подобного мерно бьющемуся раскаленному сердцу. Кеннерли этого словно бы не
замечал. Малышка в жидкой тени конюшни с серьезным видом размазывала грязь
по лицу.
старик, там ходили дилижансы. Его послушать, там горы. Другие толкуют,
океан... зеленый океан со всякими чудищами. А кой-кто болтает, что край
света. Будто ничего там нету, окромя огней да еще лика Божьего, и рот у
него открыт, чтобы поглотить их.
съежился, переполняемый ненавистью, страхом и желанием угодить.
одну монету, и Кеннерли поймал ее на лету.
забрезжил ужас.
заметил высунувшуюся из окна Суби, проворно развернулся и накинулся на
нее: - Вот ужо я тебя вздую, неряха! Богом клянусь! Вот я...
ему вслед, отдавая себе отчет, что, резко обернувшись, может застать
проступившее в лице конюха выражение его подлинных чувств безо всяких
примесей. Он махнул на это рукой. Было жарко. Пустыня? Сомнений не
вызывали лишь ее размеры. Да и сцена в поселке еще не была сыграна до
конца. Еще нет.
они были в постели.
дымке. Он ел. Он отсыпался. Он спал с Элли. Он обнаружил, что она играет
на скрипке, и заставлял ее играть для себя. Сидя у окна в молочном свете
раннего утра - просто профиль, ничего больше - Алиса, сбиваясь, наигрывала
что-то, что могло бы быть недурно, если бы ее учили. Стрелок ощущал
растущую (но странно рассеянную) привязанность к женщине и думал, что,
возможно, это и есть ловушка, расставленная ему человеком в черном. Он
читал старые журналы - сухие, истрепанные, с выцветшими картинками. И
очень мало задумывался о чем бы то ни было.
рефлексы ослабли. Но и это не казалось важным, хотя в другое время и в
другом месте испугало бы не на шутку.
готовились заняться любовью.
внутрь, ринулся к своей цели. Элли не закричала, хотя Шеб держал в руке
восьмидюймовый мясницкий нож. Пианист издавал какие-то невнятные
булькающие звуки, точно человек, который тонет в ведре с жидкой грязью.
Летела слюна. Он обеими руками опустил нож; перехватив запястья тапера,
стрелок выкрутил их. Нож отлетел. Шеб издал высокий скрипучий звук сродни
визгу ржавых дверных петель. Руки затрепыхались, как у марионетки - оба
запястья были сломаны. Ветер бросал в окна песком. Висевшее на стене
немного неровное, мутноватое зеркало Элли отражало комнату.
халат, и стрелок ощутил укол сочувствия к человеку, который, должно быть,
видел себя выходящим с дальнего конца своих былых владений. Шеб был
попросту маленьким человечком, вдобавок лишенным мужских достоинств.
ты, и все это было для тебя. Я... ах, Господи, Боже милостивый... - Слова
растворились в пароксизме невнятицы, завершившемся слезами. Тапер
раскачивался, держа сломанные запястья у живота.
колени. - Сломаны. Шеб, осел ты, осел. Неужто ты не знаешь, что никогда не
был сильным? - Она помогла пианисту подняться. Тот попытался закрыть лицо
руками, но они не повиновались ему, и Шеб, не таясь, заплакал. - Пойдем к
столу, погляжу, что можно сделать.
растопки и приспособила Шебу к запястьям. Шеб против собственной воли
слабо всхлипывал и ушел, не оглянувшись.
коснулась его плеча. - Но я рада, что ты такой сильный.
считалось днем отдыха. Стрелок отправился в крохотную покосившуюся церковь
у погоста, а Элли тем временем мыла сильным дезинфицирующим средством
столы и полоскала трубки керосиновых ламп в мыльной воде.
дороги казалась очень похожей на топку.
пагубную веру. Пусть туда ходят уважаемые люди.
Скамей не было, и паства стояла (он увидел Кеннерли с выводком; владельца
местной убогой галантерейной лавки Каснера и его жену с костлявыми боками;
нескольких "городских" женщин, которых он прежде ни разу не встречал и, к
своему удивлению, Шеба). Собрание отрывисто, а капелла, исполняло гимн. Он
окинул любопытным взглядом громадную женщину на кафедре. Элли сказала ему:
"Она живет одна и мало с кем видится. Выходит только по воскресеньям, чтоб
раздуть адское пламя. Звать ее Сильвия Питтстон. Она полоумная, однако
порчу на них навела, сумела. А им это по вкусу. Им того и надо!"
напоминали земляные укрепления. На гигантской колонне шеи возвышалась
одутловатая, бледная луна лица, с которой мерцали глаза - такие большие и
темные, что казались бездонными горными озерами. Красивые темно-каштановые
волосы были всклокочены и торчали во все стороны, как у безумной.
Удерживавшая их шпилька могла бы без труда заменить шампур. Платье,
казалось, сшито из мешковины. Руки, державшие сборник церковных гимнов,
больше походили на два горбыля. Кожа у женщины была чудесной -
сливочно-белой, без отметин. Стрелок подумал, что весу проповеднице,
должно быть, больше трехсот фунтов. И ощутил внезапное накаленное докрасна
вожделение, от которого ему стало дурно. Он отвернулся и отвел глаза.
тишина, которую нарушало лишь покашливание и шарканье ног.
благословляя собрание. Жест-напоминание.
страха, прошитых жутким ощущением дежа вю, уже виденного раньше. Он
подумал: "Я видел это во сне. Когда?", но отогнал эту мысль. Слушатели - в
общей сложности, возможно, человек двадцать пять - погрузились в мертвое
молчание.
мелодичный голос - выразительное, хорошо поставленное сопрано.
кажется, что каждого в Писании я знаю лично. За последние пять лет я
зачитала до дыр пять Библий, и несчетное число - до того. Я люблю это
повествование, люблю всех действующих в нем лиц. Рука об руку с Даниилом я
входила в ров со львами. Я стояла подле Давида, когда его искушала
купающаяся в водоеме Вирсавия. Я была с Седрахом, Мисахом и Авденаго в