Чтение 8–й страницы книги ~Красные щиты~

невзыскательные, монастырские, к пирам и пляскам - тут она взглянула на
Генриха - не приученные.
За столом старая графиня все время говорила об Адольфе Тэли решил, что
здесь ему делать нечего. Он спрятал виолу и вместе с монастырской челядью
отправился в невысокую башню, где было много сена, стояли мешки с зерном и
пахло мышами. На землю ложился ночной туман. Тэли через отверстие в
потолке выбрался на крышу башни. Усевшись там, он смотрел, как над
длинными полосами тумана медленно восходит блестящий рог молодого месяца.
Башня была угловая, к ней примыкал небольшой сад, где белели березы и
плакучие ивы. Вокруг замка тянулись дремучие леса, и когда туман опустился
ниже, из серого его моря выплыли бесчисленные верхушки деревьев. Они
слегка покачивались, будто о чем-то безмолвно спорили между собой. Как
зачарованный любовался Тэли этим пейзажем, полным суровой красоты. Вдруг
он услыхал шаги в саду и увидел князя Генриха, который прогуливался под
руку со своей племянницей. Поверх длинного светлого платья Рихенцы был
наброшен темный шелковый плащ, отливавший серебром в лунном свете. Они не
спеша ходили взад и вперед, часто останавливались, и не видно было, чтобы
разговаривали.
Тут в душе Тэли что-то всколыхнулось. Забыв о трауре, омрачавшем этот
бестолковый графский двор, он тронул пальцами струны виолы, потом провел
по ним смычком и запел вполголоса, томно и сладко. Пел он долго, и на
сердце у него становилось все спокойнее. Впервые подумал он о том, что
проживет еще не одну весну и не одну осень и что все в жизни становится
воспоминанием. Что милый облик испанской королевы со временем поблекнет в
его памяти, как и другие красоты. И что наступит когда-нибудь вот такая же
осенняя ночь, которая будет последней в его жизни, и ничто в мире от этого
не изменится.
Голос его звучал все мягче, слова приходили на ум все более простые и
значительные. Струны виолы еле слышно вторили пению и наконец затихли.
Луна была молодая, зашла быстро. С минуту еще мерцал ее свет сквозь
туман, потом стало совсем темно.

