я скованно. Она была одета неброско, но со вкусом; я робел перед ней. Я
ведь так и не обтесался в столице, остался провинциалом до мозга костей
даже в своем стремлении порвать с провинцией. Я не привык к обществу и не
знал, как себя вести, мне не хватало развязности тех счастливцев, что
запросто умеют найти тему для разговора с кем угодно. Да и внешностью я не
мог похвастать: мне самому становилось не по себе всякий раз, когда в
зеркале отражалось лицо тридцатисемилетнего старичка. Я нервно ерзал на
стуле, не в состоянии скрыть свою неловкость. Дружелюбие Элен бесило меня:
она тянула время, хотела посмаковать мои мучения, прежде чем добить, то
есть сдать властям.
трехкомнатная квартира в доме XVII века, недалеко от Сены, в квартале Бюси.
Все в этом гнездышке дышало достатком и утонченным вкусом. Я только рот
разинул при виде высоких потолков, дивной красоты обоев и просторных,
светлых комнат, которые не угнетали, не в пример большинству буржуазных
интерьеров. От родителей, умерших несколько лет тому назад, Элен
унаследовала кругленькое состояние. Она была сиротой, и это как-то сближало
меня с ней: ведь и я осиротел душой, порвав все ниточки, связывавшие меня с
родными. Ей исполнилось 25 лет, она писала диплом по антропологии и понятия
не имела, чем хочет заниматься дальше. Подлинной ее страстью были книги, я
не ожидал увидеть столь внушительную библиотеку у такой молодой хозяйки. В
тот вечер я начал наконец догадываться, что Элен, как это ни странно, вовсе
не собиралась ни наказывать меня, ни тем более вымогать деньги - их у нее
было вдоволь. Тогда зачем ей было меня преследовать? Тот первый вечер у нее
был для меня сущей пыткой; я не мог, как ни прикидывался равнодушным, не
восхищаться дорогими коврами, резной мебелью, подписями мастеров на
подлинных полотнах, длинными гардинами, вздувавшимися, точно губы, перед
окнами. Паркет лоснился и ласкал глаз, меня так и подмывало разуться, чтобы
ощутить босыми ногами его бархатистость. Элен была подозрительно любезна:
что, если она пригласила меня не из дружеского расположения, а чтобы
продемонстрировать мне все эти блага, напомнить, что у меня их никогда не
будет? Она так запросто шла на сближение - возможно, из любопытства, но с
тем же успехом в ней могла говорить презрение, желание поиграть с
обездоленным человеком, оказавшимся у нее в руках.
хотя мне нелегко было решиться показать ей мое жилище, каморку для прислуги
на последнем этаже типового дома османновских времен, между Бельвилем и
Менильмонтаном. На черной лестнице, по которой приходилось ко мне
подниматься, все стены были исписаны похабщиной. Из единственного окошка я
видел Монмартр, Сакре-Кер и весь раскинувшийся внизу Париж. Летом солнце
нещадно раскаляло комнату, и выгоревшая занавеска не спасала от его лучей.
Зимой мой чердак скрипел и стонал от ветра, как корабль в бурю, из-под
двери нещадно сифонило по ногам. В коридорах круглый год стоял запах
пригоревшего сала и уборной. Элен оглядела мою конуру с вымученной улыбкой,
восклицая на каждом шагу: "ах! ох! очень мило!", - что уязвило меня до
глубины души. Слишком жесток был контраст после вчерашнего визита.
Принцесса из дворца снизошла до посещения хижины, дабы убедиться, что на
свете существует бедность. Ее восторги по поводу моей убогой клетушки,
облупившихся стен продавленной кровати, просьба вымыть руки грязным
обмылком над заплеванной раковиной - все это было мне как острый нож. Лично
мне в моем свинарнике комфортно, но только при о дном условии - чтобы не
было зрителей. Еще больше я боялся, как бы она не наткнулась на кого-нибудь
из соседей: на моем этаже обитали такие же маргиналы, как и я сам, вечные
студенты, безработные сценаристы, певички без ангажемента, бездарные
актеришки - братство неудачников, что ютятся под крышами. Она заглянула в
шкаф, увидела два поношенных костюма - весь мой гардероб, - порылась в
книгах ("И вы их все прочли?"), потом долго смотрела в окно и
приговаривала:
осмотр, она повернулась ко мне и с широкой улыбкой произнесла:
которое везло нас к модному ресторану. Я запаниковал: одет я был плохо, к
таким местам не привык и, главное, боялся, что на этот ужин уйдут все мои
скудные сбережения. Но перед тем, как выйти из такси, Элен незаметно сунула
мне в карман пятьсот франков ("Вот, Бенжамен, платить полагается мужчине").
