у нас голодные бунты, у нас перестройки, и все это не только в странах
капитала, но теперь уже и в первой в мире стране не вполне победившего
социализма. Только помянутые вами, Свен, тобой барьеры и сдерживают нашу
ненасытную утробу, оставляют силы на борьбу, на все, на битву за светлое
будущее. И я знаю, знаю я, что вы, Свен, что ты мне сейчас скажешь, а
скажешь ты вот что: на кой ляд строить будущее на таком говенном
фундаменте, каким, к черту, светлым оно будет, если у его строителей урчит
в животе? А я тебе-вам отвечу. Да, мы живем не очень славно, но разве так
уж крепки барьеры? Разве мы не позволяем себе время от времени
расслабиться, релаксировать и послать все и вся на три известные буквы?
Нет, Свен, я тебе-вам не открою, куда, на какие буквы посылаем мы все и
вся, ты пришелец, вы не поймете или поймешь не так. А посылая, мы уже
напозволяли себе много всякого разного, мы уже столько дров, то есть
барьеров наломали...
протыриваетесь через контроль, подкопы под них осуществляете, а они стоят
и не падают, потому что сработаны на века гигантами мысли. А я хочу
показать вам, как сломать эти вонючие барьеры. Совсем! Навовсе! И вы
увидите, какие вы на самом деле, а не какими вас хотели и хотят видеть
гиганты мысли.
барьеров покуситесь, что две тыщи лет назад один чувак, тоже гигант,
насочинял? Не убий - барьер. Не укради - барьер. Не пожелай жены ближнего
своего, ни вола его, ни автомобиля, ни хаты, ни видюшника... Опоздали,
Свенчик-венчик-хренчик, две тыщи лет каждый, кому не лень, эти барьеры
ломал, ломает и будет ломать... Ну да, ну да, они стоЯт, но дорогого ли
стОят, пардон вам за филологический каламбур? Недорогого, говорите?.. То
есть вы, хренчик, и на них посягнешь?.. Нехорошо, этого вам православный
наш народ не простит... И как же, любопытно, на твоей планетке, в
Краснококшайске вашем вшивом борются с вредоносными "хочу"? Например, если
кто-то хочет сжечь... ну не знаю что... ну горисполком... Нет у вас
горисполкома? А вот это не ответ! Никто такую чушь не хочет? А у нас,
Пельменчик, очень даже многие хотят и еще многие захотят... И пусть их?
Интересная мысль...
по должности-то я не баба, а вовсе мужик, значит - не дура я, не дурак,
поэтому спрашиваю: как вы собираетесь ломать барьеры - раз, зачем тебе для
этого я-баба-небаба-дура-не-дура - два? Сотрете потолки, стены, полы, кто
в сортире, кто в ванне - все видно, желудки - насквозь, у этого курица по
пищеводу мчится, у того бифштекс с кровью переваривается, здесь, извините,
трахаются, а здесь Баха слушают, так?.. Ах, я примитивно все понимаю! Ах,
я учитываю только внешний эффект, голую технику, а речь идет о высочайшем
нравственном эксперименте!.. Ну и как же, как? Увижу? Ладно... А я на кой
тебе-вам-им?
Свенушка, добрый человек?
лакмусовая бумажка, которая проверяет способность человека _хотеть_.
по-крупному: а коли мы не способны _хотеть_? Что будет? Придут твои
сопланетники-краснококшайцы с бластерами-шмастерами и всех нас повыжигают
к такой-то маме? Да нет, Свен, не шучу я, Свен, какие уж тут шутки,
Свен... Я ведь про себя точно знаю: я _хотеть_ не умею. Хоть в сознании,
хоть в подсознании. Если я чего и хочу, так это в отпуск махнуть, и лучше
в Крым, потому что хотеть на Канарские острова бессмысленно, а славно
бы... И все мы здесь - такие же, а желания у нас - _реальные_, земные,
твой эксперимент, Свен, на хрен провалится, а сам ты помрешь от тоски, так
и не увидев родную планету Краснококшайск...
умеете хотеть! Каждому по потребностям? Так дайте мне определить эти
потребности, вытащить, выколупнуть их со дна подсознания. Я не буду ничего
объяснять, у меня и слов таких нет, чтоб все объяснить, ты сама все
увидишь, ты просто будь со мной рядом, лакмусовая бумажка, и ничего не
бойся. Ни за себя, ни за свой народ... Поехали?
