Чтение 8–й страницы книги ~Призвание варяга~

от дизентерии с ветрянкой и русская армия кончилась. (Болезни убили втрое
больше русских солдат, чем все прусские пули, да штыки вместе взятые.)

За это моему прадеду Эриху -- отцу и бессменному шефу разведки Железный
Фриц вручил "Pour le Merite" -- высший Орден Прусского королевства. (За
"отрицательный вклад в науку противника" -- так было в приказе на
награждение.)

Когда награждение состоялось, лишь идиоты не осознали, что в России
кто-то должен за это ответить. Вы думаете, что во всем виноват Ломоносов?
Как бы не так. В реальности, он, как "лицо, учившееся в Германии", да
"имевшее жену -- немку" был не допущен к делам Артиллеристского ведомства --
наиболее пострадавшего в сей вакханалии.

Как раз нет. В своих мемуарах мой прадед фон Шеллинг указывал, что в
действительности абвер лишь создал атмосферу доносов, бессудных пыток и
казней, а дальше русские ученые попросту перебили сами себя -- любое
несогласье в научных вопросах влекло подозрение в работе на немцев, доносе,
пыткам и быстрой казни. (Сыщики уже привыкли к тому, что Академия --
рассадник шпионов!)

И вот когда началось следствие, Ломоносова обвинили в том, что он...
"подготавливал заговор по убийству Ее Величества (моей бабушки) за то, что
она -- немка". Между строк неизвестный доносчик намекал, что Ломоносов --
Романовской крови и сам метит на царский престол. А вот этого моя бабушка
уже простить не смогла.

Когда Ломоносов был арестован и бабушка всем своим видом и репликами
показала -- насколько все решено, Академия чуть ли не в полном составе
обвинила несчастного во всех смертных грехах, во всех доносах и казнях, и
даже -- научных провалах всего прежнего царствованья.

Однажды матушка спросила у тетки, - был ли в действительности Ломоносов
Романовым, или все это - выдумки? На что бабушка, пожав плечами, сказала:

- "Знаешь, милочка, у меня от государственных дел забот полон рот, так
что этакими пустяками мне голову забить - недосуг. Да и какая, к черту,
палачу разница?!" - на сей аргумент матушка не нашла что ответить и только
промямлила:

- "Все ж, - невинные души..."

На что бабушка отвечала:

- "Не я сего мужлана силком ко двору привела. Сидел бы в своих
Холмогорах, прятался за печкой, да жег лучину, авось и по-другому бы
обошлось! А кто не спрятался - я в том не виновата!" - Петр I был мужчиной
видным и любвеобильным, зато бабушка ловко играла в прятки. Сыскала не
одного Ломоносова, но и княжну Тараканову и даже Иоанна Антоновича -- да еще
в собственной же кутузке!

Случай с академиком сразу же остудил самые разгоряченные умы (насчет
"иноземки на троне"),- а доказание связи академика с абвером привело на ее
сторону двор и гвардейцев. С той самой минуты и до смерти ничто более не
грозило бабушкину правлению. Когда целые семьи "рубят под корень", это
производит неизгладимое впечатление.

Но сам Иммануил Кант - отец "категорического императива" был первым из
тех, кто говорил, что в данном случае Ломоносов был использован абвером "в
темную" - без злого умысла с его стороны. И абвер нарочно дал повод
Екатерине убить академика, как возможного претендента на русский престол. И
если уж в России извинились пред Эйлером, нужно простить Ломоносова.

Иль на Руси времена, когда прощают всех немцев, а на плаху ведут теперь
русских?! Из уст немца Канта сии разговоры были... смутительны. И бабушка
очень хотела вывезти его в Санкт-Петербург. Чтоб заткнуть рот постом, чином
и жалованьем.

Матушка впоследствии говорила, что писала Канту, скрепя сердце. Вопрос
был, конечно же, скользкий, но видеть падение "Совести" пред грудой
презренного злата, - ей не хотелось.

Она написала, как ее хорошо приняли в сей гостеприимной стране. А еще о
том, как здесь пьют, как порют дворян за малейший проступок, как пишут
доносы... В общем -- обычную дворцовую жизнь.

Когда письмо было готово, и матушка принесла его в Канцелярию,
секретарь, просивший написать его, порылся в каких-то бумагах и произнес:

- "Ой, простите, дело сие - под контролем Самой... Вы обязаны сами
доложить ей об исполнении. Государыня пометила, что с этим письмом к ней
должно прибыть вне очереди".

Капитана прусского абвера вводят в кабинет Государыни. Та в своем
рабочем наряде стоит за конторкой и листает бумаги. При виде вошедших она
снимает с носа золотые очки на широкой шелковой ленте и, протирая пальцами
усталые, покраснелые глаза, спрашивает:

- "Письмо готово?" -- задан вопрос по-немецки, и матушка щелкает
каблуками в ответ, подавая запечатанный конверт Государыне. Та скептически
усмехается, меряя взглядом племянницу, и небрежно машет рукой, приказывая
по-русски, - "Прочтите кто-нибудь... я - занята. Доброго Вам здоровья,
милочка".

