Чтение 8–й страницы книги ~Заводной апельсин~

быстро, и там, как правило, проще всего было доставать новые записи. Войдя,
я увидел, что покупателей в магазине почти нет, за исключением двух юненьких
kisok, которые, не переставая лизать мороженое (это зимой-то, в такую
холодину, бррр! ), копались в каталоге новинок поп-музыки -- Джонни
Берневей, Стае Крох, "Зе Миксерз", "Полежи чуток с Эдиком", Ид Молотов и
тому подобный kal. Kiskam было лет по десять, не больше; они, видать, тоже,
вроде меня, решили школу в тот день zadvinutt. Самим себе они виделись
вполне взрослыми девушками, это было заметно: крутеж popami при виде вашего
покорного слуги, поддельные grudi и намазанные красным gubiohi. Я подошел к
стойке, лучезарно улыбнулся старине Энди, который в тот день стоял за
прилавком (obaldenni был тип, кстати: сам всегда вежливый, всегда поможет,
очень хороший vek, разве что лысый и дико тощ). Он заговорил первым:

-- А! Кажется, знаю, чего ты хочешь. Могу порадовать, получили. -- И,
отмахивая своими дирижерскими ручищами такт шагам, пошел в подсобку. Две
мелкие kiski принялись хихикать, как у них в этом возрасте принято, а я
окинул их холодным взглядом. Энди мигом вернулся, поигрывая глянцевым белым
конвертом с Девятой, а на конверте-то, бллин, еще и портрет -- хмурое, с
яростно сдвинутыми бровями лицо самого Людвига вана.

-- Вот, -- сказал Энди. -- Дорожку проверять будем? -- Но мне хотелось
поскорей унести ее домой, поставить на свой аппарат и в odinotshestve
слушать, упиваясь каждым звуком. Я вынул deng заплатить, и тут одна из kisk
сказала:

-- И кто это к нам пришел? И чем это он обарахлился? -- У мелких kisk
была своя манера govoriting. -- Кто у тебя в прихвате, папик? "Хевен
Севентин"? Люк Стерн? "Гоголь-Моголь"? -- И обе захихикали, вихляя popami.
Тут вдруг мне пришла идея, я прямо что чуть в осадок не выпал от
пронзительного предвкушения, да, бллин, я аж дохнуть не мог секунд десять.
Пришел в себя, ощерил свои недавно чищенные zubbja и говорю:

-- Что, сестрички, оттягиваетесь пилить диск на скрипучей телеге? -- А
я уже заметил, что пластинки, которые они накупили, сплошь был всяческий
nadtsatyi kal. -- Наверняка же у вас какие-нибудь портативные fuflovyje
крутилки. -- В ответ на это они только горестно выпятили нижние губки. --
Дядя щас добрый, -- сказал я, -- дядя даст вам их послушать putiom. Услышите
ангельские трубы и дьявольские тромбоны. Вас приглашают. -- Я вроде как
поклонился. Они опять похихикали, а одна сказала:

-- Да-а, а мы е-есть хотим! Сперва хотим где-нибудь покушать!

Вторая жеманно присовокупила: -- Хи, ей бы только zhratt, смотри не
лопни! А я в ответ:

-- Дядя dobberi, дядя накормит. Куда пойдем? Тут они вообразили себя
светскими дамами, что выглядело довольно-таки жалко, и принялись поминать
манерными голосишками названия типа "Ритц", "Бристоль", "Хилтон", а также
"Иль Ристоранте Гран-Турко". Это я быстренько пресек, сказав: "Слушаться
дядю, пошли! " и привел их в соседнюю пиццерию, где они принялись otjedatt
свои юные щечки, поглощая спагетти, сосиски, крем-брюле, сушеные бананы и
шоколадный мусс, пока меня уже чуть не затошнило от этого зрелища: я-то
ведь, бллин, позавтракал едва-едва, всего каким-нибудь кусочком ветчины с
кетчупом да яичницей. Две эти kiski были очень друг на дружку похожи, хотя и
не сестры. Одинаковые мысли (вернее, отсутствие таковых), одинаковые волосы
-- что-то вроде крашеной соломы. Что ж, сегодня им предстоит здорово
повзрослеть. Ox, vezuha! Нет, ну, конечно, никакой школы сегодня в помине
быть не может, а вот ученье будет, причем Алекс выступит учителем. Назвались
они Марточкой и Сонеточкой, что было, разумеется, чистой brehnioi, зато
звучало в их детском воображении diko элегантно. Я им говорю:

