предаются своим детским забавам все с той же радостью и беспечностью, как
любые другие дети в любые другие времена. Для них все здесь в полном
порядке, ну, может, чуть-чуть не так, и только странный незнакомец,
вторгшийся в их жизнь со своим, принципиально другим взглядом, внезапно
словно меняет освещение, и на картине проступает совсем другой рисунок.
поиск истины и справедливости, любви и сострадания, то он может позволить
себе стать понятным только десятилетия спустя; но не может позволить себе
роскоши сделать своего героя недоумком, безумцем (в худшем смысле этого
слова), эгоистом и т.д и т.п. Ему смертельно необходим герой, за которым
последуют.
обязана создать соответствующие условия, а к ним уж заодно и пририсовать
целый мир, в котором эти условия будут не высосаны из пальца, а вполне
реальны. Если же я начну описывать действительность, то что бы я ни написала
- мораль сей басни будет совсем другой.
разразившаяся без объявления войны. Человек поставлен в экстремальные
условия, но вести себя так, как если бы это были экстремальные условия,
права не имеет, ибо на страже стоит закон и правопорядок.
бы для того, чтобы его (их) запомнили.
серой мгле, балансируя на зыбкой грани между тьмой и светом, люди теряются
гораздо быстрее, нежели ночью, и это неоднократно проверено. Ибо для ночи
существует множество изобретений, вроде уличных фонарей и карманных
фонариков, тот же спасительный во все века огонь, наконец. А вот для
сумерек...
перестают верить в светлое будущее и начинают верить в светлое прошлое.
проедаются исподволь, но на улицах не стреляют, нас не убивают и не калечат
в тех количествах, когда это вызывает уже народный гнев и вытекающее из него
отчаянное сопротивление угнетателям. Просто замкнутый круг, по которому мы
ходим, как лошади, крутившие ворот в беспросветной темноте шахт, и
отпущенные на волю, поднятые на поверхность в последние дни своей жизни,
продолжавшие и по зеленому лугу все так же ходить кругами - слепые,
замученные, не умеющие ничего другого, и не имеющие сил уметь что-то еще.
она, как всякая жизнеспособная система, работает сама на себя -
самообучается, развивается, крепнет.
встать и сказать откровенно, что большую часть своей жизни я делал не то и
не так; но признать бесцельность и бесполезность многих лет, выбросить их на
помойку с тем, чтобы начать все заново и с чистого листа - это уже больше,
чем можно требовать от человека. Хотя бы потому, что еще никому и никогда не
удавалось перечеркнуть только собственное прошлое - под эту косую летящую
линию непременно попадают и другие жизни, судьбы, события.
словом. Человек пишущий знает это, пожалуй, лучше других.
человек и так же грешен и слаб.
человеческую несломимость, за силу духа и способность оставаться человеком в
любых условиях, что поневоле забываешь, КАК ЖИЛИ. Может, это самое в
человеке прекрасное и страшное одновременно - его способность забывать о
том, как скудно, как дико и страшно он живет.
оправдываются тем, что красть негде и нечего. Быть неправедным тоже не
стыдно, гораздо стыднее быть неудачником, бедняком; принципы - особенно если
они категорически соблюдаются за счет материальных благ - легко и просто
перекрещиваются в жалкую попытку недотепы таким нехитрым образом оправдать
свою недотепистость.
сторону собственной реальности и задуматься, так ли все ладно, как кажется.
нельзя. Кастрюли и сковородки, счета за свет и за газ, бесконечные выборы
спикера вперемешку с бесконечными приключениями Уокера затмевают реальность
похлеще, чем иные заклинания. Ни одному магу не наворотить сгоряча и по
злому умыслу столько бед и несчастий, сколько может сотворить с нами наше
собственное равнодушие, безразличие, привычки. И недаром Перикл - один из
самых серьезных государственных и политических деятелей, которых только
знала человеческая цивилизация, постановил, что тот, кто в дни гражданской
смуты не примкнет ни к одному из враждующих лагерей, проявив безразличие
либо заняв выжидательную позицию - должен быть наказан более сурово, нежели
сторонники бунтовщиков. Потому что он был уверен, что безразличие -
величайшее зло.
