Чтение 8–й страницы книги ~Когда Боги спят~

- Ну хоть машину возьмите! - в злом отчаянии попросил майор, желая чем-нибудь угодить. - У подъезда стоит!..

На улице вроде бы потеплело, повалил мокрый снег, залепляющий лицо, и от мерзкой, гнетущей погоды Крюкову стало совсем тоскливо. Ему хотелось побыть одному, отвлечься, расслабиться и выбить наконец этот кляп из глотки, но телохранители торчали с обеих сторон, как статуи, и оставлять его не собирались. При них же всякая попытка сладить со своим еще детским пороком и вновь обрести дар речи выглядела бы смешно. Поэтому он сунул руки в карманы и побрел анжерскими переулками, шлепая расшнурованными ботинками. Вероятно, молчание шефа настораживало и вводило в заблуждение спутников: Ефремов несколько раз пытался заговорить и, ничего не услышав в ответ, замолчал сам, а боксер Кочиневский, потрясенный необычным, хулиганским поведением Крюкова, вроде бы тоже начал заикаться, поскольку лишь тряс головой и выражался междометиями. К дому они подходили далеко заполночь, однако в окнах горел свет: мать не спала, и это было плохо.

- Да где же вас носит-то, господи? - запричитала она. - Я от окна к окну... У нас в Анжерке хоть и тихо стало, да ведь кто знает? Когда ты, сынок, по москвам живешь, мне спокойней, а приехал - болит душа.

Он делал вид, что молчит виновато, Ефремов же приобнял мать, утешил:

- Не волнуйтесь, Валентина Степановна! Мы вашего сына в обиду не дадим! Работа у нас такая.

А она неожиданно зажала ладошкой рот и глаза стали знакомо испуганные.

- Батюшки... Да ты же выпимший, Костя.

- Да нет, мы не пили, - по-мальчишески стал оправдываться Кочиневский. - Это от прогулки, от свежего воздуха родины. Даже у меня голова закружилась!

- Ты его не покрывай, что же, я не вижу? Конечно, пьяный! Думаю, чего это он молчит? Батя его, покойничек, такой же был. Придет выпимший и поначалу лыка не вяжет, все молчит, молчит...

Это сравнение еще больше сдавливало гортань и вызывало болезненное, тянущее чувство, будто чья-то корявая рука, проникнув внутрь, пыталась вырвать солнечное сплетение. Мать действительно обладала поразительным чутьем мгновенно, сразу же, на пороге, определять, в каком состоянии пришел с работы отец. Крюков помнил об этом и, хотя до сих пор чувствовал себя трезвым, сыграл выпившего, нарочито качнулся, хватаясь за стенку, затем плюхнулся на стул.

- Ложись спать, Костенька, - голос матери стал весело-заискивающим, что тоже было знакомо. - Вон как развезло, пьяней вина. И как дошел своими ногами? Иль ребята привели?.. Дай-ка, я тебя разую!

Крюков забыл, что шнурков в обуви нет, и когда спохватился, было поздно: она уже стащила один ботинок и могла догадаться, где побывал сын, ибо не один раз забирала и приводила из милиции нахулиганившего отца.

- Господи, да как же ты ходишь? - не догадалась и лишь горько охнула. - Чуть токо обутку не потерял...

Второй ботинок он скинул сам и раздевать себя не позволил, хотя телохранители порывались сделать это; изображая пьяного, содрал одежду и повалился на расстеленную постель. Мать укрыла его одеялом, выключила свет и Крюков наконец-то остался сам с собой...

После встречи с Кремниным он вернулся домой около полуночи, вышел из машины возле ворот, чтобы поскорее отпустить Лешу, и внезапно попал в объятия собак. Лайки прыгали на него спереди и сзади, цепляясь лапами за одежду, лизали лицо и затылок, кепка слетела и куда-то укатилась, от лая зазвенело в ушах, и от этой беспредельной собачьей радости, абсолютно бескорыстной любви, возложенный на него груз вдруг стал легче. Зубатый засмеялся, схватил псов в охапку и потащил во двор.

- Милые мои! Откуда же вы? Сбежали? Домой пришли?...

До охотхозяйства только по трассе было девяносто километров, а там еще по свертку добрых тридцать. Под светом фонарей, уже во дворе, он вдруг увидел кровь на руках и на одежде и сразу же понял, что это кровоточат стертые об асфальт лапы.