-- Ладно, Марточка-Сонеточка, horosh питаться. Пошли, крутнем диски.
Ноги-ноги-ноги!

Выйдя на холодную улицу, они решили, что автобус -- это им не в kaif,
им нужна tatshka, так Что пришлось оказать им такую честь, внутренне при
этом diko потешаясь. Я подозвал такси со стоянки на площади. Шофер, stari
усатый kashka в замызганном костюме, предупредил:

-- Только чтоб сиденья не драли. Они у меня новые, только что обивку
менял. -- Я развеял его глупые страхи, и покатили мы в сторону дома, причем
храбрые kiski непрестанно хихикали и шептались. Короче, прибыли, я шел по
лестнице впереди, они, пыхтя и похихикивая, спешили за мной, потом их обуяла
жажда, в комнате я отпер один хитрый ящичек и налил своим десятилетним
невестам по изрядной порции виски, хотя и разбавленного должным образом
содовой шипучкой. Они сидели на моей кровати (все еще неубранной), болтали
ногами и тянули свои коктейли, пока я прокручивал им на своем стерео жалкое
их fuflo. Крутить на нем такое -- это было все равно что хлебать сладковатую
кашицу детского питания из драгоценных, прекрасной работы золотых кубков.
Однако они ахали, baldeli и только выдыхали временами "pisets", или
"montana", или еще какое-нибудь из идиотских словечек, которые тогда были в
моде у этой возрастной группы. Проигрывая для них этот kal, я то и дело
напоминал им, чтобы пили, наливал еще, и они, бллин, надо сказать, не
отказывались. Так что к тому времени, когда их жалкенькие пластиночки
прокрутились каждая по два раза (а их всего было две: "Медонос" Айка Ярда и
"Ночь за днем и день за ночью", с которой блеяли какие-то два однояйцевых
евнухоида, чьих имен я не помню), -- в общем, к этому моменту kiski мои были
уже в состоянии буйного восторга -- прыгали и катались по кровати, и я
вместе с ними.

Что в тот день у меня с ними было, об этом, бллин, так нетрудно
догадаться, что описывать не стану. Обе вмиг оказались раздетый заходились
от хохота, находя необычайно забавным вид дяди Алекса, который стоял голый и
торчащий со шприцем в руке, как какой-нибудь падо! доктор, а потом,
выбрызнув из шприца тонкую струйку, вколол себе в предплечье хорошенькую
дозу вытяжки из мартовского вопля камышового кота. Потом вынул из конверта
несравненную Девятую, так что Людвиг ван теперь тоже стал nagoi, и поставил
адаптер на начало последней части, которая была сплошное наслаждение. Вот
виолончели; заговорили прямо у меня из-под кровати, отзываясь оркестру, а
потом вступил человеческий голос, мужской, он призывал к радости, и тут
потекла та самая блаженная мелодия, в которой радость сверкала божественной
искрой с небес, и наконец во мне проснулся тигр, он прыгнул, и я прыгнул на
своих мелких kisk. В этом они уже не нашли ничего забавного, прекратили свои
радостные вопли, но пришлось им подчиниться, бллин, этаким престранным и
роковым желаниям Александра Огромного, удесятеренным Девятой и подкожным
впрыском, желаниям мощным и tshudesnym, zametshatellnym и неуемным. Но так
как обе они были очень и очень пьяны, то вряд ли сами много почувствовали.

