнет копьем Гада, то Илья Муромец побьет дракона Горыныча, то Никита Кожемяка по самую маковку вгонит в землю Змеище Поганое. Только ведь в семье не без урода, нашлись пособнички. - Лаура замолчала, облизнула губы и хмыкнула настолько зло, что Буров отвел глаза. - Теперь их называют народом избранным... Да, да, Вася, двадцать пять веков назад маленькое, не известное никому племя иудеев заключило с драконами союз и все это время служит им верой и правдой. А в обмен те открыли им тайны черной магии, каббалы, некромантии, гадания по звездам, научили воскрешать для своих целей мертвецов и создавать похожих на людей големов, точные копии сикариев, безжалостных неуловимых убийц. Их еще называют Бойцами...

И вот тут-то Бурову стало не до смеха. Сразу же вспомнил кровь рекой в хоромах Вассермана, свирепых полутрупов, размахивающих ножами, свой дивный бархатный полукафтан, распоротый на тряпки... А может, уж и не такие сказки Венского леса рассказывает Лаурка? Факты-то, как говаривал классик, вещь упрямая. Теперь понятно, зачем де Гарду понадобился его, Бурова, головной мозг, - они с Итальянским дьяволом в одной упряжке, одним дерьмом мазаны, одна шайка-лейка. Работают, поганцы, в унисон, и, надо отдать им должное, неплохо.

- Да, просто страсти-мордасти какие-то, - резюмировал Буров, с горечью вздохнул и ровно, без всякой интонации осведомился: - Ну и дальше что?

Спросил так, для порядка - ответ знал хорошо. Даже слишком.

- Если верить дядюшке, то ничего хорошего. - В голосе Лауры послышалась такая безысходность, что отпали последние сомнения в ее искренности. - Лет через сто пятьдесят - двести люди окончательно потеряют голову. Всем будет править золотой телец, главной добродетелью будет считаться умение зарабатывать деньги. Любой ценой, всяким способом, без разницы, каким путем. Не останется ни чести, ни души, ни совести, только деньги, деньги, деньги. Люди вырубят леса, истощат землю, повернут вспять реки, загрязнят моря. Пришельцы через предателей дадут им в руки страшное оружие, и вся планета станет как пороховая бочка. Все в жизни вывернется наизнанку, в лучших традициях избранного племени, по принципу: завтра не будет, так что живи сегодня468. Не станет ни настоящих чувств, ни настоящего искусства, ни настоящих ценностей. Люди продадут души дьяволу, драконы их возьмут голыми руками...

Да, веселенькая получилась ночь любви, проказник Купидон, верно, снял со своего лука тетиву, расплел, пустил слезу да и удавился от жуткой безнадеги. Не дался в лапы захватчикам живьем...

- Знаешь, Вась, забраться бы куда-нибудь в тайгу, в пустыню, в тмутаракань, к черту на рога, - сказала Лаура уже под утро, когда за окнами северная ночь плавно переродилась в день. - И чтобы ты был рядом. С тобой мне не так страшно.

По всему было видно, что ей совсем не хочется вылезать из-под одеяла. Однако куда ты денешься - встала, облачилась в пеньюар, забыла, как всегда, чепец и медленно пошла к двери. В ней чувствовались какой-то надлом, потерянность, жуткий, едва сдерживаемый страх. Да, общение с дьяволом, пусть даже итальянским, даром не дается...

- Приходите к нам еще, - глянул ей в спину Буров, встал, зевнул, дождался тишины и взялся за сонетку звонка. Нужно было умываться, делать куцый вариант зарядки, приводить себя в божеский вид и думать, думать, думать. О том, как жить дальше. Вернее, выживать. Обложили-то его ведь, оказывается, даже не с трех сторон - аж с пяти: Зубов, Шешковский, де Гард, да еще евреи с инопланетянами. Да, от всех сразу не отмахнешься, так что разбираться придется дифференцированно, по частям, в порядке пока еще живой очереди. И начинать сподручнее с иудеев...

