Чтение 8–й страницы книги ~Сила и слава~

зашагал по тропинке в деревню; его краги и кобура поблескивали на солнце.
Мистер Феллоуз и Корал видели, как, отойдя на некоторое расстояние,
лейтенант остановился и плюнул. Ему не хотелось показаться невоспитанным,
и, только решив, что теперь уже никто не заметит, он облегчил душу, вложив
в этот плевок всю свою ненависть и презрение к чужому образу жизни, к
благополучию, прочности существования, терпимости и самодовольству.

- Не хотел бы я с таким столкнуться на узкой дорожке, - сказал капитан
Феллоуз.

- Он, конечно, не верит нам.

- Они никому не верят.

- По-моему, - сказала Корал, - он почуял что-то неладное.

- Они везде это чуют.

- Понимаешь, я не позволила ему устроить здесь обыск.

- Почему? - спросил капитан Феллоуз и тут же легкомысленно перескочил
на другое: - Как же ты это ухитрилась?

- Я сказала, что спущу на него собак... и пожалуюсь министру. Он не
имел права...

- Э-э, право! - сказал капитан Феллоуз. - У них право в кобуре. Ну и
пусть обыскивает. Велика важность!

- Я дала ему слово. - Она была так же непреклонна, как лейтенант;
маленькая, загорелая и такая чужая здесь среди банановых рощ. Ее прямота
никому не делала скидки. Будущее, полное компромиссов, тревог и унижений,
лежало где-то вовне, дверь, через которую оно когда-нибудь войдет, была
еще на запоре. Но в любую минуту какое-нибудь одно слово, один жест или
самый незначительный поступок могут открыть эту заветную дверь. Куда же
она поведет? Капитана Феллоуза охватил страх: он почувствовал бесконечную
любовь, а любовь лишала его родительской власти. Нельзя управлять тем,
кого любишь, - стой и смотри, как твоя любовь очертя голову мчится к
разрушенному мосту, к развороченному участку пути, к ужасам семидесяти
лежащих впереди лет. Счастливый человек, он закрыл глаза и стал напевать
что-то.

Корал сказала:

- Я не хочу, чтобы такой... уличил меня во лжи... упрекнул, что я его
обманула.

- Обманула? Господи Боже! - сказал капитан Феллоуз. - Так этот человек
здесь?

- Конечно, здесь, - сказала Корал.

- Где?

- В большом сарае, - мягко пояснила она. - Нельзя же, чтобы его
поймали.

- Мама знает об этом?

Она ответила, сокрушив его своей правдивостью:

- Ну нет. На маму я не могу положиться. - Она была совершенно
независима: отец и мать принадлежали прошлому. Через сорок лет оба умрут,
как та собака в прошлом году. Капитан Феллоуз сказал:

- Да покажи ты мне этого человека.

Он шагал медленно; счастье уходило от него быстрее и безогляднее, чем
оно уходит от несчастных: несчастные всегда готовы к этому. Корал шла
впереди, ее жиденькие косички белели на солнце, и ему вдруг впервые пришло
в голову, что она в том возрасте, когда мексиканские девочки уже познают
первого мужчину. Что же с ней будет? Он отмахнулся от мыслей, ответить на
которые у него никогда не хватало мужества. Проходя мимо окна своей
спальни, он увидел мельком контуры худенькой фигурки под москитной сеткой
- лежит там, съежившись, костлявая, одна-одинешенька. И с тоской и с
жалостью к самому себе вспомнил, как он был счастлив на реке, - человек
делает свое дело, и заботиться ему ни о ком другом не надо. Зачем я
женился?.. Он по-детски протянул, глядя на безжалостную худенькую спину
впереди:

- Нельзя нам впутываться в политику.

- Это не политика, - мягко проговорила Корал. - В политике я хорошо
разбираюсь. Мы с мамой проходим сейчас Билль о реформе. - Она вынула из
кармана ключ и отперла дверь большого сарая, где у них хранились бананы до
отправки вниз по реке, в порт. После яркого солнца там было очень темно; в
углу кто-то шевельнулся. Капитан Феллоуз взял с полки электрический
фонарик и осветил им человека в рваном тесном костюме - маленького,
зажмурившегося, давно не бритого.

- Que es usted? [Кто вы? (исп.)] - спросил капитан Феллоуз.

- Я говорю по-английски. - Человек прижимал к боку маленький портфель,
точно в ожидании поезда, который ему ни в коем случае нельзя пропустить.

- Вам не следует здесь оставаться.

- Да, - сказал он. - Да.

- Нас это не касается, - сказал капитан Феллоуз. - Мы иностранцы.