Офицер охраны поворачивается, дабы увести немку, но та... Она стоит с
побелелым лицом, с ярко-алыми пятнами на щеках, и срывающимся голосом
говорит по-немецки:

- "Ваше Величество, мне сказали, что это должно быть частное письмо. Вы
не смеете нарушить Вашего Слова. Позвольте мне уничтожить письмо, и я напишу
другое -- официальное", - при этом она тянет руку, чтоб забрать конверт со
стола, куда его бросила тетка.

Но тут на нее прыгают три офицера охраны, которые начинают ломать ей
руки и вытаскивать из монаршего кабинета. Царица сама поднимает злосчастный
конверт и приказывает:

- "Нет, я прочту это при ней. Сдается мне, - речь об Измене. Только
заткните ей рот, чтобы не вякала".

Приказание сразу исполнено, и пленница троих здоровенных мужчин тотчас
стихает.

Государыня долго читает письмо, пару минут думает о чем-то своем,
разглядывая свой маникюр, а затем говорит:

- "Пора мне сменить куафера. На словах-то все верно, да вот между
строк... Маникюр знаешь?"

Девушка в форме капитана прусского абвера с досады кусает побелелые
губы, - видно с ней никто не говаривал в унижительном тоне. Поэтому она не
выдерживает:

- "Никак нет, - Ваше Величество. Если мне и приходилось драить копыта,
- так только - жеребцам, да кобылам. Но если Вас это устроит..."

Государыня усмехается чему-то своему, девичьему, и, по-прежнему не
удостаивая даже взглядом строптивицу, цедит:

- "Меня устроит. Только учти, - не справишься - выпорют! Лакеев здесь
всегда порют. За болтовню за хозяйской спиной.

Ты норов-то свой поубавь... Не таких кобылиц об(r)езжали - дело
привычное.

И потом, - что за вид? Что за мода?! Здесь тебе не училище и не
монастырь, - девицы пахнут жасмином, но не - конюшней.

Я сама выбираю жасмин, - это наш родовой аромат. Имеющий нос, да -
учует. Или мне и это тебе об(r)яснять?!

Что касается письма... Это испытание на лояльность. Ты его не
выдержала. В другой раз -- выпорю", - после чего Государыня, вкладывает
письмо обратно в конверт и сама лично запечатывает его королевской печатью.
Со значением показывает печать и добавляет:

- "Я -- Хозяйка и имею право читать. Но я никогда не скрываю того, что
я -- сие прочитала".

В приемной, пока секретари бережно приводят в порядок вскрытый конверт,
полковник из Тайного Приказа, мешая русские и сильно искаженные немецкие
слова, об(r)ясняет, что согласно тайному Указу самой Государыни, вся переписка
обитателей дворца - обязательно перлюстрируется. Обычно этим занимаются
офицеры из Тайного Приказа, и то, что перлюстрацию провела - Сама, говорит о
необычайной чести, оказанной безвестной девчонке:

- "Милая фроляйн, должен Вам сообщить, что Вы манкируете... Ваше
поведение неприемлемо для дворянки, - ворвались в кабинет Ее Величества,
устроили там скандал и погром, - вы недопустимо манкируете... Я и сам,
экскузе муа, рад позабавить Государыню невинной выходкой, но..."

Девушка, коей уже надоело продираться через частокол русских и немецких
слов с французским прононсом, наконец не выдерживает и на чистом русском
говорит:

- "Господин полковник, раз уж мы здесь в России, перейдем-ка на
русский. Признайтесь честно, ваша дворянская честь, не была бы уязвлена,
если бы кто-то третий прочел Ваше интимное письмо к Вашей возлюбленной?"

- "Да, разумеется! Но здесь речь идет о философе, так что Ваше
сравнение представляется мне..."

- "Господин полковник, почему Вы не можете себе представить, к примеру,
что я спала с Кантом и теперь пишу ему, как любовнику. Вы по-прежнему
считаете себя в праве читать это письмо?"

Полковник Тайного Приказа задумывается на пару минут, а потом, светлея
лицом, обрадовано восклицает:

- "Но если вставать на такую позицию, мы не смеем читать вообще никаких
писем! Где же логика?!"

- "А логика в том, что вообще не надо читать частных писем. Есть другие
методы работы. Или Вас в детстве не учили, что подглядывать в замочную
скважину - нехорошо?! Недостойно дворянской Чести..."

Полковник щелкает пальцами и говорит секретарю, заклеивающему письмо:

- "Вы слыхали слова этой дамы? Зафиксируйте-ка их в протоколе. Это -
вольтерьянство. Уважаемая сударыня, боюсь, наша беседа будет продолжена в