- Что же вы так? - спросил растерянно. - Ну, простите меня, хотел по справедливости. Думал, какой я вам хозяин?...

Зубатый открыл дверь и пропустил их вперед.

- Катя, собаки вернулись! Это же надо!..

Но спохватился: в передней было темно, жена почему-то выключила даже ночник, возможно, уснула...

- Тихо, не шуметь! - предупредил он и повел лаек к себе в кабинет.

Выметав первую радость, собаки повалились на ковер и принялись зализывать лапы. Зубатый спустился на кухню, нашел в холодильнике мороженые пельмени и потом смеялся и смотрел, как лайки их глотают.

- Да вы хоть жуйте, гады!

Неожиданное появление собак он расценил, как добрый знак, казалось, сейчас начнется возврат утраченного и потому схватил телефон и набрал номер Маши. Втайне все-таки думал услышать ее голос, однако ответил Арвий. Этот меланхолик тоже не очень владел английским, поэтому разговаривали, как два глухих. Зубатый понял лишь несколько слов, и часто повторяемое - hospital - потом еще долго стучало в голове вместе с биением крови, хотя было неясно, то ли Маша уже находится в больнице, то ли зять лишь собирается ее положить. Чуда не случилось...

Он запер собак в кабинете, пробежал коридором и осторожно приоткрыл дверь спальни. Света с улицы, падающего сквозь узкие старинные окна, вполне хватало, чтобы разглядеть пустую супружескую кровать. И все равно он вошел, включил торшер и осмотрелся: если Катя заходила в комнату хотя бы на минуту, то уже начинался творческий беспорядок. Судя по всему, она вообще здесь сегодня не появлялась, и все было заправлено и убрано так, как обычно по утрам делала домработница. Он пожал плечами и спустился вниз, в комнату Маши, где жена изредка оставалась допоздна, осваивая компьютер, и бывало, что засыпала на коротком диванчике. Однако и тут оказался идеальный порядок.

Обходить весь дом не имело смысла: несмотря на свой мятущийся характер, Катя трудно привыкала к вещам, к дому и спать могла лишь в строго определенных, обжитых ею, местах. Зубатый открыл шкаф в передней и сразу же обнаружил отсутствие осеннего кожаного пальто и сумочки. Однако собранный в Финляндию чемодан стоял тут же, под одеждой.

Особой тревоги он не испытывал, поскольку жена частенько уходила на ночные прогулки, особенно когда занималась постановкой спектакля - на ходу и в тишине заснувшего города ей хорошо думалось. Правда, после гибели Саши она вообще перестала выходить куда-либо, не хотела никого видеть и по ночам сидела дома.

Может, начала оживать?..

Зубатый вернулся в кабинет - собаки безмятежно спали, растянувшись на ковре, хоть на уши наступай. Их равномерное, очень похожее на человеческое сопение и похрапывание действовало расслабляюще, и он тоже решил прилечь на диван, но, убирая пальто, вдруг увидел в кармане скрученную в трубку пластиковую папку, переданную Кремниным.

Призрачное успокоение разом слетело, бумаги источали тревогу и будто возвращали его в то состояние, в котором он находился последние полтора месяца. К историям болезни прилагалась подробная справка с указанием полных данных на исчезнувших из больницы четырех дебилов, номера их могил и адреса родственников, а также перечень тех, кто и у кого работал в рабстве. На отдельном листке была информация о юродивом старце, только без указания имени, но с номером фальшивой могилы и адресом фельдшера "скорой", которая отвозила долгожителя в Кащенко.

Он еще не закончил изучение документов в папке, как мертвецки спящие собаки вдруг разом вскочили, бросились к двери и залаяли, будто по зверю. Несмотря на охотничьи качества, а возможно, благодаря им, они вообще не реагировали на человека и никогда не показывали своих способностей к охране.

- Ну, кто там? Зверь? - он открыл дверь, и лайки устремились сначала по коридору, затем по лестнице и уже залаяли у входной двери.

Зубатый спустился в переднюю и сначала увидел серые, картонные чемоданы на полу и только потом, за распахнутыми створками шкафа, жену и эту девицу Лизу - снимали верхнюю одежду. Собаки лаяли на нее, причем остервенело и чуть приседая, поджимая хвосты, будто на волчицу.

- Убери собак! - возмутилась Катя. - Зачем ты опять их привез? И в дом запустил?

- Ничего, я собак не боюсь, - низко пропела Лиза. - Какие симпатичные...

