ударами как бы с продолговатым потягом, и Алексей не знал, это ли нужно
капитану Рюмину.
затаенного ожидания и все вокруг казалось угрожающе непрочным, опасным и
зыбким. Курсанты начали зачем-то привставать на четвереньки, и только тогда
к лесу прикатился поспешно-согласный крик атакующих взводов, будто они
троекратно поздоровались в селе с кем-то. Крик тут же слился с разломным
треском выстрелов и взрывами гранат. При очередной вспышке серии ракет
Алексей хищно окинул взглядом поляну. Она была голубой и пустынной, и он
обещающим и виноватым голосом прокричал своему взводу:
самозарядок все чаще и чаще начали примешиваться слитные трели чужих
автоматов. Этот звук, рождавшийся и погасавший с какой-то подавлявшей волю
машинной торопливостью, был в то же время игрушечно легок и ладен. В нем не
чувствовалось никакого усилия солдата. Он был как издевательская потеха над
тем, кто лежит с немой винтовкой и слышит это со стороны.
пулеметы и там же неожиданно бурно вспыхнуло высокое пламя пожара и завыли
моторы, Алексей вскочил на ноги и воркующим тенором скомандовал атаку...
отбрасывали на снег толстые дрожащие тени, и курсанты, боясь споткнуться о
них, неслись смешными прыжками, и кто-то от самого леса самозабвенно ругался
неслыханно сложным матом, поминая стужу, бурю, святого апостола и селезенку.
Оказывается, подбегать к невидимому врагу и молчать - невозможно, и
четвертый взвод закричал, но не "ура" и не "за Сталина", а просто заорал
бессловесно и жутко, как только достиг околицы села.
утратил всяческую власть над курсантами. Не зная еще, что слепым ночным боем
управляет инстинкт дерущихся, а не командиры, очутившись в узком дворе,
заставленном двумя ревущими грузовиками, он с тем же чувством, которое
владело им вчера при расстреле броневиков, выпалил по одному разу в каждый и
неизвестно кому приказал истошным голосом:
испуганно-недоуменный крик:
грузовики "лимонку" и прыгнул за кучу хвороста. Он не услыхал взрыва
гранаты, потому что все вокруг грохотало и обваливалось и потому что из-за
хвороста к нему задом пятился кто-то из курсантов, ведя на винтовке, как на
привязи, озаренного отсветом пожара немца в длинном резиновом плаще и с
автоматом на шее. Клонясь вперед, тот обеими руками намертво вцепился в
ствол СВТ, а штык по самую рукоятку сидел в его животе, и курсант снова
испуганно прокричал: "Отдай!" - и рванул винтовку. В нелепом скачке немец
упал на колени и, рывком насаживаясь на полуобнажившийся рубиново-светящийся
штык, запрокинул голову в каком-то исступленно-страстном заклятье.
коротком и остро-пронзительном взрыве ярости и отвращения, которое он
испы---------------------------------------(1) Оставьте, господин офицер.
Ради бога! (нем.). тал к курсанту, разгадав чем-то тайным в себе темный
смысл фразы поверженного немца.
захлебным выстрелом ему явственно послышался противный мягкий звук, похожий
на удар палкой по влажной земле.
страха немцы страшились каждого затемненного закоулка и бежали на свет
пожаров, как бегают зайцы на освещенную фарами роковую для себя дорогу. Они
словно никогда не знали или же напрочно забыли о неизъяснимом превосходстве
своих игрушечно-великолепных автоматов над русской "новейшей" винтовкой и,
судорожно прижимая их к животам, ошалело били куда попало. Эти чужие
пулеметно-автоматные очереди вселенской веской силой каждый раз давили
Алексея к земле, и ярой радостью - "Меня не убьют! Не убьют!" - хлестали его
тело рассыпчато-колкие и гремуче-тугие взрывы курсантских "лимонок" и
противотанковых гранат. Он все еще пытался командовать или хотя бы собрать
вокруг себя несколько человек, но его никто не слушал: взводы перемешались,
все что-то кричали, прыгали через плетни и изгороди, стреляли, падали и
снова вставали. Он тоже бежал, стрелял, падал и поднимался, и каждая секунда
времени разрасталась для него в огромный период, вслед за которым вот-вот
должно наступить что-то небывало страшное и таинственное, непосильное разуму
человека. Он уже не кричал, а выл, и единственное, чего хотел, - это видеть
капитана Рюмина, чтобы быть с ним рядом.