Человек сказал:

- Да, конечно, я сейчас уйду. - Он стоял чуть склонив голову, точно
вестовой, выслушивающий приказ офицера. Капитан Феллоуз немного смягчился.
Он сказал:

- Дождитесь темноты. Не то вас поймают.

- Да.

- Есть хотите?

- Немножко. Но это неважно. - Он сказал каким-то
отталкивающе-приниженным тоном: - Если бы вы были настолько любезны...

- А в чем дело?

- Немножко бренди.

- Я и так нарушаю из-за вас закон, - сказал капитан Феллоуз. Он вышел
из сарая, чувствуя себя вдвое выше, а щуплый, согбенный человек остался в
темноте, среди бананов. Корал заперла сарай и пошла следом за отцом.

- Ну и религия! - сказал капитан Феллоуз. - Клянчит бренди. Позор!

- Но ведь ты сам иногда его пьешь.

- Дорогая моя, - сказал капитан Феллоуз, - вот вырастешь, и тогда тебе
станет ясна разница между рюмкой бренди после обеда и... потребностью в
нем.

- Можно, я отнесу ему пива?

- Ты ничего ему не отнесешь.

- На слуг нельзя полагаться.

Капитан Феллоуз почувствовал свое бессилие и пришел в ярость. Он
сказал:

- Вот видишь, в какую историю ты нас впутала. - Громко топая, он прошел
в дом и беспокойно заходил по спальне среди распялок для обуви. Миссис
Феллоуз спала тревожным сном. Ей снились свадьбы. Раз она громко сказала:

- Свадебный поезд. Свадебный поезд.

- Что? - раздраженно спросил капитан Феллоуз. - Что такое?

Темнота упала на землю как занавес: только что светило солнце, и вот
его уже нет. Миссис Феллоуз проснулась - перед ней была еще одна ночь.

- Ты что-то говоришь, милый?

- Это ты говорила, - сказал он. - Про какие-то поезда.

- Мне, наверно, что-то приснилось.

- Поезда здесь пойдут не скоро, - сказал он с мрачным удовлетворением.
Потом подошел к кровати и сел с краю, подальше от окна, чтобы ничего не
видеть и ни о чем не думать. Затрещали цикады, и вокруг москитной сетки,
точно фонарики, начали мелькать светлячки. Он положил свою тяжелую,
бодрую, ждущую утешения руку на тень под простыней и сказал: - Жизнь здесь
не такая уж плохая, Трикси. Правда? Не такая уж плохая. - И почувствовал,
как она напряглась. Слово "жизнь" было запретное: оно напоминало о смерти.
Она откинулась к стене и снова в отчаянии повернула голову. Фраза
"отвернулась к стене" тоже была под запретом. Она лежала в полном
смятении, и границы ее страха ширились и ширились, включая все родственные
отношения и весь мир неодушевленных вещей. Это было как зараза. Посмотришь
на что-нибудь подольше и чувствуешь: тут тоже копошатся микробы... даже в
слове "простыня". Она сбросила с себя простыню и сказала:

- Какая жара, какая жара! - Обычно счастливый и всегда несчастная
опасливо смотрели с кровати на сгущающуюся ночь. Они спутники, отрезанные
от всего мира. То, что было вне их, не имело никакого смысла. Они словно
дети, которых везут в закрытом экипаже по необъятным просторам, а куда -
неизвестно. С отчаяния он начал бодро напевать песенку военных лет -
только бы не слышать шагов во дворе, направляющихся к сараю.

Корал поставила на землю тарелку с куриными ножками и оладьями и
отперла дверь сарая. Под мышкой она держала бутылку "Cerveza Moctezuma". В
темноте снова послышалась какая-то возня - движения испуганного человека.
Корал сказала:

- Это я, - чтобы успокоить его, но фонариком не посветила. Она сказала:
- Вот здесь бутылка пива и кое-что поесть.

- Спасибо. Спасибо.

- Полицейские ушли из деревни - на юг. Вам надо идти к северу.

Он промолчал.

Она спросила с холодным любопытством ребенка:

- А что с вами сделают, если вы попадетесь?

- Расстреляют.

- Вам, наверно, очень страшно, - сказала она с интересом. Он ощупью
пошел к двери сарая на бледный свет звезд. Он сказал:

- Да, очень страшно, - и споткнулся о гроздь бананов.

- Разве отсюда нельзя убежать?

- Я пробовал. Месяц назад. Пароход отходил... Но тут меня позвали.

- Вы были нужны кому-нибудь?

- Не нужен я был ей, - злобно сказал он. Теперь, когда земля вращалась
среди звезд, Корал могла чуточку разглядеть его лицо - лицо, которое ее
отец назвал бы не внушающим доверия. Он сказал: - Видишь, какой я
недостойный. Разве можно так говорить!

- Недостойный чего?