Зубатый взял лаек за ошейники, а женщины подхватили чемоданы и направились через зал вглубь дома.

- Маша в госпитале! - запоздало сообщил он вслед.

- Я знаю, - на ходу и как-то равнодушно обронила Катя. - Тебе Межаев звонил, что-то важное сказать хотел...

Это неожиданное безразличие к дочери, напоминание о перебежчике да еще появление Лизы с чемоданами и среди ночи, вывели его из равновесия.

Он терпел многих знакомых жены, даже если чувствовал неприязнь, и на многие ее выходки, продиктованные движением творческой души, смотрел сквозь пальцы. Но сейчас его заело: несколько часов назад говорили об этой "бесприданнице" и чуть не рассорились, а Катя назло привозит ее в дом вместе с вещами! И это когда дочь попадает в больницу!

Он закрыл собак в кабинете и вернулся вниз. Из распахнутых дверей гостевых апартаментов падал свет и доносился негромкий голос жены - кажется, проводила экскурсию.

- Объясни пожалуйста, что все это значит? - спросил Зубатый.

- Только то, что Лиза теперь будет жить у нас, - легко и даже весело проговорила она.

- Нетрудно догадаться. А не скажешь, с какой стати?

Катя удивленно развела руками.

- Лиза жила в общежитии завода, а там ужасные условия! Ты хочешь, чтобы она там рожала? Я этого не допущу! К тому же, там нет возможности работать над ролью. Она получила главную роль в "Бесприданнице"! Будет играть Ларису.

- Это я слышал. И что же, ты перетащишь в дом всю студию?

Лиза вдруг сделала брови домиком и моляще уставилась на Зубатого.

- Толя, ну не нуди! - вместо нее попросила Катя. - Что ты в самом деле? Терпеть не могу, когда становишься нудным. Да, у нас в драме не хватает репетиционных и учебных площадок. Потому что твой друг-директор все сдал в аренду бизнесменам! А наш зал в сто десять квадратных метров позволяет играть целые спектакли.

- Нам нужно выселяться отсюда, а ты приводишь чужих людей, с чемоданами...

- Для тебя все чужие! И мы чужие... Ты не умеешь делать добро, за это и наказание нам! Ты ненавидишь людей!.. Я стану искупать твой грех! Все возьму на себя и каждый мой поступок будет посвящен добру. И тогда я спасу... спасу от гибели дочь...

Зубатый попытался вспомнить, из какой пьесы этот монолог - не вспомнил.

- Если ты выгонишь из дома Лизу - я уйду вместе с ней! - предупредила она своими словами.

- Зачем же? Уйдешь только ты. А вот бесприданница может здесь остаться.

Девица вдруг насторожилась и прикусила губку, а Катя оставила всякую игру и стала подозрительно серьезной.

- Интересно! Почему?

Он едва сдерживался, чтобы не взять девицу за космы и не вытащить на улицу.

- Потому что ей негде жить. Она бездомная, несчастная и одинокая, вынуждена подрабатывать ночами. А у нас есть квартира на Химкомбинате.

Лиза ждала чего-то подобного, поэтому отреагировала почти мгновенно, схватившись за ручки чемоданов.

- Екатерина Викторовна! Я немедленно уйду отсюда! Я не могу здесь оставаться! Вы меня обманули!

- Нет, ты останешься! - жена отняла чемоданы, что сделать было очень легко. - Если мы уйдем, то вместе. И это не каприз!

И только сейчас Зубатый вспомнил о спящей Маше и ощутил, как сплетенные между собой гнев и червь самолюбия начинают остывать и цепенеть: может, и надо делать добро по-христиански, даже своим врагам?...

- Хорошо, пусть будет так, - натянуто, чужим голосом проговорил он. - Живите, играйте, рожайте детей.

- Теперь объясни! - взвинтилась Катя. - Почему ты относишься к Лизе, как к личному врагу?

- Да, почему? - осмелела, а вернее, обнаглела бесприданница. - Если я подрабатывала в штабе у Крюкова, это еще ничего не значит.

- А вам лучше помолчать! - обрезал Зубатый. - Проглотите язык! Чтобы я не слышал вас. Никогда!

