Чтение 8–й страницы книги ~Генеральная репетиция~

река... Это все равно, чудачка! И там, понимаешь, стоят всякие шхуны,
парусники, а на берегу, в маленьких домиках, живут старые моряки... Такие
моряки, которые уже не плавают, а только вспоминают и рассказывают...

Слышен голос старухи Гуревич:

- Хана-а-а !

Хана. Мне пора. Мама зовет... Давид, а ты скоро приедешь?

Давид. Не знаю.

Хана (робко). Слушай, ты подари мне что-нибудь на память, ладно?

Давид. У меня нет ничего! (Подумав.) Вот, возьми, что ли!

Давид протягивает Хане в окно листок бумаги. Хана смотрит, хмурится,
затем решительным жестом возвращает листок обратно.

Хана. Не надо мне!

Давид. Ты что?

Хана (взволнованно). Танька не уезжает, а ты ей целых три открытки
подарил... А я уезжаю, так ты мне какую-то картинку вырезанную даешь.

Давид. Зато на ней корабль нарисован. Я сам эту картину над столом
повесить хотел.

Голос старухи Гуревич:

- Хана-а-а. Хана. Бегу-у! До свидания!

Давид. До свидания. Хана.

Хана. Адрес не позабудь.

Давид. Да, да.

Хана. Пиши непременно.

Давид. Ладно.

Хана. До свидания, Давид!

Давид. До свидания. Хана!

Хана убегает. Давид один. Он садится в кресло, вытирает рот платком.
Тикают часы. Прогрохотал поезд. Стало совсем темно. Где-то далеко, на
соседнем дворе наверное, захрипела шарманка:

По разным странам я бродил

И мой сурок со мною,

И весел я, и счастлив был,

И мой сурок со мною!

И мой всегда, и мой везде...

Шарманка захлебнулась и умолкла. Внезапно с грохотом открывается дверь.
На пороге маленькая, нелепая, растерзанная фигура Шварца.

Шварц (он еле ворочает языком). Додик!..

Давид (не двигаясь). Явился!

Шварц. Почему здесь так темно, а?!

Давид. Я лампу зажгу.

Шварц. Ой, не надо... Я лягу спать... Я сейчас лягу спать... Ты
раздеться мне помоги!

Давид. Еще чего !

Шварц (пытаясь быть строгим). Давид!

Давид. Что?.. Испугал один такой! Проспишься, все равно ни черта
помнить не будешь!

Шварц. Раздеться мне помоги.

Давид. Сам разденешься.

Шварц. Ботинки... Ботинки с меня сними... Додик...

Давид. Погоди, я свет зажгу.

Шварц. Не надо.

Давид. А я говорю - надо!

Давид подходит к столу, возится с настольной керосиновой лампой. Шварц
уселся на пол.

Шварц. Ботинки с меня сними... Давид. Успеется.

Давид зажег, наконец, лампу. Поставил ее на пол рядом со Шварцем.

Шварц (испугался). Ты что это, а?!. Ты чего?.. Ты спалить меня хочешь?

Давид. Нужен ты мне!

Шварц (его совсем развезло). Ты погоди... А ты - кто?!. Я извиняюсь, а
вы - кто?!. Вы по какому праву...

Давид. Да помолчи ты, честное слово !

Шварц неожиданно, с трудом, привстал на колени и заплакал.

Шварц. Ваше благородие, не погубите!.. Не для себя... Клянусь вам, не
для себя... Жена у меня от родов, а я... Не погубите, ваше благородие!..

Давид подошел к бочке у двери. Зачерпнул ковшом воды, выплеснул на
Шварца. Шварц ткнулся ничком в пол, забормотал что-то невнятное. Молчание.

Давид. Ну?

Шварц (почти трезво). Додик, помоги мне раздеться.

Давид поднял Шварца, усадил в кресло. Перенес лампу на стол.

Давид. Сейчас.

Шварц. А что с лицом у тебя? Почему губа распухла?

Давид. А ты не помнишь?

