лихорадочное возбуждение, обычно возникающее при изменении обстановки,
владело людьми. Независимо от того, что ждало каждого впереди, люди
испытывали прилив неуемного веселья, излишне охотно отзывались смехом на
шутки, на беззлобную ругань. Разогретые работой, толкались в строю, преданно
глядя на командиров взводов с одинаковым угадыванием нового, неизвестного
поворота в своей судьбе.
объединенность десятков, сотен, тысяч людей в ожидании еще неизведанного
скорого боя и не без волнения подумал, что теперь, именно с этих минут
начала движения к передовой он сам связан со всеми ними надолго и прочно.
Даже всегда бледное лицо Дроздовского, командовавшего разгрузкой батареи,
казалось ему не таким холодно-непроницаемым, а то, что испытывал он во время
и после налета "мессершмиттов", представлялось ушедшим, забытым. И недавний
разговор с Дроздовским тоже отдалился и забылся уже. Вопреки предположениям,
Дроздовский не стал слушать доклада Кузнецова о полном наличии людей во
взводе (Уханов нашелся), перебил его с явным нетерпением человека, занятого
неотложным делом: "Приступайте к выгрузке взвода. И чтоб комар носа не
подточил! Ясно?" - "Да, ясно", - ответил Кузнецов и направился к вагону,
где, окруженный толпой солдат, стоял как ни в чем не бывало командир первого
орудия. В предчувствии близкого боя все эшелонное прошлое понемногу
потускнело, стерлось, сравнялось, вспоминалось случайным, мелким - и
Кузнецову и, видимо, Дроздовскому, как и всем в батарее, охваченной нервным
порывом движения в это неиспытанное, новое, будто до отказа спрессованное в
одном металлическом слове - Сталинград.
горизонта снегов, без хуторов, без коротких привалов, без обещанных кухонь,
постепенно смолкли голоса и смех. Возбуждение прошло- люди двигались мокрые
от пота, слезились, болели глаза от бесконечно жесткого сверкания солнечных
сугробов. Изредка где-то слева и сзади стало погромыхивать отдаленным
громом. Потом стихло, и непонятно было, почему не приближалась передовая,
которая должна бы приблизиться, почему погромыхивало за спиной, - и
невозможно было определить, где сейчас фронт, в каком направлении идет
колонна. Шли, вслушиваясь, хватали с обочин пригоршнями черствый снег,
жевали его, корябая губы, но снег не устоял жажды.
солдаты шагали все медленнее, все безразличнее, кое-кто уже держался за щиты
орудий, за передки, за борта повозок с боеприпасами, что тянули и тянули,
механически мотая головами, маленькие, лохматые монгольские лошади с мокрыми
мордами, обросшими колючками инея. Дымились в артиллерийских упряжках важно
лоснящиеся на солнце бока коренников, на крутых их спинах оцепенело
покачивались в седлах ездовые. Взвизгивали колеса орудий, глухо стучали
вальки, где-то позади то и дело завывали моторы ЗИСов, буксующих на подъемах
из балок. Раздробленный хруст снега под множеством ног, ритмичные удары
копыт взмокших лошадей, натруженное стрекотание тракторов с тяжелыми
гаубицами на прицепах - все сливалось в единообразный дремотный звук, и над
дорогой, над орудиями, над машинами и людьми тяжко нависала из ледяной
синевы белесая пелена с радужными иглами солнца, и вытянутая через степь
колонна заведенно двигалась под ней как в полусне.
в обильном поту, гимнастерка под ватником и шинелью прилипла к груди,
горячие струйки скатывались из-под шапки от пылающих висков и тут же
замерзали на ветру, стягивая кожу. Взвод в полном молчании двигался
отдельными группками, давно потеряв первоначальную, обрадовавшую его
стройность, когда с шутками, с беспричинным смехом выходили в степь,
оставляя позади место выгрузки. Теперь перед глазами Кузнецова неравномерно
колыхались спины с уродливо торчащими буграми вещмешков; у всех сбились на
шинелях ремни, оттянутые гранатами. Несколько вещмешков, сброшенных кем-то с
плеч, лежали на передках.