То ли вид у него был свирепый, то ли своим актерским чутьем она услышала в голосе угрозу, но сразу все поняла, отшатнулась и в глазах мелькнул неподдельный испуг. Видимо, и Катя сообразила, что хватила через край, взмолилась жалостно:

- Как ты не понимаешь, мне одиноко! Я все время в этих стенах, со своей памятью... Неужели не видишь, я тихо схожу с ума! А Саша!.. Он хотел, чтоб Лиза жила у нас. Когда узнал о беременности. Он не раз мне говорил... Но боялся подойти к тебе и сказать.

Зубатый молча ушел в кабинет, заперся на ключ, сел на диван и обнял поскуливающих, настороженных собак...

* * *

Утром он тихо оделся и, когда повел лаек в вольер, увидел во дворе почти новую "Ауди": эта девица оказалась не такой уж и бесприданницей. Машина по-хозяйски была припаркована к подъезду, однако поставлена на сигнализацию - а так хотелось пнуть ее лакированный бок! Зубатый запер собак, после чего вернулся, взял папку с историями болезни и на лестнице чуть не столкнулся с Лизой - явно шла в кабинет.

- Доброе утро, - томно пропела она, прижавшись к перилам. - Вы почему так относитесь ко мне, Анатолий Алексеевич?

Зубатый обошел ее и устремился вниз.

- Я слишком поздно родился, чтобы жить с вами, люди, - будто петля просвистела над головой.

Он остановился и обернулся.

- Что вам нужно?

- Почему вы так не любите меня? И даже своих близких?

Вообще-то он считал себя человеком хладнокровным, умел управлять собой при любых обстоятельствах, но тут вскипел мгновенно, вернулся на две ступени вверх, готовый сбросить ее с лестницы и удержался в последний момент, зажал и увел себя на улицу.

По правилам безопасности машина должна была стоять боком к подъезду, чтобы перекрыть выход из дома, но сделать это мешала "Ауди", поэтому Леша поставил джип задом и своей широкой фигурой заслонил пространство между машинами.

- Знакомая тачка, - заметил он, когда выехали со двора.

- К Савчуку, - выдавил Зубатый, не желая ничего обсуждать.

Прокурор области оказался на месте и, видимо, готовился к утреннему совещанию. Такого типа людей Зубатый ценил и внутренне завидовал их бойцовской способности держать удар, оставаться на ногах и, даже если уложили на ковер, мгновенно вскакивать и бросаться в драку. Можно сказать, бывший военный летчик проживал вторую жизнь, поскольку из первой был просто катапультирован в звании подполковника, не дослужив полтора года до пенсии. Но на то он и был истребитель, чтобы мгновенно оценивать ситуацию и принимать решение: почувствовав, что страна на пороге разоружения. Он вместо военной академии поступил в гражданский вуз и прежде, чем оказался на улице с тремя детьми-школьниками, успел получить диплом юриста.

Подсаживать таких людей - святое дело.

Теперь сидел в кресле, похожем на пилотское, в генеральской форме, большой, красивый и не по-прокурорски добродушный. Однако заметив мрачное состояние Зубатого, сам насупился, вздохнул озабоченно.

- Пока ничего конкретного сказать не могу, проверяем, держу на контроле.

- Кстати, твои следователи опечатали комнату сына, - вспомнил Зубатый. - Но так никто больше не приходил.

- Такого быть не может! - Савчук схватил телефонную трубку. - Я давал задание!...

- Не может, но есть. Только пришел я по другому поводу...

- Погодите, - бесцеремонно оборвал бывший истребитель. - Сейчас выясним...

Порядки в прокуратуре были военные, через полминуты на пороге стоял следователь - располневшая, какая-то домашне-уютная женщина. И по тому, как Савчук делал разнос, а она оправдывалась, Зубатый понял, что никакой проверки обстоятельств смерти сына и никакого прокурорского контроля давно нет. Все уже забыто или почти забыто, поскольку у каждого следователя в производстве сразу несколько дел, более срочных и важных, чем простая проверка обстоятельств суицида.

Он не почувствовал обиды или разочарования, внутренне давно согласившись, что даже самые скрупулезные исследования причин гибели Саши ничего нового не дадут и не откроют. После встречи с кликушей на Серебряной улице Зубатый исподволь и непроизвольно начинал верить, что все это действительно наказание. И теперь надо беречься, чтоб не отсекли вторую руку...

Беспомощный и невнятный лепет следователя неожиданно закончился вполне ясным выводом, зацепившим внимание Зубатого.

- Остается темное пятно с Кукшинской. Пришел ответ на один запрос, из Тулы. Ижевск, Кинешма и Москва молчат.