Мне бы швырнуть эти деньги ей в лицо и уйти, а я лишь похрустел банкнотой в
пальцах, чтобы убедиться, что она настоящая. Жребий был брошен - с этой
минуты я стал ее пленником.
стула, она разлеглась на софе. Два пятнышка румянца рдели на ее щеках.
Мы сможем стать когда-нибудь друзьями?
и вдруг я услышал:
меня никогда не интересовали. Нет, я признаю, что они в чем-то
привлекательны, но на меня это не действует. Я дожил до тридцати семи лет,
можно сказать, девственником - два-три флирта не в счет, да и те плохо
кончились. Если подростком ты был робок и неуверен в себе, то преграда
между полами становится преградой метафизической, разделяющей два
совершенно разных вида, несхожих, как, например, лев и волк. Так что в
любовных утехах я не силен; вдобавок слишком боюсь растратиться попусту,
экономлю свое семя, берегу про запас, что ли, ведь это источник жизни. Я
умолял Элен не раздеваться: пусть уж лучше сдаст меня полиции, только не
это.
вас, прямо сейчас, ну же!
близостью - если у меня что-нибудь получится - последует длинная череда
свиданий? Дорого же мне придется заплатить за мой грешок. Уж не помню, как
я ухитрился в тот вечер преодолеть свое полнейшее невежество. К счастью,
Элен была нежна и, заметив мое смятение, слишком многого не требовала. Ее
кругленькое тело так приятно было трогать, эта уютная нагота и милое лицо с
тонкими чертами немного успокоили меня. Одним словом, мне удалось не
оконфузиться, но, засыпая в ее объятиях, я боялся, что умру, потому что
отдал свою жизненную субстанцию. И действительно, вскоре я заболел. Элен
выхаживала меня и проявила поистине чудеса изобретательности, чтобы
поставить меня на ноги. Пока я лежал, она успела немного навести у меня
порядок, привела комнату в божеский вид. Я по-прежнему недоумевал: зачем
этой девушке из хорошей семьи возиться с голытьбой вроде меня?
не противился, и чем меньше активности проявлял, тем она была щедрее. Порой
я провоцировал ее на ссору.
спохватившись, добавляла: - Но оно мне не понадобится, ведь ты никогда меня
не бросишь!
мне привязана. Да она и сама призналась: все это дело она затеяла, чтобы
заполучить меня наверняка. Я совершил ошибку, за которую мог очень дорого
поплатиться, а она, Элен, меня спасла. В моем представлении любовь
сопряжена с заслугами, поэтому в голове как-то не укладывалось, что Элен
любит меня, и я был убежден, что в один прекрасный день она меня, негодяя,
прогонит в шею. Я всегда так уверенно жду беды, что, когда приходит
счастье, попросту не замечаю его. Пытаясь обескуражить мою новую подругу, я
признался ей, как мало успеха имел у женщин, сказал, что все они с
презрением отворачивались от меня. Но и это откровение отнюдь не принизило
меня в ее глазах, она лишь обронила в ответ:
с неистощимым красноречием втолковывала мне, какой я замечательный. И я
наконец понял: она задалась целью вытащить меня, что называется, из грязи в
князи.
захотелось взять тебя на ручки. Ты был такой потерянный, один-одинешенек на
всем белом свете, и я все думала, как же вообще можно жить так.
придется войти в эту жизнь, повергала меня в трепет: у меня просто ничего
не получится. Ее богатство вкупе с красотой слишком ко многому обязывали,
барьер казался непреодолимым.
тебя переделаю.
дождем. Вкус к роскоши передался Элен с генами, как другим, например,
голубые глаза; она с детства была так избалована, так заласкана жизнью, что
переросла ячество и капризы. Щедрость ее поистине не знала границ. Для
начала она сняла мне премиленькую двухкомнатную квартирку в квартале Марэ,
где мы встречались почти каждый вечер, - она называла ее моей гарсоньеркой.
Пока она предоставляла мне свободу: мы-де поселимся вместе, когда узнаем
друг друга получше. У меня теперь было новое жилище - отменное, со вкусом
обставленное, Я о таком и не мечтал. Со своей конурой я расстался без
Нортон Андрэ
Корнев Павел
Никитин Юрий
Лондон Джек
Шилова Юлия
Смит Кордвейнер