в узком кругу на пикник, и катания на лодке, и прочие дозволенные приличиями
развлечения. Возможно, Владимиром Львовичем руководила искренняя симпатия к
баронессе, которая, как мы уже упоминали, блистала и красотой, и качествами
души, но несомненно и другое: тесная дружба с самой влиятельной женщиной
губернии была нужна синодскому комиссару и для иных целей.
x x x
почтмейстерше Олимпиаде Савельевне Шестаго, хозяйке салона, оппозиционного
губернаторскому. Общество Заволжска в ту пору было поделено на две негласные
партии, которые можно условно определить как консервативную и
прогрессистскую (последнюю еще иногда по старой памяти называли либеральной,
хотя в нынешней России это слово решительно выходит из моды). Оба лагеря
возглавлялись женщинами. Консервативная партия, как тому и надлежит быть,
являлась правящей, и истинным ее вождем была Людмила Платоновна. Большинство
чиновников и их жен по положению, роду деятельности и естественным
убеждениям тяготели именно к этому штандарту.
числа учителей, инженеров и телеграфно-почтовых служащих, причем
политическая окраска последних определялась принадлежностью к ведомству,
которым руководил супруг Олимпиады Савельевны, нахолившийся в совершеннейшем
рабстве у своей половины. Госпожа Шестаго в городе почиталась за красавицу,
но совсем в ином роде, нежели губернаторша: брала не статностью и
милодушием, а, напротив, худобой и злоязычием, или же грациозностью и
интеллектуализмом, как определяла эти достоинства сама Олимпиада Савельевна.
Происходила сия дама из рода купцов-миллионщиков и принесла мужу в приданое
триста тысяч, о чем не забывала напомнить ему при малейшем помрачении
семейного небосвода, по большей части исключительно безоблачного. В ее
богатом, хлебосольном доме поощрялись такие экзотические для Заволжья
обычаи, как безбожие, чтение запрещенных газет и вольные рассуждения о
парламентаризме. На четверги Олимпиады Савельевны всякий мог приходить
запросто, и приходили очень многие, потому что, как было сказано, стол
отличался обилием, да и разговоры по провинциальным меркам случались
интересные.
заявился в стан прогрессистов, не озаботясь быть приглашенным, что - как и
сам факт посещения почтмейстерши - свидетельствовало о доскональном знании
обычаев и расстановки сил в губернии.
как между собой они уже решили, что этот агент реакции прислан именно из-за
них, искоренять в заволжском обществе вольнодумство и крамолу. С одной
стороны, это было тревожно, с другой, пожалуй, приятно (еще бы, сам
обер-прокурор обеспокоен заволжскими карбонариями), но больше все-таки
тревожно.
полнейшее отсутствие всякого обскурантизма и совершенно свободно говорил о
новой литературе - о графе Толстом и даже о французской натуральной школе, о
которой в городе пока знали больше понаслышке. Изрядное впечатление произвел
и острый как бритва язык гостя. Когда инспектор народных училищ Илья
Николаевич Федякин, слывший у прогрессистов язвой, каких мало, попробовал
дать чересчур самоуверенному говоруну укорот, выяснилось, что Владимир
Львович туземному зоилу не по зубам.
богобоязненности, - сказал Илья Николаевич, иронически щуря глаза и
поглаживая бороду, что у него обозначало нешуточное раздражение. - С
обер-прокурором, поди, частенько этак вот о физиологической любви у
Мопассана рассуждаете?
оппонента Бубенцов. - Или у вас в Заволжске все еще преобладает
романтический взгляд на отношения между полами?
человеком, что Федякин сидит у нее на самом почетном месте, во главе стола,
и поспешила высказаться против всякого ханжества и притворства в половом
партнерстве.
губернаторшей. Когда уходил - раньше всех прочих гостей, словно давая им
возможность обстоятельно перемыть ему косточки, - Олимпиада Савельевна, к
тому времени уже совершенно ослепленная столичным блеском, вышла проводить
дорогого гостя в прихожую. Протянула руку для пожатия (целовать у
прогрессистов, разумеется, было не в заводе), и Бубенцов руку взял, но не за
кисть, а за локоть. Мягким, но поразительно властным движением притянул
хозяйку к себе и, ни слова не говоря, поцеловал в уста так крепко, что у
бедной Олимпиады Савельевны, которую за все двадцать девять лет жизни никто
еще так не целовал, ноги сделались будто ватные и потемнело в глазах. К
гостям она вернулась вся розовая и самым энергичным образом пресекла попытки
мстительного Ильи Николаевича денигрировать ушедшего.