с широким раструбом голенища стоял? Не лежал, не просто валялся, а стоял
посередине двора? Сахарно-бело и невинно-жутко из него высовывалась тонкая,
с округлой конечностью кость. Он не разглядывал это, а лишь скользнул по
сапогу краем глаз и понял все, кроме самого главного для него в ту минуту -
почему сапог стоит?!
автобус. Грузовик неохотно разгорался в клубах черного грузного дыма, и
оттуда, как из густых зарослей, навстречу Алексею выпрыгнул немец в
расстегнутом мундире. Наклонившись к земле, он оглядывался на улицу, когда
Алексей выстрелил. Немец ударился головой в живот Алексея, клекотно охнул, и
его автомат зарокотал где-то у них в ногах. Алексей ощутил, как его частыми
и несильными рывками потянуло книзу за полы шинели. Он приник к немцу,
обхватив его руками за узкие костлявые плечи. Он знал многие приемы
рукопашной борьбы, которым обучали его в училище, но ни об одном из них
сейчас не вспомнил. Перехваченный руками пистолет плашмя прилегал к спине
немца, и стрелять Алексей не мог - для этого нужно было разжать руки. Немец
тоже не стрелял больше и не пробовал освободиться. Он как-то доверчиво сник
и отяжелел и вдруг замычал и почти переломился в талии. Терпкий уксусный
запах рвоты волной ударил Алексею в лицо. Догадавшись, что немец смертельно
ранен им, Алексей разжал руки и отпрянул в сторону. Немец не упал, а как-то
охоче рухнул бесформенной серой кучкой, упрятав под себя ноги. Пятясь от
него, Алексей бессознательно откинул полу шинели, чтобы увидеть зачем-то
свои ноги. Пола шинели была тяжелой и мокрой. Что-то белесовато-розовое и
жидкое налипло к голенищам и носкам сапог. "Это он... облевал", - со стыдом,
обидой и гадливостью подумал Алексей. Внутренности его свились в клубок и
больно подкатились к горлу, и он кинулся за амбар и притулился там у плетня
в узком закоулке, заваленном вязанками картофельной ботвы...
явственней различал голоса своих, - бой затихал. Обессиленный, смятый
холодной внутренней дрожью, Алексей наконец встал и, шатаясь, пошел к
убитому им немцу. "Я только посмотрю... Загляну в лицо, - и все. Кто он?
Какой?"
оголял на его спине серую рубаху и темные шлейки подтяжек, высоко натянувшие
штаны на плоский худой зад. Несколько секунд Алексей изумленно смотрел
только на подтяжки: они пугающе "по-живому" прилегали к спине мертвеца.
Издали, перегнувшись, Алексей стволом пистолета осторожно прикрыл их подолом
мундира и пьяной рысцой побежал со двора. По улице, в свете пожара, четверо
курсантов бегом гнали куда-то пятерых пленных, и те бежали старательно и
послушно, тесной кучей, а курсанты какимто лихо-стремительным подхватом
держали перед собой немецкие автоматы, и кто-то один выкрикивал командно и
не в шутку:
пристроясь к курсантам, спросил на бегу у того, что отсчитывал шаг:
курсант и властно повысил голос: - Айн-цвай! Айн-цвай!
дело поворачивая голову влево и вправо, - у плетней и заборов лежали
знакомые серые бугорки. Курсанты повернули пленных в широкий, огороженный
железной решеткой сад. Там у ворот стояла на попа длинная узкая бочка в
подтеках мазута, и над ней ревел и бился плотный столб красно-черного огня и
дыма. Несколько курсантов и Гуляев держались в сторонке, направив на бочку
немецкие автоматы, и у Гуляева на левом боку блестела лакированная кобура
парабеллума.
Понимаешь? Вдрызг! Видал?!
автомат, выпустил в небо длинную очередь. И тут же он взглянул на пленных,
но искоса, скользяще, и совсем другим голосом - невнятно, сквозь сжатые зубы
- сказал окружавшим его курсантам:
сказал Алексею:
кальсонах спят... Видал? Вконец охамели...
Алексей спросил, где капитан.
барахло взорвут. В твоем взводе большие потери? У меня всего лишь пятеро...
отсчитывалось "айн-цвай, айн-цвай", и он выбрасывал и ставил ноги под эту
команду. Он испытал внезапную горячую и торопливую радость, когда увидел
Рюмина.
Белоусов Валерий
Лондон Джек
Роллинс Джеймс
Херберт Фрэнк
Посняков Андрей
Куликов Роман