После завтрака, на который подавали жареную свинью, Буров прошествовал в домовую церковь, экспроприировал Библию, трепетно открыл и принялся внимать откровениям Пятикнижия469. Да, написано было строго: кто не с нами, тот против нас. Шаг вправо, шаг влево - расстрел. Умерщвление - не убийство. Цель оправдывает средства. Не нашего бога люди - не люди. Мы - избранный народ. Господи, а ведь до изувера Гитлера с его расовой теорией было еще двадцать пять веков! И долго еще Буров читал про жуткое насилие, немыслимые убийства, болезни и напасти, вникал в кровавые обряды, ужасные проклятья, глумление над женщинами, а сам все хмурился, кусал губу и не переставал удивляться: ну да, избранность, исключительность, нетерпимость к иноверцам - бывает. Не они первые, не они последние. Мало ли у кого больное воображение. Только вот почему идеи эти живут и процветают уже столько лет, вот в чем вопрос? Рушились империи, возникали города, уходили в небытие династии, а вот претензиям на оригинальность воинствующих иудеев так ничего и не сделалось. Живут себе прекрасно и в двадцать первом веке. Такое без поддержки, без подпитки извне навряд ли было бы возможно, и одним стечением благоприятных факторов никоим образом не объяснимо. М-да...

Ох, видимо, не надо было Бурову вникать во все эти библейские премудрости - за обедом он пребывал в задумчивости, ел без аппетита, механически, все еще по инерции переваривая прочитанное, - иудейские законы-порядочки ему явно не нравились470. А сразу после мороженого, чая с пирогами и орешков всех сортов его кликнули к Чесменскому, даже не дали побаловаться ароматнейшей, тающей во рту дыней. Их светлость граф Орлов были при параде, в прескверном настроении и лаконичны, аки спартанец.

- Князь, - горестно сказали они и выругались столь яростно, что затих бравый кенар, кормленный для вящей голосистости коноплей. - Я только что от императрицы. Хреново дело. То есть высочайшим повелением все дела приказано передать в распоряжение этого мизерабля Шешковского. А он, кстати, живо интересовался вами, все расспрашивал, разнюхивал, совал нос, улыбался притворно. Сволочь. Затем в разговорец влез выкидыш сучий де Гард, тоже скалил паскудно зубы, а напоследок понес несуразицу - что, мол-де, вы, граф Орлов-Чесменский, завели себе большого красного кота, да только быть скоро тому большому красному коту кладеным. Вот Като, вот стерва, развела там у себя бардак. Все забыла, все. Ох, мало Гришка, мало учил ее жизни. В общем, князь, может быть, вам не ехать сегодня во дворец-то? Черт его знает, что там у Шешковского на уме? Чего башку-то подставлять, с Като, один черт, теперь каши не сваришь. Совсем отбилась, сучка, от рук... - Замолчал, взглянул на Бурова, с силой, будто снес кому-то голову, рубанул рукой. - А впрочем, ладно, как знаете. Нравится вам ходить по краю, так валяйте, дело ваше. Только помните, что если свалитесь в дерьмо, то вынимать вас уже некому. Сами все в дерьме, по уши. Эй, кто-нибудь, романеи мне в большом стакане. И апельцин. Живо! Запорю!

По идее, он был, конечно, прав - лишь самодовольные идиоты тупо искушают судьбу. Ведь и коню понятно, что не в державные хоромы надо двигать, а куда-нибудь в противоположном направлении, подальше от Шешковского, де Гарда и Зубова. А с другой стороны, смелость города берет, да и неразумно оставлять в тылу живого, не разбитого противника. Нет уж, лучше съездить, поставить все точки над "i", показать свой непростой, говорят, весьма тяжелый для общения характер. Только, естественно, не с пустыми руками, снарядиться по уму, экипироваться по науке. Как учили. В общем, собрался Буров, оделся да и подался четырехконно во дворец пред светлы хитры очи государыневы. Плевать он хотел на всяких инквизиторов, черных магов и блестящих фаворитов - жизнь копейка, судьба индейка. Вот так, и никак иначе.

Ее величество была в русском розовом платье, в меру весела, отменнейше приветлива и казалась очень удивлена появлением Бурова.