- Пошлите повторные запросы, от моего имени. Я подпишу.

- Хорошо, сделаю...

- Что на Кукшинскую по Туле? - недовольно спросил Савчук.

Следователь покосилась на Зубатого.

- Да практически ничего. Ее второй муж, Засекин, отбывает наказание за ограбление, пять лет строгого режима. Кукшинская умудрилась продать его квартиру, но законность сделки никто не оспаривал.

- Она что, была замужем? - не вытерпел Зубатый.

- Дочку от первого брака сдала в дом ребенка, - охотно объяснила следователь. - От второго брака детей нет. Хотя кто знает...

- Ладно, - ворчливо сказал Савчук. - Сегодня же посмотрите комнату Александра. Письма, дневники, фотографии... Разумеется, с вашего позволения, Анатолий Алексеевич.

Зубатый ожидал нечто подобное от этой девицы, но сейчас вдруг понял, что впускать в дом никого нельзя: там находилось слишком много сора, который не выносят из избы, и надо самому разгребать эти конюшни.

- Позволения не будет, - заявил он. - Екатерина Викторовна немного успокоилась, а тут опять начнется... Раньше надо было думать!

- И то верно, - согласился Савчук.

- Сам вскрою комнату и посмотрю, - пообещал Зубатый. - Только я не с этим пришел.

Прокурор взглядом выпроводил следователя.

- Рад помочь, выкладывайте, Анатолий Алексеевич.

Он начал рассказывать о вчерашней встрече с Кремниным, но едва упомянул о мнимых могилах на кладбище психбольницы и пропавших дебилах, как заметил, что Савчук теряет интерес и слушает вполуха.

- Два года подряд проверяли анонимки, - чуть ли не зевнул он. - Ничего серьезного, врачи друг друга подсиживают, истории болезни прячут...

- И что? Вскрывали могилы?

- Для эксгумации нужны веские основания. Например, уголовное дело.

Зубатый неожиданно понял, что ему просто опять отказывают, к чему он не привык и что происходит это давно - с тех пор, как снял с себя полномочия: в глаза говорят одно, обещают все решить, помочь, но абсолютно ничего не делают. Тон и поведение прокурора, которого он за уши вытащил на это место (специально ездил в Генеральную прокуратуру), Зубатого не возмущали, он не ждал какой-то благодарности и особого отношения; его обескуражило спокойствие и полное отсутствие желания разобраться в этом деле. И к совести взывать бессмысленно...

А еще полтора месяца назад Савчук бы сам подпрыгивал и свою армию законников на морозе строил...

- Запрос члена Совета Федерации - основание для полной проверки? - почти добродушно напомнил о своем положении Зубатый. - Или, например, распоряжение Генерального прокурора?

Савчук мгновенно оценил обстановку и попытался откатиться назад.

- Анатолий Алексеевич! Ну зачем же так? Сами все решим, проверим, - и точно, как пройдоха Шишкин, положил перед Зубатым бумагу и ручку. - Напишите короткое письмо с просьбой разобраться. А дату не ставьте...

- Сам разберешься, по собственной инициативе, - он встал и бросил папку с историями болезни на стол прокурора. - Это тебе для затравки.

Видно было, Савчук еще терпит его, но балансирует на грани.

- Одного не понимаю, зачем это вам? - хохотнул он невесело. - Ладно бы, в избирательную кампанию... Нет, мы все проверим, но в чем ваш интерес?

Зубатый намеревался рассказать ему о юродивом старце и вообще рассчитывал на душевный разговор, как бывало не раз на охоте, у костра, однако бывший истребитель оказался недостойным посвящения в такие личные тайны.

- Дураков жалко, - серьезно проговорил Зубатый и ушел, не подав руки.

Поведение прокурора он расценил однозначно и сразу же вычеркнул его из круга близких, которым доверял. Он предполагал, что подобное обязательно случиться, как только лишится власти, и заранее мысленно отсортировал тех, кто его предаст, однако Савчук не входил в это число, и потому Зубатый испытывал глухое разочарование. Он пытался успокоить себя, внушить, что все нормально, идет проверка на вшивость, и чем скорее отсеются случайные люди, тем будет надежнее этот круг. Так ведь уже было, когда в девяностом году его неожиданно и беспричинно сняли с должности председателя исполкома закрытого города-спутника, известного под названием Химкомбинат, и на несколько месяцев он оказался безработным. В то время рядом осталась Снегурка, Марусь и еще два-три человека, несмотря ни на что сохранивших дружеские отношения.

