Чукча-информант сообщил Богоразу, что человека со всех сторон окружают
незримые враги, духи - рты у них вечно разинуты. Люди пресмыкаются перед
ними, готовы отдать им что угодно, лишь бы заручиться покровительством
этих остервенелых призраков.
золотом убранстве" [цитата из стихотворения Джона Китса "Впервые прочитав
Гомера в переводе Чапмена": "Я видел земли в золотом убранстве, я обошел
по тысячам дорог" (пер. А.Парина)] все больше удаляются. Их относит в
прошлое. Как бы там ни было, когда я читал об этих народностях, об их
духах и шаманах, в моем кабинете наступала дивная тишина, она удваивалась,
учетверялась. Удесятерялась в самой сердцевине "Петли". Мои окна выходили
на Грант-парк. Время от времени я обращал взгляд на берег озера - туда,
где мой родственник Каргер вырубил цветущие кусты, чтобы сексуальным
маньякам неповадно было прятаться, и возводил тесные кабинки на одного
человека. Потрясающий парк и бухточка, а в ней надраенные яхты,
собственность юристов и руководителей корпораций. Сексуальным преступникам
в будни пришлось встать на якорь, по воскресеньям те же самые неугомонные
эротоманы благолепно катаются по озеру с женами и детьми. А вот что мы
себе уготовляем - новое рождение Духа или Агонию окончательного распада
(чем и вызвана тревога, о которой уже говорилось несколькими страницами
ранее), зависит от того, какие мысли, чувства, волевые движения пробуждают
в тебе подобные симптомы и явления, от того, до каких кабалистических
ухищрений ты дойдешь в своем толковании современных структур. Интуиция
подсказывает, что коряки и чукчи ведут меня в правильном направлении.
Иохельсоном. На совещаниях я пробуждаюсь. Начинаю прорицать, коллеги любят
слушать мои аналитические обзоры. Я оказался прав насчет Бразилии, прав
насчет Ирана. Я в отличие от президентских советников предвидел революцию
мулл. Но ко мне не прислушались. Такие большие прибыли для всех, кто дает
займы, плюс правительственные гарантии - кто ж после этого захочет
следовать моим рекомендациям. Меня именуют "глубоким" и "блестящим" - и
это служит мне наградой. И там, где огольцам с Логан-сквера виделись зенки
орангутанга, коллегам видятся вещие зеницы прорицателя. Не то чтоб мне так
прямо в глаза и говорили, но все читают мои доклады, а главное, ко мне не
пристают, и я могу беспрепятственно продолжать свои возвышенные изыскания.
Я вглядываюсь в старую фотографию - на ней юкагирские женщины на берегу
Налемны. Вдали пустынный берег моря - снег, камни, чахлые деревца. Женщины
сидят на корточках, нанизывают белых сигов - сваленный кучей улов на
переднем плане. Орудуют иглой чуть ли не на двадцатиградусном морозе. От
работы их прошиб пот, они сняли меховые душегрейки, сидят голые по пояс.
Да что говорить, они "прикладывают комья снега к груди". Первобытные
женщины - им жарко при двадцатиградусном морозе, и они охлаждаются снегом.
Читая, я задаюсь вопросом, у кого здесь в этой махине, в этом все выше и
выше вздымающемся небоскребе - а здесь не одна тысяча служащих - наиболее
причудливое воображение. Кто знает, какие мысли втайне вынашивают другие,
какие мечты у этих банкиров, юристов, деловых женщин, какие у них фантазии
и ведовские видения? Сами они никогда о них не говорят, напуганные их
бредовой яркостью. Каждый человек половину жизни безумен.
говоря, я их перечитываю. Мое знакомство с ними очень давнее. Я тогда
работал тапером в баре рядом с Мадисонским (штат Висконсин) капитолием. А
случалось, и пел кое-какие популярные здесь песенки, одна из них была "У
принцессы Папуйи от пуза папайи". Я жил с моим родственником Иезекиилем за
линией надземки. Зик, домашние звали его Секель, преподавал в университете
языки так называемых примитивных народов, но каждую неделю уезжал на Север
в леса, куда Секеля влекло главное дело его жизни. В среду он неизменно
отбывал в своем замызганном "плимуте" записывать сказания могикан. Ему
удалось разыскать последних из могикан и сделать для верхушки полуострова
то же, что Иохельсон сделал с помощью своей жены, доктора Дины Бродской,
для Восточной Сибири. Секель уверял меня, что доктор Бродская с нами в
родстве. В начале века чета Иохельсонов приехала в Нью-Йорк работать в
Американском музее естественной истории у Франца Боаса [Франц Боас
(1858-1942) - этнограф, лингвист, антрополог, основоположник "исторической
школы" в американской этнографии]. Секель утверждал, что доктор Бродская
тогда разыскала родню.