5

Вечером следующего дня гости и хозяева сидели в парадной зале и,
отдыхая после обеда, обсуждали приготовления к охоте, в которой все
намеревались принять участие, - пора была самая подходящая. Но вдруг
явился гонец из Цвифальтена и сообщил, что княгиня Агнесса приехала в
монастырь и желает немедленно повидаться с дочерью. Гертруду эта весть
явно встревожила, а Генрих и Тэли, не сговариваясь, одновременно взглянули
на Рихенцу. Приезд ее матери в Цвифальтен скорее всего означал, что
наконец-то прибыли послы Альфонса. Рихенца побледнела, опустила глаза.
Генрих с неудовольствием заметил на лице Тэли насмешливую улыбку. Но даже
самому себе он не хотел признаться, что этот мальчик раздражает его.
Ничего не поделаешь, пришлось отказаться от охоты и поспешить в обратный
путь. Покинули замок утром на рассвете. Погода переменилась, было
пасмурно, в воздухе висела мелкая изморось. Теперь Тэли ехал позади всех
виолу свою он спрятал поглубже в сумку, которая болталась у него за
спиной. Настоятельница монастыря, мать Осанна, выехала верхом навстречу и
галопом помчалась прямо к Гертруде. Да, в Бамберг прибыли послы Альфонса
VII, и кесарь просит племянницу поскорей собираться. Еле уговорили княгиню
Агнессу хоть денек побыть в монастыре, отдохнуть с дороги.
Невестки своей Генрих почти не знал. Так уж получилось, что в последний
раз он видел ее, когда был еще ребенком. Во время похода на Познань
Агнесса жила в Кракове, оттуда переехала в Германию с тех пор Генрих не
встречал ее и не мог даже вспомнить, как она выглядит. Это была невысокая,
худенькая женщина с большим носом и красивыми блестящими глазами -
наследственная черта салической династии. Одевалась она всегда скромно,
тем более в дорогу: теперь на ней была коричневая ряса бенедиктинок,
которую она с разрешения папы могла носить при желании. В этой простой
одежде невзрачная с виду Агнесса держалась, однако, так, что в каждом ее
движении чувствовалась внучка великого императора. Генрих невольно
вспомнил долговязого, сутулого Владислава, его висячие рыжие усы - вот уж
в ком не было и тени величия! Кроткий, беззлобный Владислав никогда ничему
не противился: безвыездно жил в своем замке Альтенбурге, предоставляя жене
и сыновьям хлопотать о нем и о себе самих.
Осанка Агнессы, ее жесты, улыбки говорили о том, что она ни на миг не
забывает о приданом, которое принесла ее мать в дом Гогенштауфенов, -
императорской короне, озаренной сиянием славных битв и высоких замыслов,
короне, изрядно померкшей уже на челе деда Агнессы, однако еще не
поверженной. Что с того, что Агнесса была рождена во втором, менее
блестящем браке своей матери, тоже Агнессы, дочери Генриха IV и сестры
Генриха V, матери короля Конрада и Фридриха Швабского, который, правда, не
стал императором, но влияния имел побольше, чем его удачливый брат.
Агнесса, до мозга костей была проникнута сознанием величия своего рода, и
хотя никогда об этом не говорила, неизбывная ее спесь достаточно,
сказывалась в презрении к жалкой графине фон Берг. Но здесь, в монастыре,
маленькая надменная женщина ничуть не важничала она любезно беседовала с
матерью Осанной и с Гертрудой, которую считала своим близким другом и
весьма ценила за доброту.
Генриха Агнесса тоже встретила улыбкой - видно было, что она дорожит
любой возможностью завязать сношения с краем, откуда ее изгнали. А князь
был как-никак одной из самых важных фигур в Польском государстве. К
сожалению, Генрих после поездки в Берг мало походил на государственного
мужа. Он был задумчив, голубые глаза подернулись томной поволокой, что
забавно не вязалось с его вздернутым носом. Вечером Генрих появился
роскошно разодетый, все на нем сверкало он и впрямь был очень красив,
даже Агнесса ласково улыбалась, на него глядя. Но о политике польских
князей из него не удавалось вытянуть ни слова. Он ничего не знал или не
хотел знать ни о Мешко, ни о Болеславе, не мог толком рассказать об их
намерениях. Разумеется, краковского удела они по доброй воле не отдадут
Владиславу, но вот с Силезией - дело спорное. Силезия ведь не просто
символ верховной власти или целостности Польши, это наследственная вотчина
Владислава, и, по крайней мере, сыновья его должны ее получить (*26).
Сразу было видно, что княгиня отлично разбирается в законах, право своих
сыновей на Силезию она обосновывала множеством доводов. Но, пожалуй, она
напрасно старалась, Генрих и так со всем соглашался, хотя имел на этот
счет свое особое мнение. Просто он не мог спорить с матерью Рихенцы.
Равнодушие Генриха в конце концов взбесило княгиню, она уже не могла
скрыть своего раздражения, что случалось с нею не впервые. Резко оборвав
разговор, Агнесса обратилась с каким-то приказанием к Добешу, который
находился при ней неотлучно. Это был высокий мужчина, в юности, вероятно,
стройный, а теперь отъевшийся, как боров, на княжеских хлебах. В его
польской речи чувствовался выговор горцев - он был родом из-за Сонча.
Когда-то Добеш служил у Петра Влостовича (*27), потом перешел к Владиславу
и остался ему верен и в радости и в горе. Добеш сыграл немаловажную роль в
коварном пленении Влостовича, которое всполошило всю Польшу. Он не
научился порядочно говорить ни на одном языке, и речь его была какой-то
невразумительной мешаниной немецких, латинских и горских выражений.
Добеш сопровождал княгиню Агнессу повсюду, не отходил от нее ни на шаг,
хотя из-за своей тучности двигался с трудом и мало чем мог услужить. Зато,
будучи почти членом семьи, он выказывал Агнессе самое глубокое и искреннее
почтение. Генрих тут впервые задумался над тем, какая важная персона его
невестка и каким почетом, вероятно, пользовался отец, если его старшему
сыну дали в жены столь высокопоставленную даму. Правда, брак этот
совершился и по любви, история была такая. Болеслава Кривоустого, не
привыкшего повиноваться чьим бы то ни было приказам, часто требовали к
императорскому двору, и он, чтоб отвязаться от назойливых немцев, послал
наконец на съезд в Галле своего старшего сына - пусть объяснит императору,
почему отец не является. На съезде этом Штауфены и Бабенберги объединились
в поддержке Лотаря (*28), но все же частенько грызлись. Там-то и
встретился Владислав с Агнессой. Воевода Пакослав, его сопровождавший,
договорился о сватовстве, и год спустя Агнесса прибыла в Польшу, а еще
через два года, после незаконного избрания Конрада, стала сестрой короля.
Больше всего удивило Генриха, что эта надменная немка - такой он всегда
ее считал - отлично говорила по-польски и только на этом языке обращалась
к Гертруде, Генриху и даже к Рихенце, хотя дочь предпочитала немецкий. И
двор ее состоял из поляков и даже русских несколько досталось ей в
наследство от матери Владислава, а потом к ним присоединилось немало
девушек, приехавших с невесткой Агнессы. Генриху даже смешно стало, когда
в этой чисто немецкой среде, в стенах католического монастыря, где
почтенный Оттон блистал латынью, вдруг послышалась русская речь - это
Агнесса заговорила о чем-то с одной из служанок, видимо, прачкой. Смешно
ему стало и грустно - вспомнилась светлица Верхославы в Плоцке, ее русские
девушки и милый сердцу Киев. С этой минуты Агнесса показалась ему родным
человеком, он взглянул на нее другими глазами, почувствовал в ней
настоящую польскую княгиню. И как только представился случай, Генрих по
прямоте своей все ей высказал.
Произошло это уже под вечер. Гертруда, устав от хлопот со сборами
племянницы, отправилась отдохнуть в угловую келью, куда еще до нее ушла
Агнесса. Генрих долго бродил по монастырским коридорам. Русская речь
напомнила ему о другой женщине, он старался избежать встречи с Рихенцой,
но невольно следил за каждым ее шагом. Вот она прошла с подругами в сад -
хочет проститься с этими дорогими для нее местами, сказала она ему своим
нежным гортанным голоском. Генрих тогда отправился к сестре. Гертруда и
Агнесса сидели у широкого окна, выходившего на горы и реку, и любовались
багряными отсветами на белых известняковых скалах. Генрих взял табурет,
сел напротив. Солнечные лучи, струившиеся в открытое окно, заиграли