решил расспросить ее, когда сухопарая уйдет.
Она захотела устроиться самостоятельно. Теперь уж мне до нее дела нет. Во
всяком случае, не я подам ей кусок хлеба, когда мужчины оберут ее до
нитки.
в этом году хорошо идут... А как ваш зять?
почтенный человек... Правда, до меня дошло, что он легко тратит деньги...
- Ведь он такой скрытный, такой скупердяй, он, видите ли, мадемуазель
Саже, такой человек, что скорей даст мне с голоду подохнуть, чем одолжит
пять франков... Он отлично знает, что на масло в этом сезоне, как на сыр и
на яйца, спроса нет. А сам продает птицу, сколько ему угодно... Так вот,
ни разу, да, да, ни разочка даже, он не предложил мне свою помощь.
Понимаете, я слишком горда, чтобы ее принять, но просто мне было бы
приятно.
Саже.
шоссе, направляясь в главную галерею рынка.
присмотра. Да и к тому же нет у меня охоты говорить с ним.
человека, жизнерадостного на вид, с седыми волосами, стриженными ежиком;
под мышками он нес двух жирных гусей; головы гусей болтались и били его по
ляжкам при каждом движении. Флоран радостно всплеснул руками; забыв
усталость, он бросился за прохожим. Поравнявшись с ним, он хлопнул его по
плечу.
перед ним долговязую черную фигуру. Затем в крайнем изумлении воскликнул:
Однако, заметив свояченицу и мадемуазель Саже, которые издали с
любопытством наблюдали эту встречу, Гавар пошел вперед, говоря:
длинных языков.
улицу Пируэт. Гавара это очень рассмешило; он от души хохотал и сообщил
Флорану, что его брат Кеню переехал и открыл новую колбасную в двух шагах
отсюда, на улице Рамбюто, против Центрального рынка. Но особенно потешался
он над тем, что Флоран все утро провел с этим шутником Клодом Лантье: ведь
Клод племянник г-жи Кеню! Гавар хотел было повести Флорана в колбасную.
Затем, узнав, что Флоран вернулся во Францию с подложными документами,
Гавар принял все меры, дабы соблюсти секретность. Он решил идти впереди
Флорана, на расстоянии пяти шагов, чтобы не привлекать ничьего внимания.
Проходя через павильон живности, Гавар повесил на своей витрине обоих
гусей, затем пересек улицу Рамбюто; Флоран следовал за ним по пятам. Там,
остановившись посреди мостовой, Гавар глазами указал ему на большую
красивую колбасную.
среди которых начало улицы Пируэт казалось черной дырой. На другом конце
огромный корабль церкви св.Евстафия стоял, весь позолоченный солнечной
пылью, как огромная рака с мощами. А в самой гуще толпы, в глубине
перекрестка, двигалась в ряд армия метельщиков, равномерно взмахивая
метлами; тем временем мусорщики вилами кидали мусор в повозки, которые
останавливались через каждые двадцать шагов, звеня битыми черепками. Но
Флоран видел только большую колбасную, открытую и сияющую в свете
восходящего солнца.
