итальянец. - Все, что связано с деньгами, делами, и всякое другое. Он давно
знает графиню.
террасе. Их появление задело его, им было не место здесь. Женщина скрылась в
доме и стала закрывать ставни.
английски.
одна за другой закрывались у меня за спиною.
скажем, досужий путешественник с континента, посетивший виллу из любопытства
или чтобы купить ее. Не я, только что увидевший в первый и последний раз
место, где жил и умер Эмброз.
кладя монету в ладонь итальянца.
нами; сводчатый проход в комнаты снова погрузился во тьму, словно вход в
склеп.
бумагами?
торопливо обменялись несколькими фразами. Лицо женщины сделалось
непроницаемым, она пожала плечами.
когда она уезжала. И она говорит, что графиня забрала все. Всю одежду
синьора Эшли сложила в большой ящик. Все его книги, все было упаковано.
Здесь ничего не осталось.
понял, что они говорят правду
На следующий день после похорон графиня уехала.
то постороннем.
похоронено много англичан. Синьор Эшли - он не одинок.
могилы у Эмброза будет своя компания и соотечественники утешат его.
честному малому. Они были похожи на глаза собаки - честные, преданные.
не дав ему захлопнуть дверь, она метнулась обратно в вестибюль и открыла
огромный дубовый сундук, стоявший у стены. Она вернулась, держа в руке
какой-то предмет, передала его мужу, а он, в свою очередь, мне. Сморщенное
лицо итальянца разгладилось от облегчения.
только вам.
солнца. Она была очень велика и не подошла бы никому, кроме него. Я
чувствовал на себе тревожные взгляды мужа и жены, которые ждали, что я
скажу, но я стоял молча и почти бессознательно вертел шляпу в руках.
ГЛАВА ПЯТАЯ
и быстро стемнело. Сумерек, как у нас дома, не было. В канавах по обочинам
дороги насекомые, может быть сверчки, завели свою монотонную трескотню;
время от времени мимо проходили босые крестьяне с корзинами за спиной.
позади и на нас снова пахнуло жаром, но не дневным, обжигающим и
пыльно-белым, а ровным, спертым вечерним жаром, накопившимся за многие часы
в стенах и крышах домов. Апатия полудня и суета часов между сиестой и
закатом сменились более интенсивным, энергичным, напряженным оживлением. На
площади и узкие улицы высыпали мужчины и женщины с другими лицами, словно
они целый день спали или прятались в погруженных в безмолвие домах, а теперь
покинули их, чтобы с кошачьей проворностью рыскать по городу. Покупатели
осаждали освещенные факелами и свечами торговые ряды, лотки, нетерпеливо
роясь в предлагаемых товарах. Женщины в шалях переговаривались, бранились,
теснили друг друга; торговцы, чтобы их лучше расслышали, во весь голос
выкрикивали названия своих товаров. Снова зазвонили колокола, и мне
показалось, что теперь их призыв обращен и ко мне. Двери церквей были
распахнуты, и я видел в них сияние свечей; группы горожан заволновались,
рассеялись, и люди по призыву колоколов устремились внутрь.
колокола, властный, настойчивый, звучал вызовом в неподвижном, вязком
воздухе. Почти бессознательно я вместе со всеми вошел в собор и остановился
у колонны, напряженно вглядываясь в полумрак. Рядом со мной, опершись на
костыль, стоял хромой старик крестьянин. Его единственный незрячий глаз быя
обращен к алтарю, губы слегка шевелились, руки тряслись, а вокруг
коленопреклоненные загадочные женщины в шалях резкими голосами нараспев
повторяли слова священника, перебирая четки узловатыми пальцами.
подавленный его величием, чужой в этом городе холодной красоты и пролитой
крови, и, видя священника, благоговейно склонившегося у алтаря, слыша, как
губы его произносят торжественные, дошедшие из глубины веков слова, значения
которых я не понимал, я вдруг неожиданно остро осознал всю глубину постигшей
меня утраты. Эмброз умер. Я больше никогда его не увижу. Он ушел навсегда.
Из моей жизни навсегда ушла его улыбка, его приглушенный смех, его руки на
моих плечах. Ушла его сила, его чуткость. Ушел с детства знакомый человек,
почитаемый и любимый; и я никогда не увижу, как он, ссутулясь, сидит на
стуле в библиотеке или стоит, опершись на трость, и любуется морем. Я
подумал о пустой комнате на вилле Сангаллетти, в которой он умер, о Мадонне
в нише; и что-то говорило мне, что, уйдя, он не стал частью этой комнаты,
этого дома, этой страны, но дух его возвратился в родные края, чтобы слиться
с дорогими ему холмами, лесом, садом, который он так любил, с шумом моря.
стройную башню, силуэт которой четко вырисовывался на фоне вечернего неба,
вспомнил, что весь день ничего не ел. Память резко, как бывает после сильных
потрясений, вернула меня к действительности. Я обратил мысли с мертвого на
живого, отыскал вблизи собора место, где можно было подкрепиться, и, утолив
голод, отправился на поиски синьора Райнальди. Добряк слуга с виллы записал
мне его адрес; я пару раз обратился к прохожим, показывая им записку и с
трудом выговаривая итальянские слова, и наконец нашел нужный мне дом на
левом берегу Арно, за мостом, рядом с моей гостиницей. По ту сторону реки
было темнее и гораздо тише, чем в центре Флоренции. На улицах попадались
редкие прохожие. Двери и ставни на окнах были закрыты. Мои шаги глухо
звучали по булыжной мостовой.
и, не спросив моего имени, повел меня вверх по лестнице, затем по коридору
и, постучав в дверь, пропустил в комнату. Щурясь от внезапного света, я
остановился и увидел за столом человека, разбиравшего кипу бумаг. Когда я
вошел, он встал и пристально посмотрел на меня.
бесцветным лицом и орлиным носом. Что-то гордое, надменное было в его облике
- в облике человека, безжалостного к глупцам и врагам.
стул.
наблюдая за ним. - Вы не знали, что я во Флоренции?
подбирал слова, однако не исключено, что осторожность в разговоре
объяснялась недостаточным знанием английского.
- Вы кузен, не так ли, или племянник покойного Эмброза Эшли?
время, не то по рассеянности.
умер. Слуга Джузеппе был очень услужлив. Он обо всем подробно рассказал мне
и тем не менее направил к вам.
тень?
Флоренцию на следующий же день после похорон.
покидала.
Бажанов Олег
Контровский Владимир
Прозоров Александр
Конюшевский Владислав
Сертаков Виталий
Смоленский Вадим