научи меня Божьему Завету. И сказал он: ах, не знаю я. Пока они говорили,
пришел посланник раввина купить квасное на Пасху, и сказал ей писарь:
поговори с ним. И поведала она ему свои мысли. Сказал тот ей: пусть придет
ко мне барышня сегодня вечером и отпразднует с нами праздник Пасхи. И пришла
она вечером и села за трапезу с ним и домочадцами его, и пошло сердце ее за
Господом Израиля, и заповеди Его стали ей желанны. А писарь тот -- мой
покойный батюшка. Библии и заповедей не изучал, но Господь дал ему чистое
сердце, и прилепилась к нему матушка, и вместе прилепились они к вере в
Бога. После женитьбы переехали они в Вену, говоря: там нас никто не знает. И
в поте лица добывал он хлеб свой, но у отца ее не брали они ничего.
Понемножку привыкла матушка к своему новому положению. А батюшка работал
вдвойне и никакого блага себе не позволял, чтобы я мог учиться в лучших
школах и занять положение в высшем обществе благодаря науке и премудрости,
ибо состояния он по смерти мне не оставил. И мнилось ему, что он лишил меня
наследства, ибо не вышла бы моя матушка за него, был бы я дворянином. А
матушка расчетов не ведала, любила меня, как мать -- сына, во все дни жизни.
сударыня, что я так разговорился. И сказала я: почему вы просите прощения,
вы же мне добро
"продавать" запасы хлеба и т.д. перед Пасхой не еврею и "покупать обратно"
после Пасхи, чтобы избежать запрета на квасное, пролежавшее Пасху у еврея.
Этим Акавия Мазал -- и Агнон -- говорят читателю, что евреи по-прежнему
считали род Буденбахов евреями, несмотря на крещение. (Иначе им не нужно
было бы продавать квасное).
раскрыли свое сердце предо мной, раз не воздержались от речей. И Мазал
провел ладонью по глазам и сказал: как тебя возненавидеть? Рад я, что нашел
слушательницу -- поговорить о матушке, потому что соскучился я по ней. А
если мало этого -- расскажу еще. И Мазал рассказал мне, как пришел в город,
но мамы и отца мамы не упомянул. И рассказал мне о своих трудах, ибо то, что
начала матушка его, возвращаясь к Господу Богу Израиля, льстилось ему
завершить возвратом к народу своему. Но они не поняли его. Чужим он был
среди них, хоть он один из них, но чужд их сердцу он.
заплетались ноги мои. Луна воссияла и мой путь светом озарила.
было у меня с Мазалом, и услышит отец и рассердится. А если промолчу,
встанет стена между мной и отцом. Сейчас пойду и расскажу ему, и, если
рассердится, увидит, что не скрываю я от него своих дел. И по приходе домой
застала я врача: тот услышал, что болен отец, и наложила я печать молчания
на уста, ибо как рассказать при чужих. И не пожалела, ибо взбодрила тайна
дух мой.
писем не писала. И вот пришел письмоносец и принес мне письмо. Письмо на
иврите написал мне юноша по имени Ландау. Как заблудившийся путник в бурную
ночь к Божьим звездам возносит очи, писал он по Библии, так возношу я свое
послание тебе, благородная и достойная дева. Письмо в моих руках, и учитель
Сегал пришел на урок. И сказала я: пришло письмо на иврите. И сказал он:
знаю. И рассказал мне учитель, что юноша-ученик его, сын арендатора из села.
женщина и юноша стоят там. Когда я увидела юношу, поняла, что он написал
письмо. Сказала я отцу, и он засмеялся. И сказал: деревня. И подумала я:
почему юноша так себя ведет, откуда такие странные помыслы. И внезапно
увидела я внутренним оком юношу и его смущение и его румянец, и пожалела я,
что не ответила ему, а он, может, ждал и обиделся. И решила я: завтра напишу
ему. Но не знала, что написать. И тело мое замерло от сладкого сна. Как
сладок сон, когда покоятся жилы и душа равновесие обретает. Но и назавтра, и
в третий день не ответила я юноше и уже думала: так и не отвечу. И вот,
делаю я уроки, и перо у меня в руках, повела я пером не думая, глядь --
получился ответ юноше. Лишь несколько строк я написала. Перечла я письмо и
подумала: не о таком ответе он молил. И бумага не по духу была мне. И все же
послала я письмо, ибо знала, что другого уже не напишу. И решила: не буду
ему больше писать, потому что не лежит моя душа к писанию писем. И вот
прошли дни, и нет послания от юноши, и пожалела я, что переписки не вышло.
Но понемногу позабыла я юношу и письмо. А что я письмо написала -- так это
долг был, и я его выполнила. И однажды говорит мне отец: помнишь женщинy и
юношу? И сказала я: помню. И сказал он: пришел ко мне отец юноши
сговариваться насчет своего сына. И впрямь хорошая семья, и юноша образован.
И спросила я отца: он придет к нам? И сказал он: не ведаю, но ответ твой мне
в радость, что не таишь ты помыслы. И потупила я глаза. Господи. Ты ведаешь
мои помыслы. И добавил отец: к звездочетам не пойдем и гадалок не спросим,
найдет ли моя дочь суженого. И больше отец про это не говорил.