взор. Светлая, переливающаяся яркими красками, которые так и играли на
белизне ее мраморной облицовки, она дышала безмятежностью. Вывеска являла
собой нечто вроде масляной картины под стеклом, где фамилия Кеню-Градель
сверкала крупными золотыми буквами в рамочке из ветвей и листьев,
выписанных на нежном фоне. На щитах по бокам витрины, тоже написанных
масляными красками и застекленных, были изображены толстощекие амурчики,
порхающие среди кабаньих голов, свиных отбивных, гирлянд сосисок; и эти
натюрморты, украшенные всевозможными завитушками и розетками, отличались
такой сладостной, акварельной мягкостью, что даже сырое мясо на них
отливало розовыми тонами, как фруктовое желе. В этом ласкающем глаз
обрамлении открывалась выставка товаров. Они были разложены на подстилке
из голубых бумажных стружек; кое-где тарелки с яствами были изящно убраны
листьями папоротника, отчего казались букетами, окруженными зеленью. То
был мир лакомых кусков, мир сочных, жирных кусочков. На первом плане, у
самого стекла витрины, выстроились в ряд горшочки с ломтиками жареной
свинины, вперемежку с баночками горчицы. Над ними расположились окорока с
вынутой костью, добродушные, круглорожие, желтые от сухарной корочки, с
зеленым помпоном на верхушке. Затем следовали изысканные блюда:
страсбургские языки, варенные в собственной коже, багровые и лоснящиеся,
кроваво-красные, рядом с бледными сосисками и свиными ножками; потом -
черные кровяные колбасы, смирнехонько свернувшиеся кольцами, - точь-в-точь
как ужи; нафаршированные потрохами и сложенные попарно колбасы, так и
пышущие здоровьем; копченые колбасы в фольге, смахивающие на спины певчих
в парчовых стихарях; паштеты, еще совсем горячие, с крохотными флажками
этикеток; толстые окорока, большие куски телятины и свинины в желе,
прозрачном, как растопленный сахар. И еще там стояли широкие глиняные
миски, где в озерах застывшего жира покоились куски мяса и фарша. Между
тарелками, между блюдами, на подстилке из голубых бумажных стружек, были
разбросаны стеклянные банки с острыми соусами, с крепкими бульонами, с
консервированными трюфелями, миски с гусиной печенкой, жестянки с тунцом и
сардинами, отливающие муаром. В двух углах витрины стояли небрежно
задвинутые туда ящики - один с творогом, а другой битком набитый
съедобными улитками, начиненными маслом с протертой петрушкой. Наконец, на
самом верху, с усаженной крючьями перекладины свешивались ожерелья
сосисок, колбас, сарделек, - симметричные, напоминающие шнуры и кисти на
роскошных драпировках; а за ними показывали свое кружево лоскутья бараньих
сальников, образуя фон из белого мясистого гипюра. И на последней
ступеньке этого храма брюха, среди бахромы бараньих сальников, между двумя
букетами пурпурных гладиолусов, высился алтарь - квадратный аквариум,
украшенный ракушками, в котором плавали взад и вперед две красных рыбки.
лучах солнца не пороге лавки. Она была воплощением благополучия,
устойчивого и блаженного изобилия, облик ее как бы дополнял все эти
утробные радости. Это была красивая женщина. Она занимала своей особой всю
ширину дверного проема, однако была не чрезмерно полной, хотя и
полногрудой, в расцвете своих тридцати лет. Она только что встала, но уже
гладко причесалась на прямой пробор, и ее напомаженные, словно
лакированные волосы лежали двумя плоскими прядками на висках. Это
придавало ей особенно опрятный вид. Ее безмятежное тело отличалось
прозрачной белизной, а кожа была тонкая и розовая, как у людей, живущих
постоянно среди обилия жиров и сырого мяса. Она казалась, пожалуй,
серьезной, медлительной и очень спокойной, со строгим очерком губ и
чуть-чуть улыбающимися глазами. Накрахмаленный белый воротничок,
стягивавший ее шею, белые нарукавники до локтей, белый передник до самых
кончиков туфель позволяли видеть лишь край ее черного кашемирового платья,
округлые плечи и плотно обтянутую, непомерно пышную грудь, которую
подпирал корсет. На всей этой белизне играло яркое солнце. Но залитая
светом женщина, синеволосая и розовотелая, в белоснежных нарукавниках и
переднике, даже не щурилась и, сохраняя мягкое выражение глаз, с блаженным
спокойствием принимала свою утреннюю солнечную ванну, радуясь половодью
рынка. Она производила впечатление высокопорядочной женщины.
предосторожностями, не желая, чтобы Флоран шел через лавку, хотя она и
была сейчас пуста. Гавар явно наслаждался тем, что принимает участие в
опасном на его взгляд приключении.
Вы войдете, когда я хлопну в ладоши.
дверью голос брата, как одним прыжком оказался за ее порогом. Кеню,
который горячо любил его, бросился ему на шею. Они целовали друг друга,
как маленькие дети.
ждал, так не ждал!.. Я думал, ты умер, только вчера еще я говорил Лизе:
"Бедняга наш Флоран..."
сказал:
пухлым круглым личиком, очень похожее на прекрасную колбасницу. Девочка
держала в объятьях огромную желтую кошку, которая, свесив лапки,
благодушно ей покорялась; а Полина, сгибаясь под ее тяжестью, крепко
сжимала кошку ручонками, словно боялась, что этот плохо одетый господин
украдет ее любимицу.
Сертаков Виталий
Никитин Юрий
Куликов Роман
Лукин Евгений
Акунин Борис
Володихин Дмитрий