"Когда фашисты пришли за евреями, я молчал - ибо не был евреем; когда они
пришли за коммунистами, я молчал, ибо не был коммунистом; когда они пришли
за католиками, я молчал, ибо не был католиком; а когда они пришли за мной,
некому уже было говорить в мою пользу". К несчастью, осознание приходит уже
ПОСЛЕ...
требовать от спящей красавицы, чтобы она немедленно проснулась и отправилась
обличать мачеху-ведьму - для этого нужен кто-то другой, по традиции
называемый героем.
одной кости; в частном, мелком и обыденном увидеть целое; отдать себе отчет
в том, что это целое настолько ему не нравится, что он готов заплатить
максимальную цену за то, чтобы его изменить. Герой - это тот, у кого нет
привычек, а есть понимание того, что именно и для чего он делает.
тащиться в ванную и там, не разлепляя опухших со сна век, чистить зубы;
привык торопливо глотать на маленькой кухне маленький завтрак, привычно
стараясь не натыкаться на предметы; привычно торопиться на привычную работу,
привычно толкаясь в переполненном транспорте с привычно раздраженными
людьми. И продолжая это монотонное до бесконечности, легко заметить, что
живой мысли здесь втиснуться просто некуда. Для этого нужно остановиться,
оглядеться... что-то изменить.
рухнет окончательно, но рухнет именно на него, раздавив своей тяжестью. Наша
реальность не подстраивается под героя. В отличие от реальности фэнтэзи.
кто создан по Образу и Подобию. Чаще всего фэнтезийные миры отчаянно (как и
их создатели) нуждаются в героях - там все явнее, выпуклее, четче. И Добро,
и Зло определены, вочеловечены либо материализованы каким-либо иным
способом; но мир нуждается в герое. Мир, находящийся на грани катастрофы, на
грани бытия и не-бытия - это проекция нашего мира, только там все
развивается быстрее; сокращенное, сжатое во времени развитие событий не
оставляет у читателя сомнений - жить так, как они живут сейчас, просто
нельзя. Благословенный жанр, дающий возможность человеку остановиться и
задуматься - пусть не над своими собственными проблемами, но над такими
похожими.
мир стоит на их плечах - "малых сих", и они и есть подлинные его герои. Он и
не скрывал никогда этой мысли; Фродо Торбинс и Сэм Скромби - те же забавные
и смешные мистер Пиквик и Сэм Уэллер - оставляют свой уютный дом и тихие
радости, отказываются от сытости и благополучия, чтобы встать на пути Зла и
Тьмы. Диккенс, я уверена, гордился бы такими героями.
осетрины, может быть только один - первый, он же и последний. И жанр тут
роли не играет, ибо вполне могут существовать в природе прекрасный детектив
и отвратительные стихи, дурацкое исследование и умная, тонкая фантастика.
мыслителя как Честертон написать: "Если бы о сонете было принято говорить в
том же тоне, что и о водевиле, сонет вызывал бы не меньший ужас и
недоверие... Если бы про эпическую поэму говорили, что она предназначена
только для детей и горничных, "Потерянный рай" сошел бы за заштатную
пантомиму, которая могла бы называться "Сатана-Арлекин, или
Адам-в-ад-отдам". Зачем, спрашивается, Шекспиру писать "Отелло", если даже в
случае успеха в панегирике будет значиться: "Мистеру Шекспиру вполне по
плечу и более серьезные жанры, чем трагедия"?"
дешевого чтива" - и хотя в последнем ни слова не произнесено в защиту
фантастики: а речь идет исключительно о приключенческой литературе - каждое
слово может быть отнесено и к освещаемой нами проблеме.
тысячи лет устарело ничуть не больше, чем мудрость "Республики" Платона,
хотя сегодня первое отнесли бы к разряду так называемых "легких",
второсортных жанров. После Рабле, комедий Шекспира, О"Генри, Джерома, Ильфа
и Петрова, Зощенко и Жванецкого на юмор и сатиру нападать страшновато. У
фэнтези классиков, чьи слава и авторитет росли в течение десятилетий,
Посняков Андрей
Доценко Виктор
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Херберт Фрэнк