- А вот и вы, князь, - обрадовалась она, показав красивые, белые, как сахар, зубы, с достоинством, по-хозяйски кивнула и плавным, донельзя царственным жестом мгновенно добилась тишины. - Медам, месье, это князь Буров. Прошу любить и жаловать. В каком он чине, мы посмотрим потом... - Не закончив мысли, она хмыкнула, сделала серьезное лицо и поманила Бурова к стене, к глянцевому листу бумаги в рамочке. - У нас здесь, сударь, обходятся без этикету. Без всякого стеснения, церемонии и чванливости. Вот, прошу, внимайте со всей серьезностью. А ежели кто против правил сих проступится, то по доказательству двух свидетелей должен выпить стакан воды и вслух прочесть страницу "Тилемахиды"471, а кто провинится против трех статей, повинен выучить наизусть шесть строк из сего опуса. А если кто проступится против десяти, того более не пускать вообще. Ну, читайте же, читайте. Не буду вам мешать. - И, коротко рассмеявшись, она отплыла прочь, оставив облако густейших ароматов - вкрадчивых, пьянящих, будоражащих нервы. Это был запах ухоженной, уже увядающей, всеми силами старающейся быть привлекательной женщины.

"Да, у Вассермана на периферии ее бы ни один комар не тронул", - мельком посмотрел ей вслед Буров, чуть было не чихнул, яростно шмыгнул носом и углубился в чтение. Это были писанные рукой императрицы правила внутреннего распорядка в тесном кругу. Для наиприятнейшего общения на наивысшем уровне требовалось:

1) оставить все чины у дверей, равно как и шляпы, а наипаче шпаги;

2) местничество и спесь оставить тоже у дверей;

3) быть веселым, однако ж ничего не портить, не ломать, не грызть;

4) садиться, стоять, ходить как заблагорассудится, не смотря ни на кого;

5) говорить умеренно и не очень громко, дабы у прочих голова не заболела;

6) спорить без сердца и горячности;

7) не вздыхать и не зевать;

8) во всяких затеях другим не препятствовать;

9) кушать сладко и вкусно, а пить с умеренностью, дабы всякий мог найти свои ноги для выходу из дверей;

10) сору из избы не выносить, а что войдет в одно ухо, то бы вышло в другое прежде, нежели выступит из дверей.

Вникал Буров со тщанием, не торопясь, чтобы успеть как следует осмотреться. Дело происходило в уединенной эрмитажной зале, народу было немного, дюжины две, строго говоря, очко. Развлекались не мудрствуя, не напрягая интеллект - кто играл в билетцы, кто в жмурки, кто в веревочку, кто гадал, кто ворожил, кто тешился беседой. Штрафник князь Нарышкин, наказанный за все хорошее, с гримасой Сократа, выцеживающего свой яд, тянул холодную воду из необъятного стакана, ему предстояло еще чтение "Тилемахиды". В целом обстановочка была убогая, не галантное веселье в наивысшем свете, а посиделки пенсионеров где-нибудь в ЖЭКе. Хорошо еще, что ни Шешковского, ни прочей сволочи на расстоянии прямой видимости не наблюдалось. Из знакомых лиц был только Разумовский, сумрачный, насупившийся, уже изрядно выпивший. В гордом одиночестве томился он за шахматной доской, однако же не играл - читал чувствительную муть занудливого Дюкре-Дюмениля. Словно от барбоса, готовящегося сорваться с цепи, все держались от него подальше.

- Ну что, князь, вы прониклись написанным? До глубины души? - с улыбочкой подплыла императрица, прищурилась лукаво, повела рукой. - Ну тогда прошу, прошу к нашему шалашу. А то уже пора давать вам воинское звание, мы ведь тут все с чинами. Умеете ли вы, князь, делать что-нибудь такое, особенное, несуразное, гримасу какую, шуткование изрядное? Барон Ванжура, например, может опускать волосы аж до самых бровей, за что и жалован чином капитана. Полковник Безбородко, извольте видеть, отменнейше изображает картавого, а я, - ее величество потупилась, потом улыбнулась с милой непосредственностью, - способна только так... За что и числюсь здесь поручиком, - и она мастерски, без всякого труда пошевелила правым ухом, причем настолько ловко, что тесный круг зааплодировал - ну и дар Божий! Ну и талант! Талантище!..

- Что-нибудь такое? Этакое? Извольте.

Буров тоже показал себя, в грязь лицом не ударил. Сперва изобразил "флажок"472 на карточном столе, потом взревел голосом бешеного мартовского кота и в заключение продемонстрировал хитрость - голыми руками разбил бутылку с английским портером473.

- Вот это да! - разом выдохнул тесный круг. - А ведь достоин чина генеральского.

- Генерал-майорского, - живо уточнил завистливый мужской голос.

