Чтение 8–й страницы книги ~Последние залпы~

Недоставало мне еще одного раненого. Слышите?

Она не ответила.

4

Два орудия батареи - взвод лейтенанта Овчинникова - были выдвинуты в
сторону ничьей земли на двести метров от высоты, где стоял взвод младшего
лейтенанта Алешина.

Расчеты Овчинникова, вгрызаясь в твердый грунт, окапывались в полном
молчании - команды отдавались шепотом, люди двигались, сдерживая удары
кирок, стараясь не скрипеть лопатами.

При холодных порывах ветра, налетавшего с озера, все слышали тревожные
голоса немцев в боевом охранении, звон пустых гильз, по которым, видимо,
ходили они в своих окопах. Люди, замирая, приседали на огневой, не
выпуская лопат из рук, глядели в темноту, на кусты, проступающие вдоль
свинцовой полосы озера. Ожидали ракет, близкого стука пулемета, -
казалось, слышно было, как немцем-пулеметчиком продергивалась железная
лента.

Лейтенант Овчинников, еще не остывший после недавнего марша, слепого
прорыва орудий через минное поле, полулежал на свежем бруствере огневой
позиции, жадно курил в рукав шинели, командовал шепотом:

- А ну, шевелись, шевелись! Лягалов, вы чего? С лопатой обнимаетесь?
Действуйте как молодой!

Он видел, как маслянисто светились во тьме белые спины раздевшихся до
пояса солдат. Запах крепкого пота доходил до него от работающих тел.

- О чем задумались, Лягалов? Жинку вспомнили? - снова спросил он,
зорким кошачьим зрением вглядываясь в потемки, и нетерпеливо пошевелился
на бруствере. - Ну, чего размечтались? Жить надоело?

Замковый Лягалов, солдат уже в годах, с некрасивым, робким лицом, с
толстыми губами, в постоянно сбитой поперек головы пилотке, стоял, обняв
лопату, двумя руками держась за оттянутый подсумком ремень, бормотал
усталым голосом:

- Передохну, товарищ лейтенант, маленько. Резь в животе. После немецких
консервов... Я маленько...

- Врет, хрен его расчеши! - захихикал насмешливо злой наводчик
Порохонько, подходя светлея в темноте тонким безволосым телом. - Графиню
он польскую вспомнил, любовницу. Тут в замке одном... Як на марше зашли
напиться в замок, бачим: графиня, руки белые, в кольцах... Шмяк на колени
перед Лягаловым: "Я такая-сякая, капиталистка, туда-сюда, а от любви
умираю, возьмите в жены, советской жолнеж, ум-мираю от сердца..."

- Отчепись, - смущенно и протяжно попросил Лягалов, по-прежнему держась
за ремень. - Знобит меня, товарищ лейтенант... Разрешите? - И,
потоптавшись неловко, полез с неуклюжестью пожилого человека наверх,
осыпая ботинками землю, оглядываясь в сторону боевого охранения немцев.

- Насовсем убьет, гляди, - заметил Порохонько язвительно и поплевал на
ладони. - Графиню сиротой оставишь!

Сержант Сапрыкин, грузно-широкий, тяжко посапывая, ожесточенно долбя
грунт, с укором сказал:

- Ну, чего прилип к человеку? Изводишь дружка ни с того ни с сего. Язык
у тебя, Порохонько, болтает, а голова не соображает. - И миролюбиво
вздохнул: - Верно, с животом у него неладно, товарищ лейтенант. Перехватил
консервов. Это бывает.

- У плохого солдата перед боем всегда понос! - беззлобно ответил
Овчинников, вмял окурок в землю, стал снимать шинель. - До рассвета не
окопаемся - нам крышка тут. До всех дошло?

Сапрыкин, глядя в темноту, произнес:

- Тут недалеко чехи, соседи наши, окапываются. Ребята хорошие. Давеча с
одним разговаривал. Партизаны, говорит, восстание в Чехословакии подняли,
наших ждут. Веселое время идет, ребятки! А ну нажимай, пота не жалей, все
окупится!

- Это что - для агитации, парторг? Или так, Для приподнятая духа? -
недоверчиво спросил Порохонько.

- Мне тебя агитировать - дороже плюнуть, орудийный банник ты! - ответил
Сапрыкин добродушно. - У тебя свой ум есть: раскидывай да уши востри куда
полагается. Не ошибешься без агитации.

- Нажима-ай! - хрипло скомандовал Овчинников. - Разговоры прекратить!

Оставшись в гимнастерке, Овчинников с силой вдавил сапогом лезвие
лопаты в твердый грунт, бесшумным рывком отбросил землю на бруствер. Все
замолчали. То, что лейтенант взялся сам за работу, вдруг вызвало у солдат
обостренно-тревожащее чувство. Все копали в напряженном безмолвии, лишь
дышали тяжело, обливаясь разъедавшим тело потом.

Раз Сапрыкин, не рассчитав налившую все его массивное тело силу, со
звоном ударил киркой по камню, и сейчас же раздались частое хлопки у
немцев. Кроваво-красные ракеты встали, развернулись в небе, отчетливо
залили обнажающим светом край озера, поле вокруг. И люди на огневой
позиции ясно увидели друг друга, повернутые в одну сторону головы, розовые
отблески в зрачках.