пребывания в губернии завел приязненные отношения с обеими заволжскими
царицами, причем дружба с Олимпиадой Савельевной была особенно приятна еще и
тем, что дом этой дамы непосредственно примыкал к зданию почтамта, где
директорствовал ее супруг, с которым Бубенцов очень скоро тоже оказался на
приятельской ноге, так что без церемоний заходил к нему в кабинет и имел
неограниченный доступ к единственному на все Заволжье телеграфному аппарату.
Этой привилегией Владимир Львович усердно пользовался и даже обходился без
помощи телеграфиста, поскольку, как выяснилось, превосходно умел обращаться
с хитроумной машиной Бодо. Иной раз бывало, что синодский инспектор
заглядывал на почтамт и за полночь, что-то там отправлял, получал и вообще
держался как у себя дома.
x x x
несомненен, то с мужчинами вышло менее гладко.
в счет, потому что лицо несамостоятельное) для Бубенцова стал союз с
полицмейстером Лагранжем.
человеком новым, присланным взамен недавно почившего подполковника Гулько,
многолетнего верного помощника во всех начинаниях Антона Антоновича и
владыки Митрофания. Покойника у нас все любили, все к нему привыкли, и
министерского назначенца приняли настороженно. Новый полицмейстер был
мужчина крупный, красивый, с аккуратными височками и живописно нафабренными
усами. Вроде и услужлив, и к начальству почтителен, но архиерею не
понравился - сам напросился ходить к преосвященному на исповедь, а слова
говорил неискренние и чересчур интересничал по части набожности.
смирен и бессобытиен. По счастью, в губернии вовсе отсутствует революционная
зараза, потому что до Митрофания и барона она завестись не успела, а после
было не с чего. Ни больших мануфактур, ни университетов у нас нет, особенных
социальных несправедливостей тоже не наблюдается, а какие есть, на те можно
пожаловаться начальству, так что бунтовать вроде бы и незачем. Вопреки
государственному обыкновению, в губернии даже нет собственного жандармского
управления, потому что раньше, когда было, служащие от безделья спивались
или впадали в меланхолию. Полицмейстер в Заволжске заодно ведает и всеми
делами жандармской части, на что первоначально и польстился Феликс
Станиславович, когда соглашался на это назначение. Это уж он потом понял,
как жестоко подшутила над ним судьба.
предводителем, остались неведомы для местных жителей, хотя от их внимания
вообще-то мало что укрывается, и произошло это сближение так стремительно,
что возник слух: инспектор в губернию не просто так припожаловал, а по
тайной ябеде Лагранжа, который решил не мытьем, так катаньем обратить к
своей персоне взоры высшей власти. Во всяком случае, после прибытия
синодального инквизитора Феликс Станиславович произвел демонстрацию - вовсе
перестал ходить на исповедь к преосвященному.
d'etat {государственный переворот (фр.).}, захватив почти все стратегические
пункты: администрацию в лице Людмилы Платоновны, полицию в лице Феликса
Станиславовича и общественное мнение вкупе с почтой и телеграфом в лице
Олимпиады Савельевны. Оставалось прибрать к рукам власть церковную и
судебную, но тут-то и вышла осечка.
x x x
своих визитов, был с непрошеным проверяльщиком суров и, уклонившись от
пустых разговоров, сразу спросил, в чем, собственно, состоят цель приезда и
полномочия синодального эмиссара. Владимир Львович немедленно переменил
манеру (а начинал этак постно-благостно, с цитатами из Священного Писания) и
коротко, деловито изложил суть своей миссии:
в отношении религиозного обустройства России заключается во всемерном
усилении руководящей и наставляющей роли православия как духовной и идейной
опоры империи. Держава наша велика, но неустойчива, потому что одни верят в
Христа трехперстие, другие двуперстно, третьи слева направо, пятые признают
Иегову, а Христа отвергают, шестые и вовсе поклоняются Магомету. Думать
можно и должно по-разному, но вера у многонационального народа, который
хочет остаться единым, должна быть одна. Иначе нас ждут раздор, междуусобица
и полный крах нравственности. Вот в чем состоит кредо Константина Петровича,