куда хочешь, я вся твоя лакмусовая бумажка, только не жди, что я от
чего-нибудь покраснею, это уж фиг-то...
как сомнамбула, пошла к нему, пошла за ним, пошла рядом, а он взял ее за
руку, вел по коридору, вел по лестнице, вел по холлу, в котором толпились
непоселенные несчастливцы и поселенные счастливцы, и дневные дешевые
шлюхи, и бдительные мусора, и пронырливая фарца сновала туда-сюда, и
девицы в регистратуре устали выписывать квитанции, устали долдонить, что
мест нет, нет, нет и никогда не было, и никогда не будет, и другой, не
вчерашний швейцар, тоже гнида и бывший вертухай, а теперь
стукач-на-полставки, караулил стеклянные двери с фотоэлементом, чтоб,
значит, враг не прошел, а друзей нам и задаром не надо, и все это варево,
месиво, крошево кипело, бурлило, любило, стонало, просило, унижалось,
любило, материлось, угрожало, соглашалось, любило-не-любило-любило,
рождалось, жило, умирало.
Зойку, и все подалось к ним, и все вдруг-вдруг-вдруг обступило, сдавило,
задышало перегаром, чесноком, духами, чуингамом, зубной пастой, лосьоном,
дезодорантом, потом, а еще ветром дохнуло на Свена и Зойку, солью морской
полезной, и белый парус закачался на дальней стене холла, где он всегда
наличествовал, но не думал качаться, потому что сложен был из крашеных
мертвых стеклышек.
рванулись в сторону, потому что покупать желаемое следовало каждому в
_своем_ месте. И сразу стало свободно и тихо, никого кругом не было, никто
не давил на психику, даже Свен, тактичный инопланетянин, на время исчез,
чтоб Зойка могла перевести дух. И Зойка перевела дух с большим
удовольствием, как вдруг...
руки-то взять отвратно!.. Может, и отвратно, а как не взять? Как,
например, в метро пройти? В автобусе прокатиться? Бублик купить?..
вместо оной образовалось настоящее небо и настоящее море, и парус тоже был
настоящим, не белым, как в отеле, а в желто-красную полосочку, и
присобачен он был к мачте на длинной доске, и нес означенную доску прямо
на Зойку. Впереди доски спешила волна, шустрила к берегу, с шорохом,
шуршанием и шебуршением вышвырнулась на пешок, то есть на песок, обдав
Зойку теплыми сладкими брызгами. И доска тут же пришвартовалась. С нее
сошел бронзовоторсый красавец, похожий на киноактера Арнольда
Шварценеггера, весь переплетенный бицепсами, трицепсами и квадрицепсами,
двуглавые мышцы у него на теле налезали на трехглавые, а четырехглавые
выглядывали из-за пятиглавых и махали руками.
вниз, вниз, вниз, упало на горячий песок, а Шварценеггер мгновенно
подобрал его, сдул прилипшие песчинки, сунул к себе в плавки и спросил на
чистом английском:
куда-то вместе с ее сердцем. Зойка опомнилась, крикнула вдогонку в
сумерки:
вызвало бурный поток слез - сама не-знала, но плакала вкусно, сладко, с
всхлипами и всморками, будто очищала усталый организм от вредных шлаков.
Шлаков накопилось много. Доплакав, утерев глаза и нос платочком, решилась
осмотреться. Море по-прежнему катило белопенные, как и положено, волны на
золотой, как и положено, песок пляжа; доска с полосатым парусом снялась с
берега и ушла в автономное плавание; ошую и одесную Зойки торчали
подсвеченные изнутри кабинки для переодевания, в которых кто-то все время
переодевался, сплетался, расплетался, ввинчивался и растворялся - силуэты
в театре теней; вдали, в чернильной синеве жаркой ночи призывными огнями
горели бары и дансинги, казино и скейтинг-ринги, офисы и супермаркеты,
билдинги с адвертайзингом, пабы, драг-сторы и кары.
зачем? Дело, как поняла Зойка, происходило куда как далеко от родных осин,
среди чуждых нам пальм оно происходило, и море было не морем, а оушеном,
прибой - серфом, пляж - бичем, а окружающая действительность - Канарскими
Круз Андрей
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Березин Федор
Кервуд Оливер Дж.
Лукин Евгений