уверен. Мне не совсем ясно, что, собственно, я должен говорить. Тема такая
обширная.
семинарская комнатка. Он пришел сюда, чтобы порассуждать с кучкой
любознательных студентов о Р.Х.Тоуни, о Гарольде Ласки, о Литтоне Стрейчи,
о Джордже Оруэлле, о Герберте Уэллсе. Но это был явно какой-то массовый
митинг. Своим затрудненным взором он охватил все это бурлящее,
взлохмаченное, многоликое человеческое сборище. Какое-то зловонное,
протухшее, неряшливое. Амфитеатр был полон. Все стояли, стульев не было.
Может, Фефер затевал очередной бизнес? Собирал, к примеру, деньги за вход?
Сэммлер отмахнулся от подозрения, приписав его собственной взвинченности и
нервозности. Ибо он был удивлен и напуган. Но он взял себя в руки. Он
попытался начать шутливо, рассказом о лекторе, который обратился к группе
неизлечимых алкоголиков, приняв их за членов клуба Браунинга. Никто не
засмеялся, и ему пришло в голову, что клуба Браунинга давно нет в природе.
Микрофон болтался у него на груди. Он принялся описывать интеллектуальную
атмосферу Англии перед началом Второй мировой войны. Вторжение Муссолини в
Восточную Африку. Испания 1936-го. Грандиозная чистка в России. Сталинизм
во Франции и в Англии. Блюм, Деладье, Народный фронт, Освальд Мосли.
Настроения английской интеллигенции. Для этого ему не нужны были записки,
он легко мог припомнить, что тогда говорили и писали.
1919 года. Вы знаете о союзных армиях, о Февральской революции в России, о
невзгодах поверженной власти. По всей Европе старые вожди были
дискредитированы Верденом, Фландрской битвой и Танненбергом. Может, я
начну с падения Керенского. Может, с Брестского мира.
начал вытирать свои тонкие старческие ладони, затем провел им по лицу, по
морщинкам, струящимся вниз из-под дымчатых очков, весь подчеркнуто
иностранный, этакий польский вариант оксфордского стиля. Нисколько не
наслаждаясь этим спектаклем, нисколько не возбужденный вниманием аудитории
(было довольно шумно), он все же испытывал некоторое удовлетворение, некий
отблеск той скромной гордости, которую внушал ему и жене их лондонский
успех. Успех польского еврея, столь принятого в высших сферах, близкого
приятеля самого Герберта Уэллса. Например, вместе с Джеральдом Хардом и
Олафом Стэплдоном он был вовлечен в проект "Космополиса" - всемирного
государства и писал об этом статьи в "Новости прогресса" и в сборник
"Гражданин мира". Он излагал это сейчас низким впечатляющим голосом,
впечатляющим, хоть в нем и звучали упорно польские носовые и свистящие
согласные, он рассказывал, что проект основывался на пропаганде достижений
биологии, истории и социологии и на эффективном внедрении завоеваний науки
в деле продления человеческой жизни; целью его было создание планового,
высокоорганизованного, прекрасного всемирного общества, покончившего с
национальным суверенитетом, объявившего войну вне закона, взявшего в свои
руки деньги, кредиты, производство, распределение, транспорт,
деторождение, производство оружия и т.д.; осуществляющего всеобщий
контроль; обеспечивающего всеобщее бесплатное образование, личную свободу
(соревнующуюся с коммунистическим благополучием) без каких бы то ни было
ограничений; общество на службе у человека, построенное на разумном
научном отношении к жизни. Сэммлер, припоминая все это со все возрастающей
увлеченностью, около получаса витийствовал о "Космополисе", понимая при
этом, какой это был прекраснодушный, искренний, идиотский замысел. Он
говорил и говорил, обращаясь к жужжащей зияющей яме амфитеатра под грязным
куполом в свете зарешеченных электрических ламп, пока его не прервал
громкий настойчивый голос. Он задавал вопрос. Вернее, он выкрикивал
вопросительно:
марксизма не имели большого успеха..."
выкрикивал, обращаясь к нему, и всем своим видом выражая направленную
враждебность:
типа зрячим глазом.
защитой Королевского флота? Что, Оруэлл говорил, будто английские радикалы
находились под защитой Королевского флота?
Хорошо, что он вовремя умер. А все, что ты рассказываешь, - дерьмо! -
Повернувшись к слушателям, он простер к ним воинственно руки и, воздев
ладони, как греческий танцор, добавил:
может вам сказать? У него уже яйца высохли. Он - мертвец, у него уже не
стоит.
Кажется, кто-то сказал: "Позор. Это же эксгибиционист".