За последнее время он привык, что секретарша встречает его подчеркнуто внимательно и ласково, скрывая под этим свое искреннее сострадание, однако сейчас Зубатому показалось, будто она чем-то смущена и встревожена.

- У вас что-то случилось? - спокойно спросил он.

- Спасибо, все хорошо, - торопливо заверила она, распахивая перед ним дверь кабинета и будто прячась за нее, - Хамзат Рамазанович звонил, будет через сорок минут.

- Сразу ко мне...

Он едва успел раздеться в комнате отдыха, как на пороге появился Марусь, а за его тучной фигурой еще две такие же - заместителей Шумова и Костылева. С тех пор, как Зубатый сложил полномочия, они приходили поодиночке, в разное время, чтобы меньше попадаться на глаза. И не потому, что опасались за свое будущее - не хотели подставлять его, поскольку и так бродили слухи, будто Зубатый узурпировал власть. Сравнительно молодой Шумов при своих ста семидесяти килограммах имел рост метр девяносто и еще как-то боролся за фигуру - ездил на охоту, пытался бегать и ходить на лыжах; Марусь с Костылевым при таком же весе, ростом были метр с кепкой и на внешний вид давно махнули рукой.

Заместители поздоровались, как-то несмело потоптались у двери, после чего расселись за приставным столом. В избирательную кампанию Крюков, а точнее, его журналисты и московская пиар-команда отыграли их комплекцию по полной программе.

Сначала выпустили листовку с изображением силуэтов трех толстяков, без всякого текста, намекая избирателям-бюджетникам, дескать, вот кто на самом деле правит областью и жирует за их счет. Затем эту картинку сделали заставкой ко всем критическим материалам и наконец, ТЮЗ в спешном порядке поставил детский спектакль "Три толстяка" и несколько погожих вечеров бесплатно играл его на площади, собирая тысячные толпы.

Их открытое появление да еще втроем, сразу насторожило: в последний раз они являлись в таком составе, чтобы сообщить о гибели Саши...

- Анатолий Алексеевич, ну я уже стал, как черный вестник, ей-богу, - проговорил Марусь.

И будто под коленки ударил. Зубатый мгновенно подумал о Маше - не может быть, вчера разговаривал! Жена утром была дома, жива и здорова... Отец! Вернулся и не позвонил отцу!...

- Ну что, не тяни!

- Вчера из министерства пришло сообщение по электронной почте, - тоскливо затянул Костылев, отвечающий за промышленность. - Генеральным директором Химкомбината назначили варяга. Какой-то Манукян, из томского почтового ящика.

- Не какой-то, а физик-ядерщик, доктор наук, - облегченно поправил Зубатый. - Ну и что?

Он трижды ездил в Москву по поводу трудоустройства, два раза на собеседование в министерство и на согласование к премьеру - вопрос с назначением был практически решен...

- Они что там, с ума сошли? - подал голос Шумов. - Что творится, Анатолий Алексеевич?

- Не переживайте, мужики, - отмахнулся Зубатый. - Работы на наш век хватит...

И еще раз прислушался к себе - ни обиды, ни разочарования, напротив, как-то легко стало, свободно. Не сказать, что его насильно тянули на Химкомбинат, но и особого желания не было: предложили должность - он не отказался, поскольку имел соответствующее образование, работал главой администрации закрытого города, в общих чертах производство знал, а в тонкостях должны разобраться ученые. Другое дело заместители обнадежились, рассчитывая уйти на комбинат вместе с Зубатым, а теперь все повисло в воздухе. А ему после тяжких последних месяцев состояние невесомости было даже приятно...

- Ну, у тебя и нервы, Анатолий Алексеевич, - заметил Марусь. - Я сегодня ночь не спал...

- У меня вчера лайки вернулись, - почему-то вспомнил Зубатый. - Посидел с ними в обнимку, погладил и успокоился. Говорят, собаки снимают с человека отрицательную энергию.

Заместители переглянулись - не того ждали, не подготовились и пауза затянулась.

- Да, кстати! - дубовый стул под Марусем выгнул ножки. - Утром Крюков прилетел. Был в администрации. Секретарша говорит, сумасшедший какой-то, глаза вытаращенные, рот не закрывается...

- Крюков привез тяжело больную мать, - перебил его Зубатый. - Ничего здесь смешного нет.