арго было бы для нее столь же дико, как пронзительно хулигански засвистеть
или держать руки в карманах брюк (да еще отбрасывая при этом назад полы
расстегнутого пиджака) или подтянуть штаны, помогая себе движением бедер.
самцов. Как мужской язык островитян Карибского моря, арго стал вторичным
половым признаком. Как цветистое оперенье птиц-самцов или пестрые одеяния из
шелка, которые имеют право носить только воины племени. Он был как гребешок
и шпоры. Всем понятно, но говорить на нем могли только мужчины, которые при
рождении получили в дар жесты, бедра, ноги, руки, глаза, грудь, то есть все
необходимое для того, чтобы на нем говорить. Как-то в одном баре, когда
Мимоза отважилась вставить в свою речь реплику: "Он чернуху лепит", мужчины
тут же нахмурили брови, а один угрожающе произнес:
все-таки искусственные слова этого языка будоражили их меньше, чем
выражения, которые "коты" украли из обихода нормальных людей и которые,
попав в сточную канаву или в их постель, были приспособлены ими для своих
таинственных, извращенных, противоестественных нужд. Например, они говорили:
"Так ловко" или еще: "Встань и ходи". У говорившего эти последние слова,
позаимствованные из Евангелия, на губах всегда виднелись прилипшие крупинки
жеваного табака. Фраза произносилась тягуче, нараспев и обычно завершала
рассказ о каком-нибудь похождении, которое удачно закончилось:
чем для Габриэля (солдата, который должен появиться, о чем возвещает хотя бы
уже эта фраза, которая кажется мне восхитительной и которая, по-моему,
только ему одному и подходит: "Плачу я"). Миньон понимал: нужно держать ухо
востро. Габриэль думал: нужно заткнуться. Разве у меня в камере два котяры
только что не сказали: "Ну что, возляжем в наших дворцовых покоях?" Они
хотели сказать, что собираются стелить постели, а меня вдруг нечто вроде
блестящей идеи превратило в дворцового сторожа или конюха с расставленными
ногами, который, подобно некоторым молодым людям, "возлегающим с цыпочками",
"возлегает с дворцовыми пажами".
различая - при этом ей казалось, что она расстегивает ширинку, засовывает
руку под рубашку, - различая отдельные яванские слова со вставленными
слогами, похожие на наряд травести-Арго отправил своих тайных посланцев в
отдаленные французские деревни, и даже Эрнестина познала его прелесть.
кресло и, глотая тяжелый сигаретный дым, шептала эти слова. Чтобы об этой ее
слабости никто не узнал, она закрывалась в комнате, поворачивала задвижку и
курила. Однажды поздно вечером, войдя, она увидела, как в глубине комнаты
горит огонек сигареты. Она перепугалась, как будто на нее было наведено дуло
пистолета. Но страх был недолгим и сменился надеждой. Не в силах
сопротивляться тайно присутствующему в комнате самцу, она сделала шаг,
другой и рухнула в кресло, но в тот же миг огонек погас. Она поняла, что с
порога видела в зеркале напротив отделенное от нее темнотой комнаты
отражение огонька собственной сигареты, которую, с наслаждением чиркнув
спичкой, она зажгла в темном коридоре. Можно сказать, что именно в тот вечер
был заключен ее настоящий брак. Ее супругом стало то, что объединяет всех
мужчин: сигарета.
деревни, а навстречу ей, с недокуренной сигаретой в уголке рта и
посвистывая, шел молодой негодяй, один из тех, чьи лица я вырезал из
журналов. Поравнявшись с Эрнестиной, он опустил голову так, что можно было
подумать, что он исподтишка косится на нее, и Эрнестина решила, что он
смотрит на нее с "бесцеремонной заинтересованностью", а на самом деле его
движение было вызвано тем, что ему всего-навсего в глаза попал дым от
собственной сигареты. Он прищурил глаза, скривил рот, и это было похоже на
улыбку. Эрнестина приосанилась, быстро взяла себя в руки и сдержалась.
Инцидент так ничем и не закончился, потому что в тот -момент этот
деревенский хулиган, который даже и не видел Эрнестину, вдруг почувствовал,
что его рот расплывается в улыбке, а глаз подмигивает, тогда лихим движением
он подтянул штаны, как бы показывая, что его гримасы не были случайностью.
смутить и в то же время удивить странным сочетанием слов: "Горы и чудеса"
или еще почище: "Утащить за яйца в Тартар" Эти выражения ей хотелось
просвистеть или станцевать, как яву. Думая о своем кармане, о самой себе,
она говорила: "Мой подвал."
привлекательном прохожем: "Он от меня тащится".
арго. Эрнестина ни разу не дала застигнуть себя врасплох. Неосторожного
"скукожиться" в прекрасных устах было достаточно, чтобы и для матери, и для
сына тот, кто это произнес, превратился в ворчливого коренастого коротышку,
с бульдожьим лицом, как у молодого английского боксера Крана, который тоже
висит у меня на стене.