привал, и, изредка оглядываясь, видел, как понуро ковылял, прихрамывая, за
повозками Чибисов, как еще совсем недавно такой аккуратный морячок, наводчик
Нечаев, плелся с неузнаваемо дурным выражением лица, с толсто заиндевелыми,
мокрыми усиками, на которые он поминутно дул и неопрятно при этом облизывал.
"Когда же наконец привал?"
лейтенанта Давлатяна; его голос всегда удивлял Кузнецова своей наивной
чистотой, почему-то рождал приятные, как отошедшее прошлое, воспоминания о
том, что было когда-то милое, беспечное школьное время, в котором, вероятно,
жил еще сейчас Давлатян, но которое смутным и далеким вспоминалось
Кузнецову.
подворотничок, выданный старшиной в училище.
подшлемника, догонял Кузнецова и на ходу аппетитно грыз комок снега.
голосом. -Я, знаешь, как комсорг батареи хочу с тобой посоветоваться. Давай,
если можешь.
училище.
из кармана шинели вчетверо сложенную желтую листовку и насупился. - Касымов
в кювете нашел. Ночью с самолета бросали.
текста:
Сталинградом, который превращен нашим воздушным флотом в развалины. Не
радуйтесь! Не надейтесь, что теперь вы будете наступать! Мы вам еще устроим
веселый праздник на вашей улице, загоним за Волгу и дальше кормить сибирских
вшей. Перед славной победоносной армией вы слабы. Берегите свои дырявые
шкуры, советские головорезы!"
листовку до конца. - Не думали, наверно, что в Сталинграде им жизни дадут.
Как смотришь на эту пропаганду?
листовку. - А вообще такую ругань еще не читал. В сорок первом писали
другое: "Сдавайтесь и не забудьте взять ложку и котелок!" Забрасывали такими
листовками каждую ночь.
палку Вот и все.
напомнившим Кузнецову нечто далекое, знакомое, солнечное, - весенний день в
окнах школы, испещренную теплыми бликами листву лип.
Кузнецова. - Сначала мы шли на запад, а потом повернули на юг. Куда мы
идем?
фыркнул, но его длинные, сливовые глаза были внимательны. - Сталинград сзади
теперь. Скажи, вот ты воевал... Почему нам не объявили пункт назначения?
Куда мы можем прийти? Это тайна, нет? Ты что-нибудь знаешь? Неужели не в
Сталинград?
передовую, и больше никуда. Давлатян обиженно повел острым носом.
может быть фронт? Мы идем куда-то на юго-запад. Хочешь посмотреть по
компасу?
немцев, а нас куда-то к бесу на кулички?
разговор не мог ничего прояснить. Оба ничего не знали о точном маршруте
дивизии, заметно измененном на марше, и оба уже догадывались, что конечный
пункт движения не Сталинград: он оставался теперь за спиной, где изредка
раскатывалась отдаленная канонада.
колонне голосами. - Шире ша-аг!..
растянутую по степи колонну. - Куда-то идем. И все время подгоняют. Может
быть, Гога, вдоль кольца идем. По вчерашней сводке, там опять бои.
команду Давлатян с неким училищным строевым переливом, но поперхнулся,
сказал весело: - Вот, знаешь, эскимо помешало, в горле застряло! А ты тоже
пожуй. Утоляет жажду, а то весь мокрый как мышь! - И, будто сахар, с
наслаждением пососал комок снега.
охрип уже, - невольно улыбнулся Кузнецов.
черту, к черту!
плечо, посерьезнев, швырнул комок снега в сугроб.
вешайся! Лежишь как дурак и отовсюду слышишь: "Сестра, судно, сестра, утку!"
Да, идиотская ерунда какая-то, знаешь... Только на фронт под Воронеж прибыл
и на второй день глупость какую-то подхватил. Глупейшая болезнь. Повоевал,
называется! Со стыда чуть с ума не сошел!
Кузнецова, словно предупреждая, что никому смеяться над собой не позволит,
потому что в той болезни был не виноват.
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Грабб Джеф
Каргалов Вадим
Прозоров Александр
Шилова Юлия