Шварц. Нет... Это - я?!

Давид. Ты!

Шварц (вскрикнул). Нет !

Давид. Да!

Шварц (после паузы, горестно). Додик, милый! Ну, ударь теперь ты
меня... Ну, хочешь - ударь теперь ты меня!

Давид. Папа!..

Шварц порывисто обнял Давида, зашептал.

Шварц. Ничего, Додик, ничего, мальчик! Ты не сердись на меня... Мы с
тобой вдвоем... Только мы вдвоем... Больше нет у нас никого! Я ведь знаю - и
что жуликом меня называют, и мучителем, и... А-а, да пусть их! Верно? Пусть!
Я же целый день, как белка в колесе, верчусь на своем товарном складе -
вешаю гвозди и отпускаю гвозди, принимаю мыло и отпускаю мыло, и выписываю
накладные, и ругаюсь с поставщиками... Но в голове у меня не мыло, не гвозди
и не поставщики... Я выписываю накладные и думаю... Знаешь, о чем? (Взмахнул
руками.) Большой, большой зал... Горит свет и сидят всякие красивые женщины
и мужчины и смотрят на сцену... И вот объявляют - Давид Шварц - и ты
выходишь и начинаешь играть... Ты играешь им мазурку Венявского, и еще, и
еще, и еще... И они все хлопают и кричат - браво, Давид Шварц - и посылают
тебе цветы, и просят, чтобы ты играл снова, опять и опять! И вот тогда ты
вспомнишь про меня! Тогда ты непременно вспомнишь про меня! И ты скажешь
этим людям - это мой папа сделал из меня то, что я есть! Мой папа из
маленького города Тульчина! Он был пьяница и жулик, мой папа, но он хотел,
чтобы кровь его, чтобы сын его, узнал - с чем кушают счастье?.. Сегодня они
устроили ревизию... Ха, чудаки! Нате - ищите! (Загудел поезд.) А тебя я
сделаю человеком! Понял? Чего бы мне это ни стоило, но я тебя заставлю быть
человеком! (Гудит поезд.) Вот этого я слышать не могу - поезда, поезда...
Приезжают, уезжают... Не могу этого слышать! (Гудит поезд.) Да что он,
взбесился, что ли?!.

Шварц встает. В руках у него керосиновая лампа. Он стоит на середине
комнаты, маленький, страшный, взъерошенный, покачиваясь и угрожающе глядя в
окно.

Давид. Папа! Что ты, папа?!

Все протяжнее и надрывнее гудит поезд.

Шварц (в окно, сметным, тонким голосом). Замолчи!.. Замолчи! Немедленно
замолчи!

Снова равнодушно прокричала женщина: - Сереньку-у-у!..

Гудит поезд.

Занавес

ВТОРАЯ ГЛАВА

Закончилось первое действие. В зале снова зажегся тоскливый и тусклый
боковой свет.

Ответственные дамочки разом встали и твердыми шагами командора
направились в туалет, сохраняя на безлицых лицах выражение этакой
начальственной отрешенности. Отрешенность эта должна была, очевидно,
означать - хоть мы и идем в туалет, но мы слишком ответственные работники,
чтобы кто-нибудь посмел подумать, что мы идем в туалет!

Поравнявшись с Солодовниковым и встретив его вопросительный взгляд,
кирпичная сказала сокрушенно и очень громко - в пустом зале голос ее
прозвучал как-то особенно громко и гулко:

- Никакой драматургии... Ну, совершенно, совершенно никакой
драматургии?..

Солодовников понимающе кивнул.

Моя жена, точно окаменев, сидела, вцепившись руками в подлокотники
кресла.

В этом первом антракте, мы оба - заядлые курильщики - даже не вышли в
фойе покурить.

Белолицый администратор, почтительно проводив ответственных дамочек до
выхода и тут же вернувшись, вдруг быстро подошел ко мне, наклонился и, со
вздохом, шепотом проговорил:

- Дали бы мне этот спектакль месяца на три - на четыре... Я бы им