его набиты гульденами. Теперь обитатели мансарды познали радости безбедного
существования. По ночам Дивина и Миньон спят. Днем они обедают дома, голые,
переругиваются, забывают заняться любовью, включают радио, радио чего-то
бормочет, они курят. Миньон чертыхается, а Дивина, желая еще больше походить
на святую Екатерину Сиеннскую, которая провела целую ночь в камере
приговоренного к смерти, положив голову на его член, Дивина читает Детектив.
За окном дует ветер. В мансарде уютно и тепло от электрообогревателя. Мне
хочется дать небольшую передышку, даже немного счастья идеальной паре.
ноты, звучащие в воздухе, а пять ударов, падающих на мостовую, и вместе с
ними на мокрую мостовую падает Дивина, которая три или четыре года назад в
этот же час бродила по улицам маленького городка и искала хотя бы хлебной
корочки среди отбросов в мусорном баке. Всю ночь она провела под моросящим
дождем, прижимаясь к стенам домов, чтобы меньше промокнуть, в ожидании
утреннего звона колокола (вот колокол звонит к ранней мессе, и Дивина
вспоминает тоску бездомных дней, дней колокола), объявляющего, что церкви
открыты для старых дев, кающихся грешников и клошаров. И теперь в
благоухающей духами мансарде утренний колокольный звон насильно вновь
превращает ее в несчастного бродяжку, пришедшего в церковь послушать мессу,
причаститься, дать отдых своим ногам и немного отогреться. Теплое тело
спящего Миньона прижалось к ней. Дивина закрывает глаза; и в то мгновение,
когда веки ее смыкаются и отделяют ее от мира, который рождается вместе с
зарей, начинается дождь, вызывая в ней ощущение такого полного счастья, что
она громко и с глубоким вздохом произносит: "Я счастлива". Она собиралась
было заснуть, но к ней, утверждая ощущение счастья замужней женщины,
возвращаются, и уже без горечи, воспоминания о тех временах, когда она была
Кюлафруа и когда, сбежав из дома с шиферной крышей, очутилась в маленьком
городке, где золотыми, розовыми или тусклыми утрами клошары, эти существа с
наивной на первый взгляд кукольной душой собираются вместе, обмениваясь
приветственными жестами, которые хочется назвать братскими. Они только что
проснулись и встали со скамеек на аллеях, на площади или выбрались с газонов
общественного парка. Они делятся друг с другом секретами Приютов, Тюрем,
Конной полиции, Молочник им не мешает. Он свой. За несколько дней Кюлафруа
тоже стал здесь своим- Бывали дни, когда он питался несколькими найденными в
мусорном баке черствыми горбушками вперемежку с волосами. Однажды вечером он
даже хотел покончить собой, так был голоден. Мысли о самоубийстве очень
занимали его: песня гарденала, поэма снотворного. Он столько раз стоял на
краю смерти, что только каким-то чудом избежал ее, словно чья-то невидимая
рука - чья? - отталкивала его от края. Однажды у меня под рукой оказался
пузырек с ядом, достаточно было поднести его ко рту и потом ждать. В
невыносимой тоске ждать результата невероятного поступка и поражаться тому,
что этот безумно-необратимый шаг повлечет за собой конец света. Меня никогда
не удивлял тот факт, что самая легкая неосторожность еще даже и не движение
или движение не законченное, которое хочешь вернуть и исправить, такое еще
близкое и безобидное, что его можно было бы и не заметить - но невозможно!
-это движение способно привести, например, на гильотину; но меня, повторю,
это не удивляло до того дня, когда я сам, сделав один из таких
незначительных жестов, которые получаются у нас против нашей воли и от
которых невозможно избавиться, ощутил тоску в собственной душе, тоску
несчастного, у которого нет другого выхода, кроме как признаться. И ждать.
Ждать и успокаиваться, потому что тоска и отчаяние возможны лишь, если
существует видимый или скрытый выход довериться смерти, как Кюлафруа
когда-то смог довериться ранее недоступным ему змеям.
напряжением ни разу не совпало с периодами помутнения рассудка, но Кюлафруа,
и позже Дивина, будут страшиться этого момента, и одновременно готовиться к
тому, что это случится очень скоро по воле Рока, и чтобы смерть все равно
явилась следствием их решения или их отвращения к жизни.
Он останавливался и заглядывал в окна на залитые золотистым светом интерьеры
через гипюр занавесей с вышитыми цветами, акантовыми листьями, амурами,
стреляющими из лука, кружевными оленями, и эти интерьеры напоминали ему
дарохранительницы, скрытые за занавесками, в массивных и темных алтарях.
Перед окнами и по их сторонам на ступенях алтаря фонари, как восковые свечи,
выстроились в почетном карауле среди деревьев с еще необлетевшей листвой, на
которых распускались букеты лилий эмалевых, металлических, тканевых. Словом,
это были обычные выдумки маленького бродяги, в представлении которого мир
заключен в магическую сеть, которую они сами ткут вокруг глобуса и
завязывают пальцами ловкими и крепкими, как у Павловой [15]. Эти дети умеют
Лукьяненко Сергей
Маркелов Олег
Флинт Эрик
Посняков Андрей
Курылев Олег
Доценко Виктор