Чтение 8–й страницы книги ~Не стреляйте в белых лебедей~

сухая хвоя, и даже старая ель, десятки лет прикрывавшая лапами муравьиное
государство, качнулась и затрепетала от взмывшего в поднебесье раскаленного
воздуха.

А Егор с Колькой молча стояли рядом. Загораживаясь от жара руками,
глядели, как корчились, сгорая, муравьи, как упорно не разбегались они, а,
наоборот, презирая смерть, упрямо лезли и лезли в самое пекло в тщетной
надежде спасти хоть одну личинку. Смотрели, как тает на глазах гигантское
сооружение, терпеливый труд миллионов крохотных существ, как завивается от
жара хвоя на старой ели и как со всех сторон бегут к костру тысячи муравьев,
отважно бросаясь в огонь.

-- Фейерверк! -- восхитилась пегая.-- Салют победы!

-- Вот и все дела,--усмехнулся сивый.-- Человек -- царь природы. Верно,
малец?

-- Царь?..-- растерянно переспросил Колька.

-- Царь, малец. Покоритель и завоеватель.

Муравейник догорал, оседая серым, мертвым пеплом. Лысый пошевелил его
палкой, огонь вспыхнул еще раз, и все было кончено. Не успевшее погибнуть
население растерянно металось вокруг пожарища.

-- Отвоевали место под солнцем,--пояснил лысый.-- Теперь никто нам не
помешает, никто нас не побеспокоит.

-- Надо бы отпраздновать победку-то,-- сказал плешивый.-- Сообразите
что-нибудь по-быстрому, девочки.

-- Верно,-- поддержал сивый.-- Мужика надо угостить.

-- И муравьев помянуть! -- захохотал лысый.

И все пошли к лагерю.

Сзади плелся потерянный Егор, неся пустую банку, в которой с такой
готовностью сам же принес бензин. Колька заглядывал ему в глаза, а он
избегал этого взгляда, отворачивался, и Колька спросил шепотом:

-- Как же так, тятька? Ведь живые же они...

-- Да вот,-- вздохнул Егор.-- Стало быть, так, сынок, раз оно не этак...

На душе у него было смутно, и он хотел бы тотчас же уехать, но ехать
пока не велели. Молча готовил место для костра, вырезал рогульки, а когда
закончил, бабенки клеенку расстелили и расставили закуски.

-- Идите,-- позвали.-- Перекусим на скорую руку.

-- Да мы... это... Не надо нам.

-- Всякая работа расчета требует,-- сказал сивый.-- Мальцу -- колбаски,
например. Хочешь колбаски, малец?

Против колбаски Колька устоять не мог: не часто он видел ее,
колбаску-то эту. И пошел к накрытой клеенке раньше отца: тот еще вздыхал да
хмурился. А потом поглядел на Кольку и тихо сказал:

-- Ты бы руки сполоснул, сынок. Грязные руки-то, поди.

Колька быстренько руки вымыл, получил булку с колбасой, наслаждался, а
в глазах мураши бегали. Суетливые, растерянные, отважные. Бегали, корчились,
падали, и брюшки у них лопались от страшного жара.

И Егор этих мурашей видел. Даже глаза тер, чтоб забылись они, чтоб из
памяти выскочили, а они -- копошились. И муторно было на душе у него, и
делать ничего не хотелось, и к застолью этому садиться тоже не хотелось. Но
подсел, когда еще раз позвали. Молча подсел, хоть и полагалось слова добрые
людям за приглашение сказать. Молча подсел и молча принял от сивого
эмалированную кружку.

-- Пей, Егор. С устатку-то употребляешь: по глазам видно. Употребляешь
ведь, а?

-- Дык, это... Когда случается.

-- Считай, что случилось.

-- Ну, чтоб жилось вам тут, значит. Чтоб отдыхалось.

Не лезли слова из него, никак не лезли. Черно на душе-то было, и
опрокинул он эту кружку, никого не дожидаясь.

-- Вот это по-русски! -- удивился плешивый.

Сроду Егор такую порцию и себя не вливал. Да и пить-то пришлось что-то
куда как водки позабористее: враз голову закружило, и все муравьи куда-то из
нее подевались. И мужики эти показались ему такими своими, такими добрыми да
приветливыми, что Егор и стесняться перестал, и заулыбался от уха до уха, и
разговорился вдруг.

-- Тут у нас природа кругом. Да. Это у нас тут -- пожалуйста, отдыхайте.
Тишина, опять же спокойно. А человеку что надобно? Спокой ему надобен.
Всякая животина, всякая муравьятина, всякая елка-березонька -- все по спокою
своему тоскуют. Вот и мураши, обратно же, они, это... Тоже.

-- Философ ты, Егор,--хохотал сивый.--Давай из

лагай программу!

-- Ты погоди, мил человек, погоди. Я чего хочу сказать? Я хочу, этого...

-- Спирту ты хочешь!

-- Да погоди, мил человек...

Когда Егор выкушивал такую порцию, он всех величал одинаково: "мил
человек". Это, так сказать, на первом этапе. А на втором теплел: "мил
дружок" обращался. Моргал ласковыми глазками, улыбался, любил всех
бесконечно, жалел почему-то и все пытался хорошее что-то сказать, людей
порадовать. Но мысли путались, суетились, как те черноголовики, а слов ему
сроду не хватало: видно, при рождении обделили. А уж когда вторую-то
кружечку опрокинул -- и совсем затуманился.

