бой. А перед городам Секешфехерваром установилась тишина. Местами пехота
отошла, и высота, которую оборонял Богачев, уступом выдавалась теперь в
сторону немцев. Отсюда был виден силуэт города, черным на красном зареве, с
острыми, как наконечники копий, крышами домов.
Богачев не мог хорошо знать обстановку: связи с батареей давно уже не
было. В темноте немцы продвигались ощупью, то там, то здесь внезапно
вспыхивал яростный ночной бой, искрами летали трассирующие нули. Так на
залитом пожарище вдруг вырвется пламя из груды обугленных головней, спадет и
снова вырвется в другом месте. Цельной обороны не существовало, держались
отдельные высоты, отдельные укрепления. Богачеву известно было лукавое
чувство, которое всякий раз смущает в бою, если тебе самому приходится
решать: отойти или остаться? Но он провоевал войну, не раз отступал,
наступал, был в окружении, он не мог не понимать: пока держится его высота,
другая такая же, третья - у немцев руки связаны. И он держал высоту.
К ночи из бойцов осталось в живых четверо, пятый - Ратнер, Богачев -
шестой. Все было разрушено артиллерийским обстрелом, все переломано, траншеи
местами засыпаны. Последний телефонист сидел, охватив колени, опершись на
них лбом. Рукав шинели натянулся, обнажив толстые круглые часы с мутноватым
стеклом, сделанным из координатной мерки. Он потряс связиста за плечо:
- Эй, солдат, войну проспишь!
Тот, мягко качнувшись, повалился на бок. И тогда только Богачев увидел
на бруствере неглубокую воронку от мины.
"Так... Этот отвоевался".
И по часам убитого сверил свои часы. Днем, когда выбивали немцев с
высоты, его собственные часы стали от удара, и теперь он не доверял им.
В половине первого за немецкими окoпами возник пожар. Пожар все
светлел, ширился: всходила луна. Стало видно теперь косо торчащее из земли
черное крыло самопета.
Это был немецкий истребитель, сбитый неделю назад. Он упал на "ничьей"
земле. Рядом с ним лежал на снегу обгоревший летчик, почти голый, сжавшийся
от огня. Только головки меховых сапог уцелели у него на ногах. Он сначала
обгорел, а потом замерз. Разведчики, лазавшие к самолету за прозрачным
стеклом для мундштуков, видели его и рассказывали после.
И самолет, и обгоревший летчик, и "ничья" земля - все это было сейчас у
немцев.
Луна уже оторвалась от земли и, перерезанная пополам, повисла на конце
крыла, осеребрив его своим светом. К Богачеву бесшумно подошел Ратнер, стал
рядом.
- Связного нет? - спросил Богачев.
- Не вернулся.
- А ты где был?
За немецкими окопами взлетела ракета. Белки глаз Ратнера заблестели
сначала зеленым, потом красным светом и погасли. Ракета, шипя, догорала на
снегу. Несколько трассирующих очередей беззвучно оторвались от земли и ушли
в низкое облако. Позже донесло стрельбу.
- В овраге, где вчера наши "тридцатьчетверки" стояли, немцы ползают,-
сказал Ратнер негромко.- Я лазал - напоролся на одного.
Он достал из шинельного кармана маленький никелевый пистолет с
перламутровой ручкой, подкинул на ладони. Жесткие мясистые ладони его были в
глине.
- И запасная обойма к нему есть.
Оба они понимали, что означало: немцы в овраге. Это означало, что
высота окружена и уже вряд ли уйти отсюда. Потому-то связи не было, потому
из двух связных, посланных к Беличенко, ни один не вернулся.
- Настоящий дамский пистолет,- сказал Ратнер.- За всю войну ни разу
такой не попадался. Можно было б Тоне отдать.
Он выщелкнул на ладонь патроны из обоймы, вынул затвор и все это далеко
раскидал в разные стороны. В бою этот пистолетик все равно не годился.
- Ребятам говорил? - спросил Богачев.
- Нет еще.
- Будем держать высоту.
Все это время он ждал связного от Беличенко, он все-таки ждал приказа
отойти и надеялся. Теперь он понял: приказа не будет.
И оттого, что неопределенность кончилась, решение принято, Богачев, как
всегда в моменты риска, повеселел. Надвинув сильней ушанку, он пошел по
траншее проверять посты.
Из разведчиков, которых он взял с собой, ни одного не осталось в живых.
Высоту обороняли пехотинцы, те самые, которые прежде бежали с нее. Богачев
не очень надеялся на них.
За первым поворотом он увидел двух бойцов: они трудились над чем-то.
Богачев подошел ближе. Кряхтя и переругиваясь шепотом, они выкидывали наверх
труп немца, оставшийся здесь после атаки. Завидев лейтенанта, бросили свое
занятие и, потеснясь, давая пройти, стояли у стeнки в шинелях с
пристегнутыми к поясу полами, чем-то похожие друг на друга.
- Для новых место очищаете? - спросил Богачев нарочно громким голосом,
весело глядя на них.
