письмо, начинавшееся словами "Мой добрый олух" -- или по
какой-то иной подобной причине; и что теперь он остается на
острове, поскольку не может найти дурака, который одолжит ему
десять фунтов на обратный билет.
оставался поначалу оттого, что если бы он умер на обратном
пути, у него в кармане не набралось бы медяков, достаточных для
оплаты расходов на похороны. Ныне, разрешив проблему
существования на восемьдесят пять фунтов в год, он жил на
острове совсем по иной причине: он писал комментарий к
"Древностям" Перрелли, подслащивая этим занятием горечь
добровольного изгнания.
глазами и короткими усиками, одевавшийся скромно, изящный,
собранный, благовоспитанный, со сдержанными манерами. Жил он
уединенно, в домике о двух комнатах, стоявшем где-то среди
виноградников.
питал особой приязни к греческому языку. Он считал его
"легковесным", нервным и чувственным, открывавшим слишком много
перспектив, психологических и социальных, среди которых его
уравновешенный разум не мог расположиться с достаточным
удобством. Одни частицы чего стоят -- есть нечто двусмысленное,
нечто почти неприличное в их веселой податливости, в
готовности, с которой они позволяют употреблять себя
неподобающим образом. То ли дело латынь! Уже в приготовительной
школе, где он был известен как зубрила чистой воды, Эймза
охватила нездоровая страсть к этому языку; он полюбил его
холодные лапидарные конструкции, и пока прочие мальчики играли
в футбол или крокет, этот тощий парнишка, один-одинешенек,
упоенно возился с записной книжкой, терзая чувствительный
английский попытками перевода неподатливых и бесцветных
латинских периодов или составляя, даже без помощи "Gradus'а(2)",
никчемные словесные мозаики, известные под названием латинских
стихов.
с таким видом, словно давал хорошую рекомендацию.
спрашивал, хорошо ли он себя чувствует, не терзают ли его
какие-либо тайные тревоги.
подобных случаях. -- Спасибо, сэр. Но прошу вас, сэр! Не могли
бы вы сказать мне действительно ли pecunia(3) происходит от
pecus(4)? Потому что Адамс-младший (еще один зубрила) утверждает,
что это не так.
из соображений удобства, -- чтобы преподавателям и главам
колледжей легче было его понимать. Но думал он на латыни и сны
видел латинские.
мог протянуть один, от силы два бездеятельных месяца, а затем
перебрался бы в Клуб и сгинул там к чертям собачьим. Все та же
латынь его и спасла. Он принялся за изучение первых местных
авторов, часто писавших на этом языке. Его как раз начало
подташнивать от иезуитской гладкости и сахариновых уподоблений
таких писателей, как Джианнеттасио, когда в руки ему попали
"Древности". Испытанное им ощущение походило на то, какое
оставляет глоток густого южного вина после курса лечения
ячменным отваром. Это была достойная чтения, сочная,
мускулистая, образная, элегантная, мужественная латынь. Гибкая
и одновременно сжатая. Латынь как раз по его вкусу: призывный
крик, донесшийся через века!
мистера Эймза, что он успел прочесть их три раза, прежде чем
сообразил, что автор, умеющий строить такие красочные,
пламенные предложения, еще и описывает нечто. Да, он пытается
поделиться чем-то, представляющим незаурядный интерес. И
джентльмен, клянусь Юпитером! Столь непохожий на тех, с кем
приходится сталкиваться ныне. У него оригинальное видение мира
-- гуманистическое. Весьма гуманистическое. Это странное
простодушие, эти причудливые богохульства, эти пряные дворцовые
анекдоты, как бы рассказываемые между делом в курительной
патрицианского клуба -- редкостный старикан! Мистер Эймз отдал
бы что угодно, лишь бы свести с ним знакомство.
Его замороженный классической премудростью разум расцвел под
благотворным воздействием ренессансного мудреца. Настала пора
второго отрочества -- на этот раз настоящего, полного восторгов
и приключений на извилистых тропках цветущего сада учености.
Монсиньор Перрелли вобрал его в себя. И он вобрал в себя
монсиньора Перрелли. Пометки на полях породили примечания,
примечания -- приложения. Мистер Эймз обрел жизненную цель. Он
станет комментатором "Древностей".
выказал более чем обыкновенную эрудицию и проницательность. Он
с таким старанием просеял исторические свидетельства, что перу
комментатора осталось лишь вывести несколько слов ему в
похвалу. Но имелись два незначительных раздела, к которым
англичанин, о чем он весьма сожалел, мог, а вернее обязан был
кое-что добавить.
роясь в архивах материка, наткнулся на неизданную хронику отца
Капоччио, доминиканского монаха, обладавшего вольным и даже
распущенным образом мыслей, ненавистника Непенте и, судя по
всему, личного врага обожествляемого мистером Эймзом монсиньора
Перрелли. Рукопись -- во всяком случае, большая ее часть -- не
годилась для печати, она не годилась даже для того, чтобы до
нее дотрагивался порядочный человек. Впрочем, мистер Эймз счел
своим долгом махнуть рукой на соображения деликатного свойства.
В качестве комментатора он нырнул бы головою вперед в Авгиевы
конюшни, если бы существовало хоть подобие надежды вынырнуть
наружу с микроскопическим комментарием, проливающим свет на
что-либо. Он внимательно прочитал рукопись, делая выписки.
Мерзкий монах, решил он, обладал доскональным знанием
непентинской жизни, а также склонностью к обжорству и вздорным
придиркам. Он никогда не упускал возможности очернить остров;
во всем, что касалось этих мест, он намеренно, совершенно
намеренно выискивал только дурные стороны.
кости святого, хранимой в главной из непентинских церквей, --
он написал следующее:
что назвать мула конем или осла мулом, громко и бессвязно
вопит, восхваляя бедренную кость тамошнего божества. Мы лично
изучили сей бесценный мосол. Это не бедренная кость, а
берцовая. И берцовая кость отнюдь не святого, но молодой коровы
или теленка. Отметим мимоходом, что мы обладаем дипломом по
анатомии, полученным на медицинском факультете университета в
Палермо."
раз уж не представляется возможности сказать непристойность.
кость или берцовая, человеческая или коровья. В данном случае,
он предпочитал считать ее бедренной костью святого. Он в
необычайно сильной степени обладал той присущей латинянам
pietas(6), тем благоговением, что предпочитает оставлять вещи
там, где они есть, особенно если их для блага грядущих
поколений описал и притом с очаровательным чистосердечием
человек, подобный Перрелли. Однако инсинуации такого рода
замалчивать не следовало. Это был открытый вызов! Вопрос
надлежало прояснить. Четыре месяца он корпел над трудами по
анатомии и хирургии. Затем, приобретя познания в этой области
-- адекватные, хотя по необходимости и поверхностные, -- он
попросил у духовных властей разрешения осмотреть реликвию. В
разрешении ему вежливо отказали. Священный предмет, объяснили
ему, можно показывать только лицам, принадлежащим к римской
католической церкви да и то по особой рекомендации епископа.
которыми сталкивается добросовестный комментатор.
святого, он с болью душевной обнаружил на страницах отца
Капоччио альтернативное предположение, о коем смотри ниже.
Предположение это стоило ему многих бессонных ночей. Впрочем,
обо всем, что касалось климата Непенте, его населения,
производимых на нем продуктов, здешних минералов, водных
источников, рыболовства, торговли, фольклора, этнологии -- обо
всем этом он собрал множество свежих сведений. На столе его
скопились целые груды необычайно интересных заметок.
Корнев Павел
Посняков Андрей
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Распопов Дмитрий