Когда эта последняя часть докручивалась по второму разу со всеми ее
выплесками и выкриками о Радости, Радости, Радости, две моих маленьких kiski
уже не играли во взрослых опытных dam. Они вроде как малопомалу
otshuhivaliss, начиная ponimatt, что с ними маленькими, с ними бедненькими
только что проделали. Начали проситься домой и говорить, что я зверь и тому
подобное. Вид у них был такой, будто они побывали в настоящем сражении,
которое, вообще-то, и в самом деле имело место; они сидели надутые, все в
синяках. Что ж, в школу ходить не хотят, но ведь учиться-то надо? Ох я и
поучил их! Надевая платьица, они уже вовсю плакали -- ыа-ыа-ыа, -- пытались
тыкать в меня своими крошечными кулачками, тогда как я лежал на кровати
перепачканный, голый и выжатый как лимон. Основной kritsh издавала
Сонеточка: "Зверь! Отвратительное животное! Грязная гадина! " Я велел им
собрать shmotjo и валить подобру-поздорову, что они и сделали, бормоча, что
напустят на меня ментов и всякий прочий kal в том же духе. Не успели они
спуститься по лестнице, как я уже крепко спал, прямо под звуки
сталкивающихся и переплетающихся призывов к Радости, Радости, Радости...

Проснулся я, однако, несколько поздновато (на моих часах было около
полвосьмого), что, с моей стороны, было, как оказалось, не слишком умно.
Дело в том, что в этом svolofshnom мире все идет в счет. Надо учитывать, что
всегда одно цепляется и тянет за собой другое. Так-так-так-так.
Проигрыватель уже не пел ни о Радости, ни о том, чтобы обнялись миллионы, а
это значило, что какой-то veto нажал на "выкл. ", и скорее всего то был па
или ма -- родители уже вернулись с работы, судя по доносящемуся из столовой
позвякиванию посуды и причмокиванию, с которым они тянули горячий чай из
чашек: усталый обед двух trudiastshihsia после рабочего дня у одного на
фабрике, у другой в магазине. Бедные kashki. Жалкая старость. Я надел халат
и, прикинувшись смиренным tshadom, выглянул со словами:

-- Привет-привет-привет! Вот, отдохнул хорошенько, и все прошло. Готов
теперь вечерок поработать -- надо ведь и зарабатывать хоть чуть-чуть! --
Дело в том, что, по их сведениям, именно этим я вечерами последнее время
занимался. -- Ням-ням, мамочка. Хочу ням-ням. -- На столе был какой-то
stylyi пудинг, который она разморозила, подогрела, и в результате он не
слишком-то аппетитно выглядел, но ничего не поделаешь. Отец не очень
радостно и как-то даже подозрительно посмотрел на меня, но ничего не сказал,
зная, что связываться не следует, а мать чуть озарилась подобием усталой
улыбки типа "сыночек, дитятко мое, кровиночка! ". Я зарулил в ванную,
наскоро принял душ -- я и в самом деле чувствовал себя липким и грязным, --
потом вернулся в свою berlogu переодеться в вечернее. Потом, сияющий,
причесанный, чистый и блистающий, сел пообедать ломтиком пудинга. Заговорил
рара:

-- Пойми меня правильно, сын, я не хочу лезть в твои дела, но хотелось
бы знать, где именно ты вечерами работаешь?

-- Ну, в общем-то, -- с набитым ртом прочавкал я, -- по мелочам, на
подхвате. То там, то здесь, где придется. -- Я бросил на него резкий
jadovityi взгляд, как бы говоря: не лезь ко мне, и я к тебе не полезу. -- Я
ведь денег у вас не прошу, правда же? Ни на развлечения, ни на тряпки,
верно? Ну так и чего же ты тогда спрашиваешь?

Отец смущенно похмыкал, покашлял и говорит: -- Ты прости меня, сын, но
иногда я за тебя беспокоюсь. Сны всякие снятся. Ты, конечно, можешь сколько
хочешь смеяться, но, бывает, такое приснится! Вот и вчера тоже видел тебя во
сне, и совсем мне тот сон не понравился.

-- Да ну? -- Мне даже интересно стало, что же он такое про меня увидел.