Чтение 8–й страницы книги ~Под осенней звездой~

Она повернулась ко мне и посмотрела на меня долгим взглядом. Забавно
было видеть ее удивление.

Нас отвели на кухню и хорошо накормили. Хозяйка ушла и комнаты. А когда
мы поели и уже собирались уходить, она вышла снова; Фалькенберг успел
оправиться от смущения и, воспользовавшись ее добротой, предложил настроить
пианино.

- Так вы и это умеете? - спросила она, пораженная.

- Да, умею. Я работал по этой части неподалеку, у ваших соседей.

- У меня есть рояль. Но хотелось бы...

- Не извольте сомневаться.

- А имеется у вас какая-нибудь...

- Нет, рекомендаций я ни у кого не прошу. Не имею такой привычки. Но вы
можете убедиться сами.

- Да, конечно, пожалуйте сюда.

Она пошла вперед, а он за нею. Когда дверь отворилась, я увидел, что
стены увешаны картинами.

Девушки сновали по кухне и глазели на меня с любопытством; одна была
очень недурна собой. Я порадовался, что с утра успел побриться.

Минут через десять Фалькенберг начал настраивать рояль. Хозяйка снова
вышла на кухню и сказала:

- Так вы говорите по-французски? А я вот не умею.

Слава богу, она не стала продолжать расспросы. Не то пришлось бы мне
говорить "пардон", приводить французскую поговорку да изрекать: "Ищи
женщину" и "Государство - это я".

- Ваш товарищ показал мне свидетельство,- сказала она,- и я вижу, что
вы дельные люди. Право, не знаю... я могла бы послать мужу телеграмму и
узнать, нет ли для вас какой-нибудь работы.

Я хотел ее поблагодарить, но не мог вымолвить ни слова, и только
проглотил слюну.

Нервы...

Я обошел усадьбу и поля, всюду был образцовый порядок, и урожай уже
убрали; даже картофельная ботва, которая обычно остается на поле до снега, и
та была сложена под навесом. Работы для нас не нашлось. Гразу видно было,
что хозяйство здесь богатое.

Уже вечерело, а Фалькенберг все возился с роялем, и тогда я, прихватив
еды, ушел подальше от усадьбы, чтобы не напрашиваться на приглашение к
ужину. Все небо было в звездах, светила луна, но я предпочел темноту и
забрался в самую глухую чащу леса. Там было тепло. Какая тишина на земле и в
воздухе! Подмораживает, земля вся в инее, порой зашуршит трава, пискнет
мышь, вспорхнет с дерева ворона, и снова тишина. Видел ли ты хоть раз в
жизни такие чудесные белокурые волосы? Нет, никогда. Она - само
совершенство, вся с головы до ног, у нее такие нежные и прелестные губы, а
волосы - чистое золото. Ах, если б можно было вынуть из мешка диадему и
преподнести ей! Я найду нежно-розовую ракушку, сделаю из нее ноготь и подарю
ей трубку для ее мужа, да, возьму и подарю.

Фалькенберг встречает меня у ворот и торопливо шепчет:

- Пришел ответ от ее мужа, мы будем рубить лес. Ты справишься?

- Да.

- Ну ладно, ступай на кухню. Она про тебя спрашивала.

Хозяйка встретила меня словами:

- Куда же вы исчезли? Прошу к столу. Как, вы уже поужинали? Но чем?

- У нас есть кое-какие припасы.

- Помилуйте, вы это напрасно. Неужели вы даже чаю не выпьете?
Решительно не хотите?.. Я получила ответ от мужа. Вам доводилось рубить лес?
Вот и прекрасно. Читайте сами: "Нужны два лесоруба, Петтер покажет
делянку..."

О господи, она стояла совсем рядом, держа телеграмму в руке. И дыхание
у нее было свежее, как у юной девушки.

XVI

И вот мы в лесу, нас привел сюда Петтер, один из работников капитана.

Из разговора с Фалькенбергом выясняется, что он вовсе не чувствует
благодарности к хозяйке за эту работу.

- Ее и благодарить не за что,- сказал он.- На рабочие руки сейчас
спрос.

Ко всему Фалькенберг оказался не очень хорошим дровосеком, а для меня
это было делом привычным, пришлось мне взять Фалькенберга под начало. Он сам
сказал, что будет меня слушаться.

И тогда я задумал изобрести одну штуку.

