непостижимым образом источало глумление над робкими бессловесными
надеждами Гарри, выбивало почву из-под ног. _Сперва реши, куда хочешь
ехать, а потом езжай_ - разумеется, не в этом суть, и все же что-то в этом
есть. Как бы там ни было, доверься он чутью, он был бы уже в Южной
Каролине. Сейчас бы в самый раз сигарета, она бы помогла ему понять, что
подсказывает чутье. Он решает несколько часов подремать в машине.
упираются Кролику в затылок. Он остановился поглядеть на карту прямо
посреди дороги. Надо уезжать. Его охватывает беспричинный страх, будто за
ним гонятся; еще какие-то фары вливаются в зеркало заднего вида, заполняя
его до краев, словно чашку. Он выжимает сцепление, включает первую
скорость и отпускает ручной тормоз. Выскочив на шоссе, он инстинктивно
поворачивает вправо, на север.
бензина, возле Хейгерстауна как по мановению волшебной палочки возникает
ночная бензоколонка компании "Мобил" и зеленые огни, указывающие дорогу к
Пенсильванской автостраде. Радио передает теперь успокаивающие лирические
мелодии, безо всякой рекламы, и радиолуч, посланный сперва из Гаррисберга,
а потом из Филадельфии, безошибочно ведет его за собой. Он преодолел
барьер усталости и вступил в спокойный плоский мир, где ничто не имеет
значения. В этот мир он обычно переносился на последней четверти
баскетбольного матча, когда бегаешь не ради счета, как воображают зрители,
а просто так, для собственного удовольствия. На площадке ты, иногда мяч и
еще кольцо, идеальное высокое кольцо с хорошенькой юбочкой из сетки. Там
ты, только ты и это бахромчатое кольцо, и иногда кажется, что оно
спустилось прямо тебе под нос, а иногда оно остается далеким, маленьким и
неприступным. Как странно: ты уже давно все понял - пальцами, руками, даже
глазами (в пылу азарта он различал, как скручиваются в шнуры отдельные
нити, оплетающие обруч), - а зрители начинают кричать и хлопать намного
позже. Но в самом начале, на разминке, когда видишь, как все городские
болельщики, сидя на дешевых местах, толкая друг друга локтями, а учителя
побойчее обмениваются шуточками с девчонками из "группы поддержки",
кажется, будто вся эта толпа сидит у тебя внутри - в печенках, в животе и
в легких. Один толстяк, так тот ухитрялся залезть Кролику на самое дно
живота, от него прямо все поджилки тряслись. "Эй, командор! Бей! Дай им
прикурить!" Кролик с симпатией вспоминает его теперь - для этого парня он
был настоящим героем.
дорожные знаки продолжают указывать ему дорогу. Мозг, будто слабый, но
шустрый инвалид, - он утонул в подушках, а по длинным коридорам снуют
посыльные со всей этой музыкой и информацией по части географии.
Одновременно у него появилась какая-то ненормальная поверхностная
чувствительность, как будто его кожа мыслит. Рулевое колесо словно тонкий
хлыст в руках. Легонько поворачивая его, он ощущает, как туго вращается
вал, входят друг в друга зубцы шестерен дифференциала и перекатываются
шарики в набитых смазкой канавках подшипников. Фосфоресцирующие мигалки на
краю дороги навевают мысли о юных Дюпоншах: они вереницами вьются по
огромным зеркальным танцевальным залам и под блестками вечерних туалетов
угадываются голые тела. Богатые девушки фригидны? Он так никогда и не
узнает.
ехал на юг, их было так мало? Конечно, он понятия не имел, куда ехал. Он
сворачивает с автострады на дорогу в Бруэр, и она приводит его в городок,
где он в первый раз брал бензин. Сворачивая на дорогу с указателем БРУЭР
16, он видит по ту сторону главной улицы стоящие под косым углом
бензоколонки того навозного жука и темное окно его лавки с поблескивающими
лопатами и удочками. У окна очень довольный вид. Воздух чуть тронут
лиловым рассветом. Длинный айсберг радиомузыки раскалывается на сообщения
о теплой погоде и ценах на сельскохозяйственные продукты.
перед ним сначала как дома, чем дальше, тем все ближе стоящие друг к другу
среди деревьев вдоль дороги, потом как лишенная растительности
индустриальная пустыня: обувные фабрики, разливочные фабрики, заводские
стоянки автомашин, трикотажные фабрики, превращенные в заводы по
производству электронных микросхем, и слоноподобные газгольдеры, они стоят
выше заваленного отбросами болота, но ниже голубого гребня горы, с вершины
которой Бруэр кажется теплым ковром, сотканным из нитей
одного-единственного кирпичного оттенка. Над горой гаснут звезды.