большинство было против него. Крики становились все враждебнее. Фефера не
было в зале, его вызвали к телефону. Сэммлер сошел с кафедры, отыскал
зонтик, плащ и шляпу и пустился в бегство, сопровождаемый девицей, которая
семенила рядом с ним, чтобы выразить свое возмущение и сочувствие,
утверждая, что это позор, прерывать такую замечательную лекцию. Она вывела
его за дверь, он спустился по ступеням и оказался на пересечении Бродвея
со Сто шестнадцатой улицей.
стремлением обидеть. Какое желание быть естественным! Но естественным ведь
означает и грубым. А это принятие экскрементов за норму? Потрясающе!
Молодость? Плюс идея сексуальной потентности? Вся эта смесь сексуально
воинствующих экскрементов, скандальности, нахальства, оскаленных зубов!
Крикливые человекообразные обезьяны! Или еще лучше - паукообразные
обезьяны. Сэммлер где-то читал, что они, собрав в горсти собственные
испражнения, с воплями швыряют их в наблюдателей, стоящих внизу, под
деревьями.
неприглядной и огорчительной ни оказалась эта реальность. Но в результате
мистер Сэммлер еще яснее сознавал себя исключением из числа себе подобных,
как-то по особому отделенным от них - отделенным не столько из-за
возраста, сколько из-за поглощенности вещами, слишком отличными от
реальности, слишком далекими от земного, слишком перенасыщенными
духовностью, тяготеющими к Платону, Августину, к XIII веку. Словно уличное
движение протекало сквозь него, не касаясь; и ветер протекал сквозь него;
и даже солнце, достаточно яркое для Манхэттена, сияя, протекало сквозь
прорехи в его организме, сквозь его пустоты. Словно он был отлит Генри
Муром. Весь в прорехах и зияниях. Как и в случае с карманным вором,
происшедшее обострило его зрение, открыло новую сторону действительности.
Вот разносчик с крестом из цветов в обеих руках, втянув голову в плечи,
словно пьяный борется с ветром, пытаясь свернуть за угол. Над маленькими
нечищенными башмаками короткие широкие брюки пузырятся на ветру, как
женская юбка. Гардении, камелии, лилии плывут над его головой, закутанные
в тонкий прозрачный пластик. А вот на автобусной остановке студент ждет
автобуса; напрягая зрячий глаз, Сэммлер разглядел его расклешенные
ядовито-зеленые вельветовые брюки, его шерстяное пальто морковного цвета,
на котором искрились узелки голубой нитки; его бачки, двумя мощными
мохнатыми колоннами вздымающиеся к черепному своду; перечеркивающие их
элегантные оглобли черепаховых очков; его редеющие на лбу волосы;
еврейский нос; мясистый, всеядный, брезгливый рот. Да, когда мистер
Сэммлер бывал чем-то возбужден, улица становилась для него средством
эстетического отвлечения. Он был исследователь, книжник, и лучшие писатели
научили его развлекаться наблюдениями. Стоило ему выйти на улицу, и жизнь
становилась наполненной. Вокруг него целеустремленные, напористые,
деловито-торопливые, решительные существа были заняты обычной человеческой
суетой.
лунатического транса, завороженное и одержимое преследованием ничтожных,
лихорадочно снедающих душу целей, тогда как индивидуумы, вроде Сэммлера,
уже шагнули на следующую ступеньку, стряхнув с себя наваждение цели ради
эстетического потребления окружающей действительности. Даже когда их
оскорбляли, причиняли боль, ранили до крови, они не выражали гнева, не
причитали, не сетовали, рассматривая душевные муки как утонченную, до
пронзительности, разновидность созерцательного опыта. Пыль, которую резкий
ветер гнал вниз по улице, царапала лицо как наждак. Солнце сверкало так,
словно верило в бессмертие. Так продолжалось целую минуту, пока автобус,
сотрясая воздух, подходил к остановке. В следующую минуту мистер Сэммлер
вступил на подножку и стал, как добропорядочный пассажир, проталкиваться в
хвост, надеясь, что его не пронесет мимо задней двери, - ему нужно было
проехать всего 15 блоков, а в автобус вваливалась густая толпа. Знакомая
вонь засиженных сидений, пропотевшей обуви, табачной крошки, сигар,
одеколона, пудры. А ведь снизу, с реки, уже тянуло ранней весной, запахами
первых весенних нарядов; еще несколько таких же солнечных и теплых недель,
Лукин Евгений
Шекли Роберт
Василенко Иван
Мурич Виктор
Журавлев Владимир
Апраксина Татьяна