Солдаты заулыбались, как и полагается солдатам, когда начальство
спрашивает: "Не робеете ли?" За несколько ночных часов от постоянного
ощущения, что немцы рядом и могут услышать, они отвыкли говорить громко.
- А ну, дай помогу.- Богачев взял немца за сапоги у щиколоток.- Берись!
Приладившись в тесноте, они выкинули его за бруствер. Тело глухо
стукнуло, перекатилось вниз.
- Тяжел был немец,- сказал Богачев.
- Он как гусь по осени,- отозвался солдат охрипшим от натуги голосом,-
откормился на чужих полях, чужим зерном.
Другой стеснительно стоял рядом. Но все же общая работа разогрела и
развеселила их.
- Так вы раньше времени огня не открывайте,- предупредил Богачев уходя.
Метрах в двадцати от них стоял пожилой пехотинец. Автомат лежал
наверху, а сам он внимательно и осторожно грыз сухарь, каждый раз оглядывая
его со всех сторон, выбирая край помягче.
Богачев не знал ни фамилии пехотинца, ни имени. Они столкнулись с ним,
когда в густом снегопаде выбивали с высоты немцев. Лицо его ничем не
выделялось из множества солдатских лиц: круглое, с широкими скулами, с
морщинами у глаз. Лицо терпеливого человека.
- Вот какое дело, отец,- сказал Богачев.- Немцы в овраге позади нас,
так что скоро они полезут.
Пехотинец в это время, зажмурив один глаз, пытался боковыми зубами
откусить сухарь, но сухарь был крепок и только скрипел. Тогда он пососал
его, отчего сильней обозначились морщины у рта, и, перевернув, откусил с
другого края, где сухарь уже размяк.
- Да я уж замечаю,- сказал он, быстро прожевывая.- Все они там друг
дружке сигналы подают, уткой крякают. А какая может быть утка в эту пору?
Он опять оглядел сухарь, примериваясь.
- Ты бы размочил сначала,- посоветовал Богачев, невольно следя глазами
и участвуя мысленно. - Размочить - кипяток нужен, а где он, кипяток? А от
холодной воды только в животе остынет,- со знанием дела и даже с некоторым
превосходством сказал тот, как человек, который все это уже хорошо обдумал.
И вдруг спросил: - Дети есть, лейтенант? - И снизу вверх глянул на Богачева.
- Не успел обзавестись.
- Да, дети...- Пехотинец вздохнул.- Они по-другому к жизни привязывают.
Пока детей нет, ты налегке по жизни идешь. А тут уж не о себе думать надо...
Он говорил это и жевал сухарь, потому что он был солдат и ему нужно
было воевать. А пахло от него на морозе ржаным кислым хлебом - по-домашнему,
по-мирному пахло. И Богачев почувствовал, что все то, что он хотел сказать
этому пехотинцу, все это говорить не надо, потому что воюет он не по его,
Богачева, приказу, а по другим, гораздо более глубоким и личным причинам.
Где-то недалеко железо скребло мерзлую землю. Богачев пошел туда.
Молодой солдат, в растоптанных валенках на толстых ногах, с бурым от ветра
лицом, на котором выделялись белые брови, углублял стрелковую ячейку,
обрушенную снарядом. Он каской отгребал землю, сыпал ее на бруствер и
прислушивался.
- Огонька нет, лейтенант? - быстро спросил он, боясь, что тот пройдет
мимо, и взял с полочки, вырытой в стене, педокуренную цигарку.
Богачев щелкнул зажигалкой, боец потянулся прикуривать, но вдруг
схватил его за руку своей горячей, вспотевшей от работы рукой:
- Слышишь?
Внизу, в лощине, негромко и неуверенно крякнула утка. Немного погодя
другая ответила ей.
- Эта уже с час времени крячет. Погодит, погодит, и опять.
С обветренного, грубого лица тоскливо глянули на Богачева детские
глаза.
- Немцы,- жестко сказал Богаче", испытывая неприязнь к этому здоровому
и робкому парню.
Тот почувствовал, вздохнул и опять нагнулся прикуривать. Близко от себя
Богачев увидел его заросшую белым волосом красную, крепкую шею, полную сил и
жизни, и внезапно подумал, что, может быть, это последние люди, которых он
видит. Что произойдет здесь - об этом будут знать только он и они, и уже
никто в целом мире.
Под луной синевато мерцавшее поле вокруг казалось пустынным, ни живой
души в нем. Ночь. Тишина... Только ветер метет с бруствера пылью и снежком и
качаются стебли сухих трав, торчащих из-под снега. И всюду отрезан путь, и в
тишине, в лощине, одна сторона которой все
больше освещалась, накапливались немцы.
В прежней жизни Богачев всегда чувствовал, что впереди у него - тысяча
лет. Он не очень задумывался, так ли, не так день прожил - впереди их
бессчетно. И люди встречались и исчезали из памяти: их множество было
вокруг.
Но сейчас впереди у него были не годы, а часы, оставшиеся до немецкой
атаки. И вся его жизнь должна вместиться в них.
Панов Вадим
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Эриксон Стивен
Зыков Виталий