Обычно, когда двое пилят дерево, они ложатся на землю и по очереди
тянут пилу на себя. Таким способом за день много не сделаешь, и к тому же
остаются уродливые пни. Если же сделать устройство с конической зубчатой
передачей, которое врезалось бы под самый корень, можно прилагать усилие
сверху вниз, а пила при этом пойдет горизонтально. Я принялся вычерчивать
детали. Больше всего пришлось поломать голову над тем, как сделать, чтобы
нажим на пилу передавался плавно и не был слишком сильным. Пожалуй, этого
можно добиться с помощью пружины, которая действовала бы, как в часовом
механизме, или же используя тяжесть подвесной гири. Гиря имеет постоянную
тяжесть, и, по мере того как пила будет уходить все глубже в дерево, она
станет опускаться и обеспечит равномерный нажим. А стальная пружина будет
постепенно слабеть и также регулировать нажим. Я предпочел пружину. "Вот
увидишь, все прекрасно получится, - сказал я себе.- Ты прославишься и
проживешь свою жизнь не зря".

День проходил за днем, мы валили деревья толщиной в девять дюймов, а
потом очищали стволы от веток и сучьев. Кормили нас сытно и вкусно, мы брали
с собой в лес еду и кофе, а вечером, когда мы возвращались из леса, нам
подавали горячий ужин. Мы умывались, приводили себя в порядок, чтобы нас не
равняли с другими работниками, и сидели на кухне в обществе трех служанок,
при свете яркой лампы. Фалькенберг начал ухаживать за Эммой.

Порой из комнат слышались чудесные звуки рояля, а иногда сама хозяйка
выходила к нам, девически юная, с чудесной, ласковой улыбкой.

- Ну, как вам сегодня работалось? - спрашивала она.- Медведя в лесу не
видели?

А как-то вечером она поблагодарила Фалькенберга за то, что он так
прекрасно настроил рояль. Да неужели? Обветренное лицо Фалькенберга просияло
от удовольствия, и я сам был горд, когда услышал его скромный ответ:

- Да, мне тоже кажется, что он стал чуточку получше.

То ли Фалькенберг сумел кое-чему научиться, то ли хозяйка просто была
ему признательна и радовалась, что он хотя бы не испортил рояль.

Каждый вечер Фалькенберг надевал мое городское платье. Теперь мне уже
нельзя было отобрать это платье даже на время: все подумали бы, что я взял
его поносить.

- Давай меняться: бери себе платье, а мне отдай Эмму,- предложил я ему
в шутку.

- Да забирай ее, сделай одолжение,- ответил Фалькенберг.

Тогда я понял, что Фалькенберг охладел к ней. Ах, мы с ним оба
влюбились в ту, другую. Какие же мы были мальчишки!

- Как думаешь, выйдет она к нам вечером? - спрашивал иногда Фалькенберг
в лесу. А я отвечал:

- Хорошо, что капитан все еще в отсутствии.

- Да,- соглашался Фалькенберг.- Но если только я узнаю, что он с ней
дурно обращается, ему несдобровать.

Однажды вечером Фалькенберг спел красивую песню. Я был горд за него.
Вышла хозяйка и попросила спеть еще раз; в кухне зазвучал его чудесный
голос, и пораженная хозяйка воскликнула:

- Ах, это бесподобно!

И тут я впервые позавидовал Фалькенбергу.

- Вы когда-нибудь учились петь? - спросила она.- Знаете ноты?

- Да,- ответил Фалькенберг.- Я посещал общество любителей пения.

"A ведь по совести ему надо бы сказать "нет", потому что ничему он не
учился",- подумал я.

- Но пели вы где-нибудь? Перед публикой?

- Да, иногда на гуляньях. И еще как-то на свадьбе.

- Ну, а понимающие люди вас слушали?

- Право, не знаю. Может быть.

-- Ну, спойте же еще что-нибудь!

Фалькенберг спел.

"Кончится тем, что она пригласит его в комнаты и пожелает ему
аккомпанировать",- подумал я. И сказал:

- Прошу прощения, что капитан, скоро вернется?

- Hо...- проговорила она с недоумением.- Но зачем вам?

- Я хотел потолковать насчет работы.

- Стало быть, вы уже срубили все, что отмечено?

- Нет, не все... осталось порядочно, да только...

- Ах так!..- сказала она и вдруг догадалась: - Послушайте... может
быть, вам дать денег?

Я растерялся и пробормотал: '

-- Да, будьте столь любезны.

А Фалькенберг промолчал.

- Милый мой, так бы прямо и сказали. Вот, пожалуйста.- И она протянула
мне бумажку.- И вам тоже?

- Нет. А впрочем, благодарю,- ответил Фалькенберг.

Господи, опять я сел в лужу, да еще в какую! А Фалькенберг,
бессовестный человек, строит из себя богача, которому деньги ни к чему! Так
и сорвал бы с него мою одежду, пускай ходит голым!

Но, конечно, ничего такого я не сделал.