- Да нет же, нет, он полный генерал, - томно возразил медоточивый женский, и все общество направилось к столу - бить бутылки. О Бурове сразу же забыли, и он пошел играть в шахматы с Разумовским, давно уже делавшим ему незаметные, но весьма красноречивые знаки.

- Здорово, хлопче, - мрачно произнес экс-гетман, кашлянул и передвинул пешку куда глаза глядят. - Ты давай смотри, держи-ка ушки на макушке. Шешковский тут такое распускает про тебя, что будто ты шпион масонский, лазутчик Калиостров, империи Российской первый враг. Да и Платошка Зубов жалится, скулит, болтает языком, что, мол, жестоко пострадал, безвинно, через тебя лишился естества мужского, тем самым матушку-императрицу обездолив. Брат Валерьяшка вторит ему, тебя изрядно лает, грозит и тоже за яйца держится. Ты, хлопче, вот чего. Ехал бы отсюда, валил бы, пока не поздно еще, Россия знаешь какая большая. Иначе будет тебе полный мат, и никакие рокировки не помогут, а уж Орлов-то твой задрипанный и подавно, потому как сам едва живой, еле-еле стоит на ногах, дышит на ладан. На вот, возьми на дорожку, - с этими словами он оторвал пуговицу от камзола - бриллиантовую, огромную, какою убить можно, быстро сунул Бурову, тягостно вздохнул и резко смешал фигуры на шахматной доске. - Вали, хлопче, вали. Тесно тебе здесь, узко, не развернуться душой... Прощай.

Выругался вдруг матерно, не хуже Чесменского, встал и медленно, не глядя ни на кого, потерянно подался из зала. Шахматная партия закончилась. Настало время ужина.

Пищу и напитки принимали во внушительной, с окнами в висячий сад столовой комнате. Кормили у ее величества неплохо, на манер Чесменского, хотя все больше на французский лад - ни тебе щей, ни тебе кулебяки, ни тебе молочных поросят, фаршированных кашей. Все больше всякие там средние антрме вроде индейки с шио, рулады из кролика, куропатки с трюфелями, вьюны с фрикандо, фазаны с фисташками, маринады из цыплят да бесчисленные салаты. Бурову, впрочем, было все равно, держался он за столом на редкость скромно, ничего порционного не ел, брал исключительно от общих блюд, да и то непременно сам: то голубенка вытащит из ракового желе, то фаршированного жаворонка выудит из соуса, то ломтик ветчины возьмет с огромной позолоченной тарелки. Не то чтобы постился - бдел. Категорически был против мышьяка, цианистого калия или прочей какой гадости. Шла бы ты, девушка Геката474, на хрен малой скоростью. А вокруг ничего, не смущались, кушали весьма сладко и на зависть вкусно, не миндальничая, от пуза. Государыня, к слову сказать, ни в чем от своих подданных не отставала и особо жаловала высочайшим вниманием котлеты "бомбы а-ля Сарданапал", изобретенные поваром Потемкина-Таврического. Глаза ее блестели, щеки разрумянились, на вдохновенном лбу выступила испарина475.

Наконец свершилось - после кофе с пирожными и тортами с кремом Бурова позвали-таки в закрома - лицезреть сокровища ее величества. Что ж, предлог был неплох. Впрочем, коллекция гемм, монет, эстампов и камей была тоже очень ничего. Попутно Бурову показали раритеты: филигранной работы туалет царевны Софьи Алексеевны, хрустальный кубок императрицы Анны Иоанновны, серебряная пудреница цесаревны Елисаветы Петровны, финифтяная золотая чарочка царя Михаила Федоровича, часы, служившие шагомером его величеству Алексею Михайловичу, модель скромного домика в Саардаме, в котором обитал Петр I, - с мельчайшими деталями, игрушечной мебелью и куклой - копией хозяйки, сделанной потрясающе мастерски, со всеми анатомическими подробностями.

Экскурсия выдалась занятная, на удивление запоминающаяся. Таинственно мерцали свечи, сверкали камни и драгметаллы, ее величество была мила, давила шармом и интеллектом и то и дело залезала плечиком Бурову в интимную зону476. Заигрывала чинно, с достоинством - по-королевски. В общем-то, и не заигрывала даже, вела Бурова высочайшей дланью аки быка на веревочке. А он валял себе добрейшего дурака, держался на пионерском расстоянии и ни на какие ухищрения не реагировал - больше интересовался не женскими прелестями, а сокровищами Российской империи. Ах, какая замечательная позолота! Что за прелесть этот канделябр! Ну право, разве же не чудо эта ваза с изображением голубков! Ее величеству, мягко говоря, в конце концов все это очень не понравилось.