-- Страдает человек. Сильно страдает, мил дружки вы мои хорошие. А
почему? Потому сиротиночки мы: с землей-матушкой в разладе, с лесом-батюшкой
в ссоре, с речкой-сестричкой в разлуке горькой. И стоять не на чем, и
прислониться не к чему, и освежиться нечем. А вам, мил дружки мои хорошие,
особо. Особо вы страдаете, и небо над вами серое. А у нас -- голубое. А можно
разве черным по голубому-то, а? По сини небесной -- номера? Не-ет, мил
дружок, нехорошо это: арифметикой по небу. Оно для другого дадено, оно для
красоты, для продыху душе дадено. Вот!

-- Да ты поэт, мужик. Сказитель!

-- Ты погоди, мил дружок, погоди. Я чего хочу сказать-то? Я хочу, чтоб
ласково всем было, вот. Чтоб солнышка всем теплого вдосталь, чтоб дождичка
мягкого в радость, чтоб травки-муравки в удовольствие полное. Чтоб радости,
радости чтоб поболе, мил дружки вы мои хорошие! Для радости да для веселия
души человек труд свой производить должен.

-- Ты лучше спляши нам для веселья-то. Ну?.. Ай, люли, ай, люли! "Светит
месяц, светит ясный..."

-- Не надо! -- крикнула было рыжая.-- Он же на ногах не стоит, что вы!

-- Кто не стоит? Егор не стоит? Да Егор у нас -- молоток!

-- Давай, Егорушка! Ты нас уважаешь?

-- Уважаю, хорошие вы мои!

-- Не надо, тятька!

-- Надо, Колюшка. Уважить надо. И -- радостно. Всем -- радостно! А что
мурашей вы пожгли, то бог с вами. Бог с вами, мил дружки мои хорошие!

Захлопал плешивый:

-- "Калинка, калинка, калинка моя, в саду ягодка малинка, малинка
моя!.." Шевелись, Егор!

Пели, в ладоши хлопали: только сынок да рыжая смотрели сердито, но Егор
их сейчас не видел. Он видел неуловимые, расплывающиеся лица, и ему
казалось, что лица эти расплываются в счастливых улыбках.

-- Эх, мил дружки вы мои хорошие! Да чтоб я вас не уважил?..

Три раза вставал -- и падал. Падал, хохотал до слез, веселился, и все
хохотали и веселились. Кое-как поднялся, нелепо затоптался по поляне,
размахивая не в лад руками. А ноги путались и гнулись, и он все совался
куда-то не туда, куда хотел. Туристы хохотали на все лады, кто-то уже плясал
вместе с ним, а рыжая обняла Кольку и конфетами угощала.

-- Ничего, Коля, ничего. Это сейчас пройдет у него, это так, временно.

Не брал Колька конфет. И смотрел сквозь слезы. Злые слезы были, жгучие.

-- Давай, Егор, наяривай!--орал сивый.-- Хорошо гуляем!

-- Ах, мил дружок, да для тебя...

Кривлялся Егор, падал -- и хохотал. От всей души хохотал, от всего
сердца: весело ему было, очень даже весело.

-- Ай, люли, ай, люли! Два притопа, три прихлопа!..

-- Не надо!.. -- закричал, затрясся вдруг Колька, вырвавшись из рук
рыжей.-- Перестань, тятька, перестань!

-- Погоди, сынок, погоди. Праздник ведь какой! Людей хороших встретили.
Замечательных даже людей!

И опять старался: дрыгался, дергался, падал, поднимался.

-- Тятька, перестань!..--сквозь слезы кричал Колька и тащил отца с
поляны.-- Перестань же!..

-- Не мешай гулять, малец! Давай, давай отсюда.

-- Шевели ногой, Егор! Хорошо гуляем!

-- Злые вы! -- кричал Колька.-- Злые, гадкие! Вы нас, как мурашей тех, да?
Как мурашей?..

-- Егор, а сынок-то оскорбляет нас. Нехорошо.

-- Покажи отцовскую власть, Егор!

-- Как не стыдно! -- кричала рыжая.-- Он же не соображает сейчас ничего,
он же пьяный, как же можно так?

Никто ее не слушал: веселились. Орали, плясали, свистели, топали,
хлопали. Колька, плача навзрыд, все волок куда-то отца, а тот падал,
упирался.

-- Да дай ты ему леща, Егор! Мал еще старшим указывать.

-- Мал ты еще старшим указывать...-- бормотал Егор, отталкивая Кольку.--
Ступай отсюда. Домой ступай, берегом.

-- Тятька-а!..

-- Ы-ых!..

Размахнулся Егор, ударил. Первый раз в жизни сына ударил и сам
испугался: обмер вроде. И все вдруг замолчали. И пляска закончилась. А
Колька вмиг перестал плакать: словно выключили его. Молча поднялся, отер
лицо рукавом, поглядел в мутные отцовские глаза и пошел.

-- Коля! Коля, вернись! -- закричала рыжая.

Не обернулся Колька. Шел вдоль берега сквозь кусты и слезы. Так и