отец принести горячего и зажечь люстру и лечь проверил: натоплена ли. И сели
они за стол беседовать.
заниматься рукодельем. Я шила, и тут подъехали сани и стали под окнами. И
вошла ко мне Киля и сказала: гости приехали, иди в залу. И сказала я: не
пойду, у меня работы много. Но Киля не отставала от меня и сказала: сегодня
праздничный вечер, велел твой отец состряпать оладьи. Если так, сказала я, я
помогу тебе приготовить трапезу. И сказала Киля: нет, иди в залу. Гость
пришел, юноша с чудным взором. -- И Готскинд там? -- спросила я Килю с
издевкой. -- Кто? -- спросила она. -- Готскинд, -- сказала я. -- Позабыла
уже его и речи его? -- Ну и память у тебя, Тирца, -- сказала Киля и вышла.
юноша, он и не растерян, как раньше, и шапка на нем черного козьего меха, и
легкий пушок на румяных ланитах.
он зимним лесом. Чуть посидел и встал, ибо спешил к лудильщикам и заехал к
нам, чтобы пригласить меня прокатиться. И дал мне отец свою меховую шубу, и
мы поехали.
из-под медвежьей полости, и шуба укутывала меня и рот закрывала так, что и
слова молвить я не могла. Ландау остановил коней перед мастерской лудильщика
и помог мне сойти с саней и войти в дом. Там налили нам белого вина и
угостили печеным яблоком. Ландау велел лудильщику приехать назавтра в село
починить котлы в винокурне. Как вельможа и повелитель говорил он, и все
внимали словам его. Глянула я в лицо Ландау и подивилась. Этот ли юноша
писал мне о стенаниях одинокого сердца? На обратном пути не прятала я лицо в
шубу, потому что свыклась с морозом. И все же не перемолвились мы ни единым
словом, ибо молчание окружало мое сердце. И Ландау молчал, лишь изредка
покрикивал на коней.
душой он прилепился к душе твоей, и сейчас скажи мне, и я дам ответ. И
увидел отец, что я смущена, и сказал: есть еще время поговорить об этом,
ведь и юноша еще ждет призыва на службу и ты молода годами. Прошло несколько
дней, и снова стал Ландау писать мне письма возвышенным слогом, и в них
видение земли Израиля. Из села род его, и земледелию обучен сызмальства, и о
земле Израиля не устал он грезить и мечтать. Потом прекратились его письма,
но он иногда приходил пешком в город: изматывал себя, чтобы оказаться
негодным для царской службы в войске. И бродил по улицам и площадям с
калинами по ночам. Вспомню я их напев по ночам, и душа облачится тревогой.
Помнила я дядю, мамина брата, что отдал Богу душу в войске. И подумала я:
коль согласилась бы я, была бы ему теперь законной женой. И вот однажды
встречаю Ландау на дороге. Глаза его провалились, щеки запали, и запах одежд
его -- запах старого табака. Лицо -- лицо больного. Вернулась я домой и
взяла книгу. Подумала я: почитаю и развею грусть. И перехватило горе горло
мое, и учиться я не смогла. И открыла я Псалтирь и стала читать вслух,
может, сжалится Господь и не сгинет сей юноша.
брата, который приезжает пожить сюда, ибо вошел брат в долю в парфюмерне. И
отпраздновали новоселье, ибо до тех пор не праздновал Готлиб новоселье, ибо
лишь сейчас достроился дом, когда он привез возлюбленного брата. Готлиб стал
совсем другим человеком. Даже бороду переиначил. Увидела я братьев и
рассмеялась, ибо вспомнила рассказ Минчи о ее первом приезде в дом свекра.
За обедом вынул Готлиб письмо и сказал жене: чуть не позабыл, пришло письмо
из Вены. И спросила: есть ли вести в нем? И сказал он: нет вестей, только
поздравление с новосельем. И матушке его ни хуже, ни лучше. Поняла я, что о
Мазале речь, ибо слышала я, что заболела его матушка и отправился он в Вену
проведать свою матушку. И вспомнила я день, когда сидела у него, и приятно
было мне сие воспоминание.
силами, а сейчас вспомнила былые дни. -- Урод, -- крикнула она внезапно, и
песик прыгнул к ней. Чуть не испугалась я. А Минчи любовно погладила его по
голове и сказала: Урод, Урод, Урод, сыночек. -- Хоть я терпеть не могу
собак, провела я рукой по его шерстке и погладила. Пес глянул на меня
подозрительно, а потом довольно затявкал. Обняла я Минчи, и Минчи поцеловала
меня.
гомон и женский голос. Солнце заходило и окрасило вершины деревьев, и
внезапно подуло холодным ветром. -- Жаркий был денек, -- сказала Минчи тихо,
-- миновало лето. Ох, не выношу я этого шуму. Как они приехали -- стихли
голоса птиц в саду. -- Пес снова залаял, и Минчи сделала ему гримаску: что
тебе, Урод? -- И сказала мне: заметила ли ты, Тирца, что пес лает на
письмоносца? -- У нас нет собаки, -- сказала я, -- и писем мне не пишут. --