основоположников Дюркгейм [Эмиль Дюркгейм (1858-1917) - французский
ученый, один из основоположников социологии], Леви-Брюль [Люсьен
Леви-Брюль (1857-1939) - французский этнограф и психолог], Марсель Мосс
[Марсель Мосс (1872-1950) - французский этнограф и социолог], Боас, Сапир
[Эдуард Сапир (1888-1939) - американский антрополог], Лоуи [Роберт Г.Лоуи
(1883-1957) - американский антрополог, редактор журнала "Американская
антропология" с 1924 по 1933 г.]. Они, я допускаю, верили, что снимают
покров с тайны, что ими движет любовь к науке и что они в конечном счете
стремятся к большей универсальности. Я смотрю на вещи иначе. Я бы скорее
объяснил это так: где и родиться откровениям, как не в гетто, от вонючих
улиц и прогорклых харчей мысли легче вознестись, воспарить до
трансцендентальности. Так, естественно, обстояло дело с восточными
евреями. Западные же ходили гоголем, задирали нос не хуже ученых немцев. И
кому, как не польским и русским евреям (так невысоко стоящим во мнении
цивилизованного мира, с их изъеденными туберкулезом легкими и трахомой
глазами), было и проникнуть в обычаи дикарей? Им в отличие от символистов,
которые сознательно шли на это, не было нужды расстраивать рассудок: они
такими появлялись на свет. Чужие в этом мире, они уезжали изучать чужой
мир. А в результате рождались изыскания, обретавшие раввинически-немецкие
или картезианско-талмудические формы.
другом - он усваивал чужие языки. Он отправился в дельту Миссисипи, чтобы
научиться одному из тамошних индейских диалектов от его единственного
носителя, доживавшего последние дни. И вот на смертном одре старый индеец
наконец-то обрел собеседника, а когда индеец усоп, этим диалектом во всем
мире владел лишь Секель. И жизнь народности продолжалась теперь только в
нем. Я перенял от Секеля одну из индейских любовных песенок: "Hai y'hee,
y'hee y'ho" - "Поцелуй перед разлукой". Секель подбивал меня исполнять ее
в баре. Передал он мне и рецепт креольской джамбалайи (ветчина, рис, раки,
перцы, цыплята, помидоры), но куда уж мне, холостяку, ее готовить. И еще
он искусно плел несложные колыбельки для кошек - в активе у него значилась
ученая статья об индейских веревочных фигурах. Кое-какие из этих кошачьих
колыбелек я и по сю пору могу изобразить, если возникает надобность
потешить малышей.
бледностью хасида. Его пухлое лицо избороздили придававшие ему серьезность
морщины, по лбу, подобно ладам на грифе гитары, тянулись складки. Темные,
лихо курчавящиеся волосы были всегда запылены: он каждую неделю ездил за
восемьсот километров к своим индейцам. Мылся Секель редко, белье менял
нечасто. Для женщины, которую он любил, это не имело значения. Голландка,
Дженни Баувсма, таскала книги в вещмешке. У меня в памяти она встает в
шотландском берете и в гольфах, ее полуголые ноги кажутся обгоревшими:
зимы в Висконсине стояли суровые. Предаваясь с Секелем страсти, она вопила
как резаная. В наших комнатенках дверей не было, только занавески. Секель
мотался взад-вперед по квартире. Икры и ягодицы у него были выпуклые,
белые, мускулистые. Интересно, какими путями эту классических образцов
мускулатуру занесло в нашу семью?
нижний этаж старого каркасного дома.
из могикан", а из нее неизменно читал первую главу, чтобы заснуть. В части
теории, говорил Секель, он плюралист. Но марксизм для него исключен. И еще
он не признавал историю как науку - тут он стоял насмерть. Себя он относил
к приверженцам диффузионизма [ряд направлений в этнографии и археологии,
объясняющих развитие культур отдельных народов преимущественно
заимствованием достижений других народов, происходящим при миграции]. Вся
какая ни на есть культура была изобретена одновременно и распространялась
из одного источника. Он основательно проштудировал Г.Эллиота Смита [сэр
Графтон Эллиот Смит (1871-1937) - этнолог, глава английских
диффузионистов] и был рьяным приверженцем теории, согласно которой все на
свете пошло от египтян.
служил заслоном, за которым ни на минуту не прекращались лингвистические
изыскания. Ямочки на щеках выполняли двоякую роль: иногда они выражали и
неодобрение (прежде всего нынешним кризисом, из-за которого мы живем в
вечной тревоге). Я налетел на Секеля в Мехико в 47-м году, незадолго до
его смерти. Он водил делегацию индейцев - они не знали испанского, и так
как ни один из мексиканских чиновников не говорил по-ихнему, Секель
переводил им и наверняка подбивал их на протесты.
пучками черных волос по углам рта уходили от палящих лучей солнца, родной
им стихии, под колоннады правительственного здания.
делал в Мексике.
познакомился с работами Владимира Иохельсона (нашего родственника со
стороны жены) о коряках. На дамском благотворительном базаре я купил
прелестную книжонку под названием "На край света" (Джона Перкинса,
изданную Американским музеем естественной истории) и наткнулся в ней на
главу о народностях Восточной Сибири. Вот тогда-то мне и вспомнились
монографии, которые я впервые видел давным-давно в Мадисоне (штат
Висконсин), и я взял два Джезаповских тома из Регенстайновской библиотеки
[библиотека общественных и гуманитарных наук Джозефа Регенстайна - одна из
библиотек Чикагского университета]. В корякских мифах, читал я, женщинам
Сертаков Виталий
Зыков Виталий
Акунин Борис
Прозоров Александр
Майер Стефани
Андреев Николай