- Ложи-ись! - неистовым шепотом скомандовал Овчинников.

Пульсирующее пламя вырвалось на том берегу озера, огненные вихри сбили
бруствер, взвились рикошетом в озаренное ракетами небо, впиваясь в
звездную высоту.

Люди упали на огневой, прижимаясь разгоряченными телами к холодной
земле, - мертвенный свет трасс бушевал над ними. В тот же миг на огневую
суматошно скатился, придерживая галифе, Лягалов, бросился ничком, головой
в бок лежавшему Овчинникову, странно давясь, икая.

- Не задело? - крикнул Овчинников и услышал сдавленный голос Лягалова:

- Ка-ак он хлестанет!.. Ну, думаю...

- Эх ты, поно-ос, - засмеялся шепотом Порохонько. - О графине подумал,
икота началась на нервной почве...

Ракета упала и горела костром за бруствером, дымя, ослепляя, и хотелось
Овчинникову горстью земли забросать ее брызгающий свет. Казалось, что
бруствер не прикрывал их и все лежали на ровном месте, как голые.

- Вроде как житья не дадут, - спокойно сказал Сапрыкин.

- Заметили, фрицево отродье! Точно подзасекли, - мрачно проговорил
лейтенант Овчинников и выматерился от удивления: разом сникли ракеты,
разом смолк и стук пулеметов. Он вскочил на ноги, зашептав: - За лопаты,
наж-жимай! Душу из всех вон!

Первым поднялся неуклюжий, будто виноватый, Лягалов, - суетливо
поддергивая галифе, кинулся искать лопату, наткнулся на деловито
встававшего с земли командира орудия Сапрыкина. Сапрыкин остановил его
рассудительно:

- Потихоньку. С какой стати расшумелся, лак трактор? С какой стати?
Голову гусеницей отдавишь! - и взялся за кирку.

- Это он герой, колгоспный бухгалтер, - отозвался Порохонько. - Одно
дело: то понос, то графиню прижимает, то головы отдавливает, ловка-ач! У
него и фамилия такая - лягает по головам. Залез в кусты демаскировать.

- Зачем так, разве я виноват? - тихо, конфузливо спросил Лягалов. -
Обижаешь ты меня. Легче тебе так?

- Я ж люблю тебя за ловкость.

- Прекратить разговоры! - скомандовал Овчинников вполголоса, и все
стихло на огневой.

Подождав, лейтенант выпрямился, всматриваясь в темноту.

- Идет кто-то, - произнес он и, подойдя к краю огневой, окликнул: - Кто
идет?

- Двое идут, - сказал шепотом Сапрыкин. - Может, чехи? И по минному
полю... Вот славяне! Постой, кажись, комбат с санинструктором.

Овчинников хмуро выругался. Он не скрывал своего расположения к
санинструктору, никто из солдат, уважавших Овчинникова за откровенность,
простоту взаимоотношений, не мог осудить его. Однако то, что Лена была не
одна, не понравилось ему, хотя точно знал, что между ней и Новиковым не
было той приятной, с большим намерением игры, которую легко, казалось,
удачливо начал истосковавшийся по женской любви Овчинников.

Подошли Лена и капитан Новиков, их фигуры черно проступали над
бруствером среди темени ночи.

- Леночка, дайте руку. Упасть можно, - приветливо сказал Овчинников,
поставив ногу на бруствер. - Прошу вас, Леночка. Спасибо, что пришли.

Она протянула руку, узкую, влажную ладонь; и он особо значительно,
сильно сжав ее своими грубо-сильными, в мозолях пальцами, помог сойти на
позицию. Когда сходила она, вес ее тела, упругие движения передались на
руку Овчинникова, и, от этого задохнувшись, он почувствовал в доверчивом
пожатии ее иной, обещающий смысл.

- Связь с Ладьей проложил? - спросил Новиков.

Овчинников, накидывая на плечи шинель, быстро ответил:

- Будет связь. В землянку прошу, товарищ капитан. И вас, Лена... Всем
продолжать работать. Возьмите мою лопату, Лягалов.

Новиков не удивился тому, что сам Овчинников вместе с расчетом копал
огневую, - хорошо, знал самолюбивого лейтенанта, тот не мог сидеть и
ждать: окапывался всегда первым, первым докладывал о готовности огня.

Когда же влезли в свежевырытый глубокий блиндаж, сильно пахнущий
сыростью, и, загородив вход плащ-палаткой, сели на солому, достали
папиросы, Новиков, чиркая зажигалкой, внимательно посмотрел на
Овчинникова, сказал:

- К рассвету ты должен вкопаться в землю и замаскироваться так, чтобы
тебя в упор не было видно.

- Знаю, - отрезал Овчинников, прикуривая.

Помолчали.

- Скажите, разве в дивизионе не знали, что здесь минное поле? -
спросила Лена сердито, видя загоравшиеся огоньки двух папирос и улавливая