улицам. По Уоррен-авеню пересекает южную часть города и возле городского
парка выезжает на дорогу 422. Огибает гору в обществе нескольких шипящих
грузовиков с прицепами. Оранжевая полоса рассвета, прижатая к далекому
холму, вспыхивает у них под колесами. Делая левый поворот с Центральной
улицы на Джексон-роуд, он чуть-чуть не задел боком молоковоз, лениво
торчащий посреди дороги. Едет по Джексон-роуд дальше, мимо дома родителей
и сворачивает в переулок Киджирайз. Холодная заря внезапно окрашивает
здания бледно-розовым светом. Он минует заброшенный курятник, безмолвную
кузовную мастерскую и ставит машину против Спортивной ассоциации
"Солнечный свет", в нескольких шагах от дощатой пристройки у крыльца, где
каждый выходящий непременно его увидит. Кролик с надеждой смотрит на окна
третьего этажа, но света в них нет. Если Тотеро там, он еще спит.
грудь. Но становится все светлее, переднее сиденье слишком коротко, и
плечи упираются в рулевое колесо. Перебраться на заднее сиденье - значит
стать легкоуязвимым, а он в случае необходимости должен иметь возможность
в одну секунду отсюда уехать. К тому же он не хочет уснуть слишком крепко,
чтоб не упустить Тотеро.
смотрит поверх баранки через лобовое стекло на ровную свежую голубизну
утреннего неба. Сегодня суббота, и небо ясно, просторно и прозрачно, как
всегда по субботам, с самого детства, когда субботнее утреннее небо
казалось Кролику пустым табло перед предстоящей долгой игрой. Руфбол,
хоккей, тетербол, метание стрелок...
вибрирует бесконечным автомобильным шумом минувшей ночи. Он снова видит
леса, узкую дорогу, темную рощу, набитую машинами, и в каждой - молчаливая
пара. Он снова думает о своей цели - ранним утром улечься на берегу
Мексиканского залива, и ему чудится, будто шероховатое сиденье автомобиля
- тот самый песок, а шелест пробуждающегося города - шелест моря.
из своего тесного склепа. Уж не проспал ли он? Однако небо все то же.
проверяет их одно за другим. То, что возле головы, чуть-чуть приоткрыто,
он плотно его закрывает и нажимает все стопорные кнопки. Безопасность
безнадежно расслабляет. Скрючившись, он утыкается лицом в складку между
сиденьем и спинкой. Колени упираются в тугую подушку, и с досады он
окончательно просыпается. Интересно, где ночевал его сын, что делала
Дженис, где его искали те и другие родители? Знает ли полиция? При мысли о
полиции ему становится не по себе. Поблекшая ночь, которая осталась позади
здесь, в этом городе, кажется ему сетью, сотканной из телефонных
разговоров, торопливых поездок, потоков слез и цепочек слов. Беспокойные
белые нити, продернутые сквозь ночь, теперь поблекли, но они все еще тут,
и в самом центре этой невидимой, нависшей над крутыми улицами сети он
преспокойно лежит в своей плотно закупоренной пустой клетке.
получалось на чужой кровати, а вот на своей никогда. Но было и хорошее:
Дженис очень стеснялась показывать свое тело даже в первые недели после
свадьбы, но однажды вечером он безо всякой задней мысли зашел в ванную и
вдруг увидел, что зеркало заволокло паром, а Дженис - она только-только
вышла из-под душа, - очень довольная, с маленьким голубым полотенцем в
руках, лениво стоит, ничуть не стесняясь, нагибается, поворачивается и
смеется над выражением его лица - уж какое оно там было - и тянется к нему
с поцелуем; у нее порозовевшее от пара тело и скользкий мягкий затылок.
Кролик устраивается поудобнее и загоняет память в темную нишу; у нее
скользкий затылок, податливая спина. Он ударил ногу об ручку двери, и боль
как-то странно сливается с ударами металла о металл в кузовной мастерской
неподалеку. Началась работа. Восемь часов? Судя по тому, как пересохли
губы, прошло уже много времени. Кролик потягивается и садится; пиджак,
которым он был накрыт, сползает на пол, и сквозь запотевшее стекло он и
впрямь видит Тотеро, уходящего по переулку. Он уже скрывается за старым
фермерским домом; Кролик выскакивает из машины, набрасывает пиджак и
мчится за ним.
молчания звучит надтреснуто и хрипло.
ожидал. Издали он похож на большого усталого карлика: большая лысеющая
голова, толстая спортивная куртка, толстые обрубки ног в синих брюках -
они слишком длинные, складка согнулась и зигзагами свисает на башмаки.
Кролик замедляет бег, и на последних шагах ему приходит тревожная мысль,
не напрасно ли он сюда приехал.
предплечье. Кролик вспоминает, что у него всегда была твердая рука. Тотеро
стоит и, не отпуская Кролика, мрачно улыбается. Нос у него искривлен, один
глаз широко открыт, над вторым опустилось тяжелое веко. С годами лицо его
становится все более несимметричным. Лысеет он неравномерно - приглаженные
седые и светло-коричневые пряди полосами прикрывают череп.
нужно где-то выспаться.