- Что ж это вы, князь, никак боитесь меня? - с холодом заметила она, и в голосе ее послышалась досада. - Я ведь, чай, не кусаюсь. Или, может, общество мое вам и вовсе не по нраву?

Все в ней выдавало горечь и разочарование - вот ведь дубина, вот ведь дуболом. Оказали дуралею высшую честь, готовы облагодетельствовать его и без аттестации Брюсочки. А он, а он...

- Робок я, ваше величество, по женской-то по части, - с чувством закосил под недоквашенного Буров, дрогнул подбородком и страдальчески вздохнул. - Да к тому же ранен жестоко, контужен в бою, лишен наполовину мужского естества. Зело судьбой обижен, обделен, в пору удавиться...

Вздохнул он, между прочим, совершенно искренне - понял отчетливо, что экскурсии конец.

- Ах, бедняжка, он такой робкий по женской части, - пожалела Бурова ее величество, всплеснула сопереживающе рукой и вдруг оскалилась на удивление язвительно, продемонстрировав красивые свои зубы. - То-то эти неряхи Потоцкая, Сундукова и Фитингофф взахлеб прожужжали всем уши о ваших амурных подвигах. Что махателя подобного надобно искать и искать. Ну ничего, более болтать им не придется - будут жестоко высечены розгами да и отправлены с позором домой477. Что же касаемо вашей персоны, князь, то вас я полагаю государственным преступником: зная, сколь жизнь моя необходима отечеству, вы расстраиваете свою государыню, коей нужно полнейшее спокойствие и равновесие для решения высочайших дел. Не желаете утешить ее, приласкать, дать ей опору, немного тепла. Ах, как видно, прав честнейший кавалер Шешковский в своих суровых суждениях о вас, да и Платон не будет напраслину возводить ни на кого... Так что уходите, вы, ничтожный интриган, самовлюбленный гордец, шутейный генерал. Уходите, коварный. И берегитесь...

Не стал Буров клясться в верноподданнических чувствах, говорить о любви и верности и предлагать дружить семьями, нет, сухо поклонился, прищелкнул каблуками и, четко развернувшись, зашагал прочь. Строевым. Так что вздрогнули стены Эрмитажа, взволнованно закачались люстры, и ее величество самодержица российская попятилась. Не поняла очередной шутки генеральской. А Буров перешел себе на цивильный шаг, с усмешечкой прибавил ходу, однако выбраться без приключений из государыневых хором ему не удалось - в Овальном зале с ионийской колоннадой его ждали, и, судя по всему, с нетерпением.

- Бог мой, так это же князь Буров-Задунайский, собственной персоной, - послышался насмешливый картавый голос, и из-за колонны показался... де Гард. - Ах, какой сюрприз, ах, какая честь!

Злой волшебник, как это и положено по статусу, был одет зловеще, во все черное, а картавил, не в пример антисемиту Безбородко, как-то мягко, вкрадчиво, не допуская даже мысли о чем-то нехорошем478. Тем не менее общаться с ним по душам как-то не хотелось. И вообще подходить близко. Категорически.

"Ну, кажись, начинается", - внутренне обрадовался Буров, посуровел лицом и выразил недоумение:

- А что, сударь, разве мы знакомы?

- Заочно, достопочтимый Василий Гаврилыч, заочно, но очень хорошо, - выдавил улыбку маг и медленно сложился в полупоклоне. - Разрешите представиться: кавалер де Гард, милостью провидения, барон. Не угодно ли вам, сударь, переговорить со мной по одному важному вопросу, не терпящему отлагательств? Прошу.

И он рукой, затянутой в черную перчатку, показал Бурову на дверь. Из-за соседних колонн сразу выдвинулись двое Бойцов, обнажили свои светящиеся клинки и гадостно оскалились - мол, давай, русский, давай, а то выпустим кишки-то.

- Всегда рад приятному общению, - мило улыбнулся Буров, дружески подмигнул сикариям и следом за де Гардом направился... в бильярдную. Да, любят же на Руси гонять шары, ох как любят, что фавориты, что черные волшебники.